«Росходилася с ним 17 раз, а на 18-й раз розошлися навсигда»

В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит книга литературоведа, профессора кафедры славистики Калифорнийского университета в Беркли Ирины Паперно «Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения», в которой автор рассматривает большой массив документов, отражающих влияние исторических катастроф на частную жизнь людей. Среди прочего в основу исследования легли тетради полуграмотной пожилой крестьянки Евгении Киселевой, решившей написать сценарий фильма о своей жизни. Пенсионерка из небольшого шахтерского городка на Украине написала историю о том, как пережила войну, как первый муж оказался многоженцем, а второй пил и гулял. В 1976 году она послала тетрадь с рукописью на киностудию имени М. Горького. С разрешения издательства «Лента.ру» публикует фрагмент главы, посвященной анализу тетрадей.

Первая тетрадь, посланная на киностудию в качестве материала для сценария, рассказывает более или менее последовательную историю, охватывающую период с 22 июня 1941 года (первый день войны) по настоящее время, когда Киселева завершила свою рукопись, 24 февраля 1976 года, в дни XXV съезда партии. Начинает она с предыстории:

В детстве я жила невесьма матерялно хорошо, семя моя была большая. Отец, мать, систра Нюся, Вера и два брата — Ваня, Витя и я. 17 лет я вышла замуж. Это в 1933 году. Был у меня муж Киселев Гаврил Дмитриевич. Жыли мы ним 9 лет было у нас два сына Витя и Толя, рожденые в 1935 году 5.IV, а Анатолий с 1941 г. 22 июня. Жили мы с мужом очень хорошо, но когда началася война в 1941 году она нас розлучила навсегда. и началися мои страдания.

Так, в эпическом стиле, напоминающем русскую сказку («был у меня жили мы было у нас»), но с календарными датами, начинается история жизни, исполненной страдания, которое укоренено в войне. Киселева вновь и вновь повторяет, как заклинание, историческую дату рождения сына: «1941 года 22 июня Анатолий родился в день Войны»). В продолжение всей тетради (а также и в последующих) она связывает свою жизнь со страданием, страдание — с разлукой с мужем, а разлуку — с войной. С точки зрения автора, именно совпадение личного и общего в точке страдания делает ее жизнь достойной внимания.

Когда муж Киселевой ушел на войну, она с детьми переехала к родителям в деревню, и вскоре ее оккупировала немецкая армия. Артиллерийский снаряд попал в их дом (в тот самый момент, когда мать Киселевой поднялась из погреба, где семья пряталась во время обстрела, чтобы завести стенные часы).

Повествование замедляет темп, как будто при замедленной проекции на экране, останавливаясь на образах разрушения, смерти и разложения. Тело матери, непохороненное, лежит в развалинах дома, раны отца, которому раздробило ногу, кишат червями, а «рибенок чуть несгнил в пиленках, не высушить, не погреть, не скупать…». Киселева описывает, как она везет раненого отца на тачке в немецкий полевой госпиталь: «я его везу а он кончается, положили на пол а он, скончался». Шаг за шагом она описывает бой в селе Новозвановка:

сидим в окопе, идет бой, слишно, немецкие офицеры кричать айн, цвайн, айн, цвайн руководят ну а остальное непонимаю что кричит немец и в друг откривает блинтаж немецкий офицер, меня так жаром и обдало. Я уже приготовилася к смерти прижала детей к сибе и закрыла глаза. Но он залез на третюю ступенку в окопе и кричал кричал на войска, что-то, а потом закрил окоп и побижал.

а я некогда не знала молитву «отченаш» а у окопе выучила, меня Ефросиния тетя учила дай бог ей здоровья, может ето и спасло нас от смерти идет бой, сидим не куска хлеба не води, а рибенок тянет грудь, а у ние нет ничиво да еще и страсть какая, Самолети Снаряди кидают, Танки, менометы, автоматы, страсть господняя. идет бой целый день…

Эта сцена тщательно организована во времени и пространстве («он залез на третюю ступенку в окопе и кричал кричал на войска а потом закрил окоп и побижал») и сопровождается звуком и речью («айн, цвайн, айн, цвайн»), и обладает кинематографическим качеством. При этом за картиной стоит апокалиптическая символика.

Киселева, выросшая при советской власти и не знавшая молитв (как она замечает, только в окопе она выучила от «тети Ефросинии» слова «Отче наш»), неоднократно сравнивает бой со Страшным судом: «Снаряды рвутся танки гудут, такое стрелбище что самолеты бомбят страшный суд».

Ее язык сливает личное, историческое и апокалиптическое: «война в 1941 году она нас розлучила навсегда». Слова «но когда началася война в 1941 году она нас розлучила навсегда» создают впечатление, что муж Киселевой был убит на войне. Однако, как читатель вскоре понимает, дело обстояло иначе:

Война окончилася, и люди приходили из фронта калеки мущины, а моего домой нету. Поехала искать моего мужа Гавриила.

Киселева сообщает, что она отправилась на розыски мужа, с эпической торжественностью, но результат лишен всякого героизма: « розискала то у ниво оказалося три жены. Вера у которой родилася доч, и Валя у которой родился сын да у миня двое, три брачных что мне делать».

Во время войны, разлученный с семьей, «у чужой стороне», Гавриил Киселев женился (не заботясь о разводе) еще два раза. Объяснение такого поведения ясно для Евгении Киселевой: это его новое высокое социальное положение: «он-же офицер ему можно и три жены иметь дураку». Она поясняет, что Киселева, который был бригадиром пожарной команды в их городке и членом партии, во время войны произвели в офицеры.

Киселева в больших подробностях описывает свое состояние во время первого в жизни путешествия за пределы своего района: первое столкновение с многоквартирным городским домом, первая попытка воспользоваться телефоном, помощь добрых людей и наконец свидание с мужем.

Она описывает ключевую сцену их встречи в настоящем времени эпического повествования, называя при этом историческую дату: «Сичас идет, тисяча девятсот сорок шестой год». Пространственное расположение и диалог достойны киносценария:

Приехала машына вылез из машины мой муж и неподходит ко мне я стою поотдали, и смотрим друг на друга, иди сюда! я говорю иди ты сюда он подошол комне говорить чиво ты приехала я-же женился.

В ответ Киселева говорит об алиментах, но она дает читателю понять глубину своих чувств. Она также воображает, что думают и шепчут свидетели этой драматической сцены — простые солдаты, окружившие машину, и ей кажется, что они тоже фиксируют ситуацию в терминах социального ранга и статуса:

а сама за слезамы нечиво не вижу собралися салдаты до машыны смотрят на нас как на дураков, все подмигуют да подшенчуют вотето да офицер надел пагоны да да все женится…

После некоторого замешательства Гавриил Киселев привел первую жену домой, и, поужинав, они легли спать в одной комнате барака для военнослужащих, где он жил с новой женой и ребенком:

(Заметим, что Киселева не знает, как назвать другую женщину, «женой» или «любовницей».) Рано утром неверный муж, провожая ее на станцию железной дороги, предлагает вернуться к ней, но она отказывается, мотивируя отказ сложной юридической и финансовой ситуацией многоженца:

идем по дороге он мине взял подруку говорить давай сойдемся и будим жить у нас двое детей но я не вижу дороги плачу, говорю ему как-ж мы будим жить, ты будиш работать на незаконных детей, кормить их, а я буду тибя и своих детей кормить. ты запутался как павук у павутинне с этыми брачными листамы, зачем ты росписывался гулял-бе так без росписи, а война кончилася домой приехал и все.

В течение всех своих записок Киселева вновь и вновь возвращается к этому исполненному острой боли эпизоду и вновь и вновь оплакивает своего мужа как пропавшего на войне.

За этим следует история второго замужества, также расположенная на пересечении биографического («мне было двадцать семь») и исторического («после войны»), причем и в этом случае точкой отсчета является война: ее второй муж — инвалид Отечественной войны.

Мне было двадцать сем лет я выхожу замуж за Инвалида Отечественой войни Тюричев Дмитрий Иванович, работал после войны в шахте имени Крупской Десятником водочку любил попивать и женщин чужих любил откоторых у миня волнувалося серце от ревности, прыходил чут не каждий день пяный, и подымал дыбеш в комнате…

Семейная жизнь со вторым мужем — это история ежедневных конфликтов, насилия и страдания. Мешая плохо понятые юридические понятия с разговорными, Киселева пытается определить статус своего второго замужества (оно длилось двадцать один год и сопровождалось периодическими расставаниями), причем для нее ясно, что такая жизнь была «ненормальная»:

Я с ним была росписана был меня брачный сним но он был фективный, потому что я не розвелася из Киселевым и у меня два брачных из Киселевым и из Тюричевым ну посколько такая жизьн мне была из Дмитрием Ивановичем ненормальная, я тирялася взять розвод из Киселевым, сиводня завтра и так дотянулося что ни тово ни другого бракы недействительные, Прожила я из Тюричевым двадцать один год и из них росходилася семнадцать раз а на восемнадцатый раз розошлися навсигда.

Киселева старается соотнести свое представление о ненормальности брачной жизни, в которой муж почти каждый день приходил пьяный и скандалил, а также любил других («чужих») женщин, с юридическим статусом своего второго брака. Она объясняет, что зарегистрировала брак с Тюричевым, не оформив развода с Киселевым, при этом ошибочно называет такой брак «фиктивным». (Она также полагает, что ситуация Киселева, женившегося во второй и третий раз, не получив развода с первой женой, породила «недействительность» ее второго брака.)

В другом случае она называет Тюричева «неродной муж» (по аналогии с «неродной отец») и этим объясняет отсутствие у него чувства по отношению к ней и ее детям:

У меня муж Тюричев неродной он у меня как любовник ему меня нежалко было потому, что я ему неродная жена и мои дети ему неродные…

Хотя Киселева и не смогла найти точное определение своих отношений с Тюричевым, ненормальность такой семьи кажется ей вполне очевидной. Не остается никакого сомнения в этом и у читателя, понимающего всю сложность, и бытовую и юридическую, ее ситуации. Киселева последовательно описывает длинную серию семейных конфликтов, при которых муж уходил от нее к другой женщине, и каждый такой эпизод сопровождался пьянством, а некоторые и насилием. Первое расставание, датированное 1947 годом, включало и раздел имущества:

В тисячу девятсот сорок седьмом году муж приходит из работы были у нас два поросенка я буду уходить от тибя, вот я нашол сибе женщину и давай делится, конечно корову куры я небуду делить. это было моей мамы, корова, а Куры я купила сама без ниво а потом нажили поросят двоих, ну что-ж давай делится пяный нецензурными словами узивает меня…

Через пять дней, сообщает Киселева, муж пришел к ней, умоляя разрешить ему вернуться домой, и еще через четыре дня она пустила его в дом. (Поросенок, бывший его долей совместного имущества, был за это время пропит.)

Второе расставание описано по той же модели, причем на этот раз уход к другой называется женитьбой:

Прошло немалое время он женился на Зинке Кузминовой через четире месяцов он скрутился из Зинкой ушол обратно пожил четире дня с ней розкидал вещи пропил и прышол плачит я больше не буду прийми меня дорогая я обратно простила и прыняла.

Обратим внимание на повествовательную структуру этого пассажа. Начальная формула, маркирующая ход времени («Прошло немалое время»), последовательность событийных глаголов («скрутился пожил розкидал пропил и прышол»), а также конструкция, сливающая прямую и косвенную речь («плачит я больше не буду прийми меня дорогая»), — эти черты имеют сходство с повествованием русского фольклора.

Прощая и принимая мужа назад, Киселева не лишена ревнивого чувства и жажды мести по отношению к сопернице, и она, в свою очередь, прибегает к насилию. Описание пятого по счету расставания снабжено наглядной картиной такой мести. Киселева врывается в комнату, в которой ее муж пирует с другой:

Я хватаю из тачки дрын, ударила дверь ногой она розтворилася, и там уже стол накритый, и бутылка на столе я как ударю постолу дрыном так и розбила все что было на столе схватила эту любовницу за волоса и ногой б’ю в живот и в грешное место, вырвала волосы да еще тащу что-бы вырвать волосы знаю что я неправильно делаю, но я сама-собой невладаю…
Временные формы глаголов создают визуальную сцену с комментарием: глаголы несовершенного вида настоящего времени, «я хватаю я как ударю бью тащу», создают на мгновение застывший образ страшной сцены, а серия глаголов совершенного вида прошедшего времени, «розбила схватила вырвала», — драматическое действие в быстром темпе; серия глаголов несовершенного вида, «знаю делаю сама-собой невладаю», открывают пространство саморефлексии.

Повествовательная сила этого описания значительна, несмотря на нарушение норм грамматики, орфографии и пунктуации. Жизнь со вторым, «неродным», мужем предстает как череда расставаний для разгульной жизни с другой женщиной, длившихся от пяти дней до двух недель (все это — в тесном соседстве поселка, где все друг друга знают), каждое из которых Киселева называет «женитьбой» (она использует и особый термин «от меня жениться» — об этом ниже).

История ее второго брака с инвалидом Отечественной войны Тюричевым — это картина насилия: череда предательств, побоев, дебошей и уничтожения семейной собственности. Снова и снова Киселева указывает на то, что коренной причиной ее страданий — разрушения первого брака и несчастья второго — является война. (Она часто пишет это слово с заглавной буквы: «Война».)

Она проклинает Тюричева, бывшего злым отцом для ее детей, и, в той же фразе, Гитлера: «будь он проклят такой отец тот гитлер, что затеял Войну на Советский Союз». (В этом случае грамматическая конструкция сливает оба субъекта, опуская союз «и», и тождество между «отец» и «гитлер» подчеркивается здесь тем, что Киселева пишет имя нацистского диктатора с маленькой буквы.)

Описывая свою «ненормальную» семейную жизнь с Тюричевым, Киселева спонтанно создала несколько понятий. Одно из них (отмеченное выше) — «неродной муж». Другое — «жениться от меня». Киселева пользуется этой красноречивой фразой для описания уходов Тюричева к другой женщине, обычно заканчивавшихся возвращением (один из таких эпизодов привел к рождению у Тюричева близнецов от другой женщины): «до каких пор будиш женится от меня идиот проклятый»; «он от меня женится нещетно». (По ее расчету, за двадцать один год брака таких «женитьб от меня» было восемнадцать.)