Некультурный код

Бритая голова с реденькой челкой — в 1990-е так ходила провинциальная молодежь и почти все столичные пэтэушники. Позже фотографии подобных персонажей публиковались как курьез на «Одноклассниках», а к концу 2010-х так стали стричься модели на подиумах недель моды. «Лента.ру» разбиралась, почему это произошло.

В юности и ранней молодости нынешних сорокалетних мужчин пристальное внимание к внешности представителей их собственного пола не было признаком нетрадиционной ориентации. Скорее наоборот: некоторым это внимание сохранило здоровье, работоспособность и даже жизнь. «Волосатые» неформалы — панки с поставленными на пиве или даже манной каше гребнями волос на голове, хиппи с длинными патлами, перетянутыми на лбу «хайратниками», рокеры (они же металлисты) с длинными хвостами на затылке и серьгами в ушах должны были остерегаться попадавшихся на их пути бритоголовых гопников. Если неформал видел гопника — он сразу понимал: перед ним враг, надо бежать или готовиться к драке. Это было мгновенно считываемым культурным кодом.

От западных скинхедов, с которыми все, в общем, понятно, гопоту 1990-х отличало две вещи: объект ненависти (за почти полным неимением в те времена в российских городах чернокожих людей и необычно выглядящих мигрантов, она, в отличие от скинов, охотилась за соплеменниками из других субкультур) и, как ни странно, челочка. Если честный западный скин брил голову полностью или, в особо тяжелых случаях, выбривал на затылке свастику, то верные сыны славян и присоединившиеся к ним оставляли на лбу трогательные длинные (сравнительно с прочими, практически отсутствующими) волосики.

У челочки был долгий и интересный жизненный путь в российской истории. Начался он задолго до гопников 1990-х годов и тем более воспевающих их ныне модельеров Демны Гвасалии из Vetements и Гоши Рубчинского, а также постоянной стилистки обоих Лотты Волковой (дочки моряка из Владивостока и эксперта в предпочтениях гопоты, которой она поколенчески ровесница). Образы «брутальных челов», братков с бритыми головами и слипшимися от боевого пота челочками, выведенные ею на парижский подиум на показах Vetements, зародились не двадцать и не тридцать лет назад, а все сто, а то и больше: так стригли еще в царской армии, а потом и в Красной.

Стиль и размер военной челки на бритой или коротко стриженной голове военнослужащего варьировались в зависимости от предписаний начальства, фантазии полкового (корабельного, дивизионного etc.) парикмахера и традиции рода войск. То, что сейчас называют челочкой, нельзя было путать с чубом: привилегию носить пышный чуб имели казаки, чей статус в армии вообще отличался от положения солдата из крестьянских рекрутов. Позже, в Красной и Советской армии, солдаты носили пилотки, из-под которых чубом не покрасуешься — не тот вид, а казаки — фуражки и папахи-кубанки: то, что нужно.

Самый, пожалуй, лиричный рассказ о челочке в рядах вооруженных сил, во все времена выступавших нравственной кузницей кадров мужской половины российского (и советского) общества, приводится в повести Валентина Катаева «Сын полка». По сюжету мальчик-сирота во время войны попадает на воспитание в артиллерийскую часть, и солдаты первым делом одевают и стригут его на военный манер. «Его острые уши, освобожденные из-под волос, казались несколько великоваты , зато лоб оказался открытый, круглый, упрямый, но только с небольшой, хорошенькой челочкой. Челочка вызвала у разведчиков особенное восхищение. Это было как раз то, что нужно. Не бесшабашный кавалерийский чубчик, а именно приличная, скромная артиллерийская челка».

Примерное представление о том, какой была челка малолетнего солдата Вани, дает одноименный фильм 1946 года. Тогда с такими прическами (наголо или очень коротко остриженная голова с челкой) ходили все послевоенные школьники, не только суворовцы: помимо традиционной маскулинно-армейской эстетики, внедряемой таким образом с головы в голову отрока, стрижка еще и защищала от педикулеза, сиречь вшей. Что характерно, в более поздней экранизации повести (1981 года) сын полка острижен по застойной моде — то есть, по солдатским меркам, на радость вшам лохмат как стиляга.

Посыл советского кинохудожника по прическам начала 1980-х понятен: мальчик должен был вызывать симпатию, а значит — соответствовать культурному коду времени, в которое уже можно было носить и «виски», и бакенбарды, и — если волосы были достаточно кудрявы — прическу «афро», как у Анджелы Дэвис. Если в 1940-е, 1950-е и даже ранние «добитловские» 1960-е традиционный и положительный мужчина должен был стричься коротко, то позже либерализация моды позволила людям из интеллигентных слоев общества не стричься под машинку.

А вот «неинтеллигентные» слои, чей трудовой и боевой путь пролегал по короткой линии школа-ПТУ-армия-завод, «стиляжьи патлы» не носили и интеллигенцию слегка презирали. Для таких граждан срочная служба зачастую была и на всю жизнь оставалась самым ярким, формирующим личность воспоминанием — отсюда и любовь к бритой голове с челкой из-под пилотки или, позже, голубого (защитного или иного) берета. В стране, где в тюрьме сидел каждый десятый мужчина, челка поясняла: я реальный пацан, но я не зек, по крайней мере в данный момент (в местах не столь отдаленных при санобработке челочками не заморачивались). Впрочем, и сидевший мог, «откинувшись» с зоны, отрастить челку в знак свободы — зачастую временной, оставив голову удобно коротко обритой.

В 1990-е, когда сдержанная интеллигенция в процессе перехода к рыночному обществу породила в лице своих отпрысков-подростков множество неформальных, но, как правило, лохматых субкультур, честная бритая башка с челкой у пацана «с раёна» демонстрировала простоту и чистоту намерений, далеких от всей этой заумной металлической музыки на нерусском языке, и неразрывные до гроба дружеские отношения с себе подобными, взращенные армейским братством. «Волосатые», как правило, в армию не ходили, этих «хлюпиков» родители «поступали» в институты или как-то иначе отмазывали.

Гопническая субкультура была зачастую околоуголовной, но только около: переварить всех носителей челочки не смогла бы и обширная российская пенитенциарная система. С открытием границ и доступа к западному кино среднего пошиба оказалось, что у отечественных гопников немало общего с фанатскими «мобами» из британской и немецкой глубинки: сходясь на «махачах», наши гопники и иностранные скины, помимо зуботычин и оплеух, обменивались и некультурными кодами. Развитие рынка товаров народного потребления, усиление деятельности органов правопорядка по пресечению мелкого хулиганства, распространение высшего образования и смена образцов для подражания привели к тому, что те, кто раньше носил челочки, стали носить стрижки а-ля высокооплачиваемые западные футболисты и американские рэперы: от хвостика на макушке до «гусеницы» из волос от лба к затылку.

Так бы и остались российские гопники 1990-х — в своих штанах с полосками, кроссовках, на кортах, с бритыми головами и челками, — только фольклорными персонажами: героями анекдотов, репортажных фото залетных западных фотографов, радующихся собственной прогрессивности, и полотен украинского художника Ивана Семесюка, — если бы не уже упомянутые Гвасалия, Рубчинский и Волкова. Сила их таланта — иронического, но многими неискушенными простецами воспринимаемого буквально, — возродила гопников из пепла, предварительно творчески переработав до степени карикатурности. Впрочем, и карикатурность считывается не всеми: не исключено, что эти саркастические образы вновь станут образцами для подражания. Правда, пока непонятно, для кого: для выпускников ПТУ, как в оригинале, или для юных постмодернистов из хороших семей.

Вера Вольфсон