«Это ад, который длился час за часом»

Удивительная природа Кольского полуострова известна не только своей красотой, но и крайней суровостью. Мрачное серое небо, разрушенные заржавевшие суда и брошенные следы геологоразведки поверх ягеля и камня давно известны всем путешественникам, которые хоть раз посещали эту местность. Здесь, в Мурманской области, нетрудно почувствовать себя вдали от цивилизации и спрятаться от городского шума и суеты. Именно так поступил местный журналист Михаил Пустовой, отправившись в поход в Хибины без сопровождения. Из похода он возвращался настолько изнуренным, что разговаривал сам с собой, чтобы не утратить связь с реальностью. О том, что путешественнику пришлось пережить за 20 дней странствий среди безмолвных скал, — в материале «Ленты.ру».

Дохнуло холодом, и мрачные своды ущелья Рамзая захлопнулись за мной. Пугающе потемневшее небо 10 августа напоминало, что полярный день уже канул в Лету. Из-под моих ног летели камни, а руки царапали острые валуны. Огромный рюкзак впивался в плечи.

Я затеял плохую игру: начал проходить перевал ночью, почти на ощупь, и молился о том, чтобы не сломать ногу в щелях между неустойчивым каменным месивом. Надо было идти. Поэтому я, то и дело облизывая пересохшие от напряжения губы, двигался на запад, беззвучно ругая себя. Так закончились очередные сутки моего трехнедельного похода по Хибинам.

Вскоре я выбрался из ущелья и сел на холодной горной породе, чуть прикрытой лишайниками и ягелем, вытянув с трудом гнущиеся ноги. Бешеный ритм сердца затих. Огромная долина реки Малой Белой угадывалась в ночи, накрытая сверху чуть подкрашенными дальним закатом облаками. Ниже она переходила в тайгу, и там уже был дом для медведей.

Я заковылял вниз. Фонарик, как всегда, не был включен, а подсознательная тревога нарастала. «Что же меня поджидает?» — с паникой подумал я, как вдруг… кто-то вблизи меня издал нечеловеческий визг. Паника! А через несколько секунд истерический смех — на тропе в позе боксера стоял недоумевающий лемминг и не уступал мне дорогу.

Палатку я разбил часа в три. Прогулялся. Безымянное на карте озеро в цирке хребта Тахтарвумчорр соблазнительно звало меня к себе. Я видел его как-то с верхов соседнего плато Юдычвумчорр. И я поклялся там переночевать. Но пока впереди меня ждали курумники, покрытые влажными и скользкими мхами, переход реки вброд (это было холодно), болотца и такие крутые берега, что о лагере там пришлось забыть.

Я доковылял до туристической поляны у озера Тахтаръявр, и, презирая себя за то, что прибился к людям, улегся спать, одолев 15 километров. А перед этим наелся арахисовой пасты и встретил рассвет. Фиолетовое небо стало красным, а затем розово-голубым. Мой мир перевернулся.

Совсем незадолго до этих событий я сидел на берегу озера Малый Вудъявр и лечил свое потрепанное в горах тело, купаясь в кристально чистых водах. Ветер шуршал в березовых листьях, а последние намеки на жару сменялись промозглыми дождями. Я пробился через пять или шесть перевалов, пару раз чуть не сорвался на внушающих трепет склонах Хибин и днями не видел людей.

Я делаю это потому, что нахожу в горах смысл жизни и не люблю спать в городе. Арктика — это вечное испытание. Хибины — одно из мест, где лечат души; впиваясь пальцами в безразличные камни, ищут путь вперед сквозь бураны и разбивают палатку по соседству с медведями.

Оторвав свое тело от озера, я поплелся в Кировск. В моем путешествии это необходимая пауза. Самый высокогорный город Мурманской области и одна из столиц горнолыжного спорта. Здесь коротают свой век 26-27 тысяч человек, и многие из них — потомки ссыльных.

Часть местных мечтает свалить из Арктики, а гул от горнодобывающего комбината «Апатит» и зона экологической катастрофы — это реальность Кировска, как и толпы туристов, чертовски дешевые хостелы и симпатичные девушки.

Густая облачность растекалась с неба по горной долине, закрывая склоны вершин и плато. Широкие седловины перевалов (Западный и Восточный перевалы Петрелиуса) были закрыты. Впрочем, стихия разгоняла туманы и дожди. На часах было четыре дня, и я собрался на встречу с по-настоящему серьезным перевалом Ферсмана.

Категория сложности — 1Б (крутые скальные стены, необходимость альпинистской страховки при прохождении). До седловины где-то десять километров; перед моими глазами тундру сменяла тайга, а затем, пройдя через березовое криволесье, я оказался на безжизненной морене.

Забегая вперед, скажу, что подниматься от реки Малой Белой вдоль ручья Ферсмана — значит видеть один из самых упоительных пейзажей в Хибинах. Любоваться на поля из округленных камней, отвесные бастионы гор и густую облачность, которая буквально прижалась к земле.

Я оглянулся — позади над открывшимся озером Имандра бесилось солнце. Впереди приближался первобытный страх. Перевал. Хлад, порывистый ветер и живая каменная осыпь. Я теряю равновесие и пролетаю по склону. Рюкзак превращается в якорь. Бедро саднит от боли. Фух, обошлось.

Последний луч солнца играл с красноватыми камнями, а перед моим носом простиралась огромная висячая долина. Там, дальше на севере, извивалась река Гольцовка, и, очевидно, где-то спали люди. У меня же были только одиночество и неотвратимая ночь. Как продолжать маршрут — непонятно. Пропасть. Звонок в МЧС.

«Веревки нет? Если без рюкзака, то можно спуститься осторожно по полочке, но мы часто с этого места людей снимаем», — консультировал по телефону спасатель. И тогда мне захотелось жить. Что ж, я был далек от альпинизма, и пора было признать, что Ферсман сделал меня. Прощай, перевал.

Муторный спуск, ковыляние по километрам курумника, потеря тропы во мраке ночи — так я уходил к Малой Белой. «Эй! Медведь!» — кричал я, достигнув леса, чтобы отпугнуть зверей. И напоролся на чью-то палатку.

Когда у меня дневка, я читаю книгу. Так, мой рюкзак повидал записки утонувшей в Индонезии автостопщицы и мемуары бродяги, исследующего брошенную железнодорожную ветку на Ямале. Сегодня же в нем сборник рассказов альпинистов «Лед и пламень». И мне стыдно за мой вчерашний провал.

Я листал в телефоне карту и нашел еще один категорийный перевал неподалеку — Арсеньева Западный (1А — крутые склоны, однако проходимые без страховки). Критично разглядывая рвущиеся кроссовки из «Декатлона» (якобы с мембраной), я таки принял решение выйти на маршрут. Было пасмурно, но сквозь тучи пробивалось солнце. Тропа вилась около реки. Малая Белая течет как безумная, прыгает на порогах и не везде преодолима. Зато очень красива.

Если сравнить саамскую речь и постсоветскую русскую, то у первых больше слов для определений рельефа. Впрочем, люди из Кировска и Апатитов редко идут в Хибины. Некоторые из горожан приезжают в лесные урочища по грунтовкам, оставленным геологами, и пьют водку у костров. Бутылки бросают здесь же… Я вышел из дебрей на берег и увидел на той стороне целый горластый лагерь. Прочь от людей!

Лес все не кончался. Тропа на перевал Арсеньева Западный посещается нечасто. Стоянки здесь — редкость, а местность не завалена консервными банками. Ручей Чильмана в овраге почти высох. Туристы предпочитают гулять по забитым в Google маршрутам. И много теряют.

Впрочем, во мне уже бушевал эгоизм. «Только бы не встретить людей!» — пульсировало в голове. Я хотел сам определить перевал в горной цепи (навигатора у меня нет и не будет), пробиться по склону к седловине и насладиться триумфом без посторонних. Тому, кто не испытывал этого, — будет трудно понять мои чувства. Это очень трогательное и сильное ощущение.

Отроги хребта Юмъечорр (если перевести с саамского — хребта Мертвецов), усеянные вершинами и рассеченные кулуарами, раскрылись перед моим жадным взором. Я люблю горы Арктики за их вызывающую наготу. Лесной пояс заканчивается где-то на отметке 500 метров над уровнем моря. Зеленое море не скрывает изящества камня.

В соседнем цирке был рельефный перевал Чильмана (Медвежий). Дал себе слово вернуться ради него. Прямо — Арсеньева Западный. Под ногами — крутой склон. Местами он прикрыт сыпухой. Перевал скалился разломом и причудливо застывшими скалами. Высота — тысяча метров. Штормовой ветер ревел, а вокруг стелился туман.

В туре нашел записку — группа из шести человек прошла неделю назад и жаловалась на погоду. Я всегда читаю записки и не оставляю свои. Зачем? Для меня важна картина, что навек остается у меня в голове. В тот час это были огромный отрог, желтые ковры ягеля вдали и извилистое ущелье, где рождается река Гольцовка. Арктическая пустыня, ты прекрасна!

Высота терялась долго, и колени предательски дрожали — вниз труднее, чем на штурм. Каменная крошка хрустела под ногами. Как только появлялся ручей, я жадно глотал из него воду. Я осмысливал перевал. Включил веселую песню и начал приплясывать по нарисовавшейся тропе.

С каждой сотней шагов зелени становилось все больше, и за кустами маячила тайга. В облачности угадывался разлом Ферсмана, вызывавший настоящий трепет. Два парня разошлись со мной и угостили трубкой отменного табака. Неплохой получается разговор. Юркнув в лес, я по запаху дыма вышел на лагерь. «Вам не страшно ходить в одиночку?» — спрашивает меня юная дама. И после этого наступает по-настоящему черная ночь.

Если бы я знал, что ждет меня вечером, то, наверное, ушел бы на перевал Северный Чорргор (1А). Как-то в те дни, когда зима прогнала осень, я оказался в горах. Люди ушли, а медведи рыскали вокруг меня. Бессонная ночь ознаменовалась тем, что я (мои нервы были взвинчены до предела) выстрелил сам в себя из охотничьего сигнала, залив палатку кровью.

Потом я чудом уцелел в урагане на Северном Чорргоре. В итоге перевал я рассмотрел скупо. Но в этот раз, 14 августа, я все-таки выдвинулся не к нему, а на Южный Чорргор. Категория сложности? Ее нет. Высота — 850 метров. Причина? Там я еще не был. Это простой перевал. Так говорила карта. Прощай, милая поляна у ручья Маннепахк!

Тайга в дождь — это плохо. Плевать на мокрые ноги, но капли с веток пропитывают всю одежду и рюкзак. Тропа вилась среди кустов, и я шел под двойным дождем. И все-таки убегать с гор в лесные долины — не всегда хорошая идея. Идти совсем не хотелось, я спал до обеда после вчерашних 20 с чем-то километров. Но наконец-то — тундра!

Стланик и кусты черники сменили поля из ягеля, травы и камней. Рядом игриво прыгал ручей Часнайок. Глаза наслаждались горами. Справа от перевала скалились бастионы плато Часначорр (Дятла); там есть вечные снежники. Под перевалом — милое озеро. До перевала — идти по диким осыпям из «чемоданов». Камни дрожали как живые.

«Только не упади!» — молил я навалившуюся на меня каменную глыбу. На том месте, где я стоял, на спуске, недавно лежал огромный снежник — туристы быстро спускались и забегали по нему на перевал. Его к черту спалило полярное солнце. И месиво из грязи и курума гуляло под ногами, двигая на меня шаткие камни. Обошлось.

Но спустя минуту… Я, крича, тащил на себя камень и протискивал руку в темную щель: мой телефон (там тысячи фото) вылетел из кармана туда. Южный Чорргор — это ад, который длился час за часом. Шаг за шагом. На пятой точке. Колени дрожали. Но проблемы на этом не заканчивались. Другое озеро (западное) под перевалом тоже высохло. Как и мое горло.

Медведь, двигаясь по склону горы Петрелиуса, задел камень. Раздался громкий звук. Я сжал нож и расстегнул спальник. В звенящей тишине говорил ветер. Бежать некуда и прятаться негде. Поблизости был только чудом выросший куст березы. Я ночевал на высоте 650 метров, возле безымянного озера в гигантском цирке восточной стены плато Юдычвумчорр.

Здесь царила атмосфера потустороннего мира. Я доковылял сюда на ощупь, по старой памяти. Не захотел ночевать в болотистой низине, по которой журчит река Петрелиуса — стоянки там украшал мусор от благодарных Хибинам туристов. Я шел, спотыкался, чтобы исполнить свою мечту… И вот после всех мучений лежал в палатке. Ах, да, медведь? Возможно, это был просто камнепад и мой сонный бред.

Утром туман ограничил видимость. С нависающих бастионов плато сыпались камни, и текла вода. Туда — только с альпснаряжением. Мне же оставалось полюбоваться и, юркнув в сырую от конденсата палатку, заняться готовкой. Горелки не было, я грел воду в крышке армейского котелка на сухом горючем. Воняет оно знатно.

Еда была почти на нуле. Шел 20-й день похода. Я устал так, что даже женщины уже не снились. И впервые за маршрут я не лез в водоем из-за озноба. Тратить силы на борьбу с переохлаждением нельзя. Перевал Западный Петрелиуса — до седла нужно набрать каких-то 200 метров по высоте — отнимает часа два.

Вновь передо мной возникла долина реки Малой Белой и ворота в ущелье Рамзая. Сбрасываю высоту, набираю высоту. Сижу на пенке, давлюсь последним куском противной халвы и оглядываю тундры — осень подкрадывается. Особые мысли в голову не лезут: хочется больше не спать в грязном спальнике и помыться в теплом душе. Ноги разбиты в хлам и дрожат. Осмысление похода и ностальгия нахлынут позже. Заставляю себя уйти. Рано или поздно это должно быть сделано.

Так, по грунтовой дороге в Кировск я брел с обветренными губами. За последние два дня я прошел в горах почти 40 километров и в мои потрескавшиеся пальцы въелась копоть костров. Рваные перчатки едва держались на руках. Чтобы мотивировать себя, мне приходилось хрипло бормотать какие-то диалоги с вымышленным собеседником. Но в моих глазах отпечатались окрасившиеся предосенним золотом березы, звонкие ручьи Арктики и еще не познанные хребты в Хибинах. Я вернусь. И вновь буду один на один с горами.

Михаил Пустовой