«Много чанов с засоленной человеческой плотью»

«Лента.ру» продолжает цикл статей о пирах правителей во время изнурительных войн и других серьезных кризисов. В прошлый раз мы рассказывали о застольях Ивана Грозного, длившихся до десяти часов. На этот раз речь пойдет о том, как пировали цари-самозванцы и их приспешники в Смутное время, когда в стране лютовал голод, которого прежде не знала Россия.

Суровый климат, скудость почвы, феодальная система, трехлетний неурожай, а также спекуляции хлебом, предпринятые монахами, дворянами и купцами, стали причиной страшного голода в России в начале XVII века. Он стал одной из причин Смуты.

В те годы в июле и августе выпадал снег, заморозки уничтожали зерновые не только поздней весной, но и летом. Там, где не было холодов, бесконечные дожди не позволяли зерновым созреть. Голод был такой силы, что многие помещики отпускали своих крестьян, чтобы не пришлось их содержать. В результате толпы голодающих занимались разбоем и грабежами на дорогах.

Не лучше обстояли дела и в Москве. Как писал келарь Троице-Сергиевой Лавры Авраамий Палицын, тогда от голода в столице погибло более 127 тысяч человек. Росло число больных, бушевала эпидемия холеры, ежедневно уносившая сотни жизней. Очевидцы тех событий рассказывали, что от отчаяния некоторые питались навозом. Русские летописцы сообщали и другие страшные детали: «В Москве и ее пределах ели и коней, и собак, и кошек, и людей».

Находившийся тогда на троне Борис Годунов приказал открыть царские амбары и раздавать зерно, а также деньги из казны. Это лишь еще больше усугубило ситуацию: нуждающиеся потянулись в Москву, а казенные деньги по большей части разворовывали чиновники.

При этом считалось, что Годунов мог сделать и больше, приказав богатым людям, амбары которых были до отказа набиты зерном, продавать свой хлеб. Из-за этого многие запасы, которых, по подсчетам, хватило бы на четыре года всеобщего благоденствия, и вовсе сгнили.

Самому царю Борису ничто не мешало устраивать пышные застолья. Один из пиров — в Серпухове — длился шесть недель. По словам летописцев, под сводами шатров за это время смогли угоститься тысячи человек. Мед, вино и яства развозили обозами. Как потом вспоминал посол германского императора, он не смог сосчитать золотой и серебряной посуды, привезенной для того пира.

Кто-то из гостей оставил свидетельства, что лично видел в царской кладовой литые серебряные бочки, огромные серебряные тазы с едой, каждый из которых могли поднять только четыре человека. Особенно ослепили приемы своей пышностью и блеском датского принца Иоанна, сватавшегося к дочери Бориса Годунова — царевне Ксении: «Столы ломились от яств, слуги то и дело выносили блюда из золота и серебра».

Особенно запомнился москвичам первый пир Годунова. С большой помпой, торжественно и богато он отметил свое избрание на царство. Как сообщали летописцы, пир продолжался неделю, для простого народа на площадь выкатывали бочки с вином и выставляли закуски. Однако расположения народа он так и не получил. После того как разразился страшный голод, в результате которого погибли тысячи человек, Бориса обвиняли в бездействии и равнодушии к бедам народным.

В конце 1603 года в Польше объявился самозванец, утверждавший, что он Дмитрий — младший сын Ивана Грозного, собрал войско и двинулся на Россию, многие легко переходили на его сторону, нарушая присягу, данную царю Борису. Всеми преданный, он скончался, когда Лжедмитрий уже приближался к Москве.

Лжедмитрия активно поддерживала польская знать. Влюбившись в дочь известного польского вельможи Юрия Мнишека Марину и заручившись поддержкой местной аристократии, он обещал им обратить Россию в католичество, отдать полякам Смоленск и Северскую землю, а Марине Мнишек, как будущей супруге русского царя, Новгород и Псков.

Невзирая на голод и сложное экономическое положение в стране, вступление многочисленной польской свиты в Москву сопровождалось пышными торжествами, пьяными разгулами и щедрыми подарками от Лжедмитрия.

Особенно пышно отмечали в начале мая 1606 года свадьбу Лжедмитрия с Мариной Мнишек в Москве.

Путь, который Лжедмитрий должен был пройти, устлали красным сукном: от самого дворца до церквей, в которые ему необходимо было зайти. Поверх сукна разостлали еще и парчу в два полотнища. Вначале вышел патриарх, одетый в белую ризу, расшитую жемчугом и драгоценными камнями. Вместе с епископом Новгородским они вдвоем пронесли царскую корону в Успенский собор, за ней последовали золотое блюдо и золотая чаша. Потом вышел и сам Лжедмитрий. Перед ним несли скипетр и державу, а также большой обнаженный меч.

Одежда самозванца была расшита золотом, жемчугом и алмазами, на голове у него была корона, украшенная алмазами и рубинами. В Успенском соборе Лжедмитрия и Марину Мнишек «обвенчали по московскому обряду на глазах всего духовенства, московских и польских вельмож».

Едва царь вошел во дворец, зазвучали литавры, флейты и трубы. «Государя и его супругу подвели к трону, выполненному из позолоченного серебра. Перед троном стоял стол. Внизу также было множество столов, за которыми сидели аристократы. Всех их угощали по-царски (…) Среди музыкантов, игравших на пиру, были поляки, итальянцы, немцы (…) И на пиру было великое веселье», — описывал происходящее один из гостей.

Ходили слухи, что свадьба Лжедмитрия и Марины Мнишек стала первым застольем, на котором появилась вилка. Использование этого острозубого прибора, по словам очевидцев, напугало бояр и духовенство, посчитавших вилку отступлением от традиций и дьявольской забавой.

Кстати, именно из-за вилки возникли подозрения в нецарском происхождении Лжедмитрия: раз государь с государыней едят не руками, а какой-то рогатиной, значит, они никакие не русские и не монархи.

Безудержное веселье, неделю продолжавшееся торжество и последующий отказ супруги царя принять православие все больше подогревали недовольство народа по отношению к самому Лжедмитрию и его правлению.

Возвращенный из ссылки и находившийся при царе Василий Шуйский обратил внимание на поведение монарха, противоречащее местным порядкам во время празднеств. С большим удовольствием царь уплетал польские блюда — в частности, телятину, считавшуюся в то время на Руси «поганой едой», — да еще и не мыл руки перед трапезой.

Все это сопровождалось разгулом поляков, оскорблявших местных жителей и насиловавших русских женщин, и в итоге привело к заговору против царя. После убийства Лжедмитрия последовала жесткая расправа над его телом. Иноземцев, приближенных к царю, изгнали. Но все это не положило конец Смуте.

После убийства одного авантюриста пошла молва о том, что видели Лжедмитрия — кто живого, кто мертвого, что дало почву для развития дальнейших событий.

Один Лжедмитрий сменял другого, шла борьба за власть среди бояр, а поляки все вольготнее чувствовали себя в российской столице. Тем временем народ продолжал голодать.

Когда началось формирование второго ополчения во главе с князем Дмитрием Пожарским и Кузьмой Мининым, люди отдавали последнее, надеясь посадить на трон русского царя и выгнать интервентов из страны. Когда отряды ополченцев дошли до столицы и ворвались в Китай-город, где в то время находились поляки, их взорам предстало нечто ужасное.

Увиденное подробно описал уже упоминавшийся келарь Троице-Сергиевой Лавры Авраамий Палицын, участвовавший в ополчении: «Там было много чанов с засоленной плотью человеческою, а на чердаках много трупов человеческих». То есть человеческое мясо не просто ели — его заготавливали впрок: солили в чанах, коптили на кострах и вялили.

Эти сведения о временах польско-литовской интервенции подтверждает в своих воспоминаниях другой участник событий — польский полковник Юзеф Будзило: «Пехотный поручик Трусковский съел двоих своих сыновей, один гайдук тоже съел своего сына, один товарищ съел своего слугу (…) В общем, кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел (…) Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал такого, судились, как о наследстве, и доказывали, что его съесть следовало ближайшему родственнику, а не кому другому».

Обстоятельства Смутного времени до сих пор вызывают множество споров у историков. Доподлинно известно одно: голод, свирепствовавший после смерти последнего из династии Рюриковичей, стал одной из причин народного брожения. Это имело далеко идущие последствия для развития государства. Многие люди, спасаясь от голода, устремлялись в малонаселенные южные и восточные регионы страны — в низовья Дона, Волги, Яика и в Сибирь. Впоследствии именно там произойдут знаменитые восстания казаков, а XVII столетие назовут «бунташным веком».

Константин Дворецкий