«Она отказалась покинуть ложе своего пасынка»

Тирион Ланнистер еще не стал заложником жестокого рока, Бран Старк еще не сделался калекой, а голова его отца Неда Старка еще не скатилась с эшафота. Ни один человек в Королевствах не смеет даже предположить, что Дейенерис Таргариен когда-нибудь назовут Матерью Драконов. На русском языке выходит вторая часть книги Джорджа Мартина «Пламя и кровь» — «Пляска смерти», в которой рассказывается о том, как Королевская Гавань стала столицей столиц, а драконье племя постепенно уступало место драконам в человеческом обличье. С разрешения издательства АСТ «Лента.ру» публикует фрагмент книги «Пляска смерти».

В Пляске Драконов погибло столь много лордов, великих и малых, что Цитадель справедливо именует то время Вдовьей Зимой. Ни до, ни после в истории Семи Королевств женщины, заменившие убитых мужей, отцов, братьев и маленьких сыновей, не имели подобной власти. Архимейстер Абелон описал это в своем колоссальном труде «Когда миром правили женщины: леди послевоенных времен». Он повествует о сотнях вдов, но нам придется ограничиться лишь немногими, сыгравшими, к добру или к худу, заметную роль в государстве в 132 и 133 годах.

Первейшей была леди Джоанна, вдова из Бобрового Утеса, правившая владениями дома Ланнистеров от имени сына, младенца Лореона. Время от времени она взывала к королевскому деснице, близнецу ее покойного-лорда мужа, о помощи против набегов с моря. Поняв в конце концов, что не дождется оной, леди Джоанна облачилась в кольчугу и возглавила ополчение Бобрового Утеса и Ланниспорта. В песнях поется, как она уложила дюжину Железных Людей под стенами Кайса, но это можно со спокойной душой приписать воображению хмельных бардов: леди шла на битву не с мечом, а со знаменем. Воинов тем не менее ее мужество вдохновляло, ибо они отстояли Кайс и разбили врага. Среди убитых оказался любимый дядя Красного Кракена.

Леди Шарис Футли, тамблетонская вдова, заслужила славу иного рода. Полгода спустя после Второй Тамблетонской битвы она родила темноволосого мальчика и объявила его наследником покойного мужа, хотя отцом его скорее всего был Удалой Джон Рокстон. Именем сего малютки леди Шарис начала сносить обугленные скорлупки домов, отстраивать городские стены, хоронить мертвых, сеять пшеницу, ячмень и репу на месте военных станов. Головы драконов — Морского Чуда и Вермитора — по ее приказу очистили и выставили на городской площади, где приезжие платили грош, чтобы на них посмотреть, и медную звезду, чтобы их потрогать.

В Староместе усиливалась вражда между верховным септоном и леди Сэм, вдовой лорда Ормунда. Она оставалась глухой к призывам святейшего отца покинуть ложе своего пасынка и поступить для искупления греха в Молчаливые Сестры. Тот в праведном гневе объявил ее бесстыжей блудницей и запретил ступать ногой в Звездную септу, пока она не раскается и не получит прощения. Леди Саманта в ответ въехала туда на коне — касательно конских копыт запрета-де не было, — а после велела своим рыцарям заколотить двери септы: раз ей туда доступа нет, то и другим не будет. Как ни обличал верховный септон «блудницу в седле», воспрепятствовать ей он не мог.

Четвертая (для нас и последняя) из сих замечательных женщин обитала на берегу Божьего Ока, среди скрученных башен и оплавленных руин Харренхолла. После воздушного поединка принцев Дейемона и Эйемонда проклятый замок Черного Харрена сделался приютом разбойников и дезертиров, которые грабили рыбаков, крестьян и прохожих. Год назад их было не так много, теперь же число их возросло; говорили, будто ими правит великой силы колдунья. Когда эти басни достигли Королевской Гавани, сир Тайленд решил, что пришло время вернуть Харренхолл короне. Эту задачу он доверил королевскому гвардейцу сиру Реджису Гровсу, выступившему из столицы с полусотней бойцов. У замка Дарри к Гровсу примкнул сир Дамон Дарри с тем же числом людей. Сир Реджис опрометчиво полагал, что этого для расправы с воровской шайкой более чем достаточно.

Подойдя к Харренхоллу, он, однако, нашел ворота закрытыми, а на стенах стояли сотни вооруженных защитников. В замке обитало не менее шестисот душ, и треть из них составляли боеспособные мужчины. Сир Реджис заявил, что желает говорить с предводителем, и к нему вышла женщина, ведя за руку малое дитя. «Королевой-колдуньей» оказалась не кто иная, как кормилица Алис Риверс. Сперва пленница, затем любовница Эйемонда, она ныне называлась его вдовой. Ее ребенок — сын Эйемонда, сказала она сиру Реджису. «Бастард?» — спросил тот. — «Его законный сын и наследник, полноправный король Вестероса», — отрезала Алис; она потребовала, чтобы рыцарь склонил колено и присягнул на верность «своему королю». «Я не склоняюсь перед бастардами, — рассмеялся сир Реджис, — тем паче перед ублюдком, рожденным от убийцы родичей и молочной коровы».

То, что произошло дальше, остается предметом споров. Одни говорят, что Алис всего лишь вскинула руку, и сир Реджис издал страшный вопль: череп его лопнул, кровь и мозги брызнули во все стороны. Другие утверждают, что жест вдовы послужил сигналом для арбалетчика на стене, чей болт угодил рыцарю прямо в глаз. Гриб (бывший в сотнях лиг от места событий) полагает, что сира Реджиса мог убить пращник: мягкие свинцовые шарики, пущенные с нужною силой, разносят череп не хуже, чем колдовство, в которое верили люди Гровса.

Как бы там ни было, сир Реджис пал на месте, а из распахнувшихся ворот замка с воем хлынули всадники. Завязалась кровавая сеча, и люди короля обратились в бегство. Сир Дамон, благодаря доброму коню и крепким доспехам, оказался в числе тех немногих, кому удалось спастись: воины королевы-колдуньи гнались за ним всю ночь и отстали лишь на рассвете. Из прежней сотни в замок Дарри вернулись тридцать два человека.

На следующий день приплелся и тридцать третий. Всех остальных пленников медленно замучили у него на глазах, а его отправили передать послание. «Я передам все в точности, только не смейтесь, — лепетал он. — Вдова наложила заклятье: если кто из вас рассмеется, я тут же упаду мертвым». Сир Дамон заверил его, что смеяться никто не станет, и латник стал говорить: «Не возвращайтесь, если не захотите склонить колена, так сказала она. Всякий, кто приблизится к ее стенам, умрет. В их камнях заключена сила, и вдова пробудила ее. Да спасут нас Семеро, у нее и дракон есть! Сам видел!»

Имена посланца и того, кто все-таки не сдержал смеха, для нас утрачены. Услышав, как регочет человек лорда Талли, вестник схватился за горло, стал задыхаться и умер. На его коже якобы нашли следы женских пальцев, как если бы вдова сама его задушила.

Сира Тайленда гибель королевского гвардейца сильно встревожила, но Анвин Пек, отмахнувшись от россказней о колдовстве и драконе, заключил, что сир Реджис и его люди пали от рук разбойников. Другие регенты согласились с ним и в конце «мирного» 132 года решили послать к Харренхоллу отряд побольше. Но не успел сир Тайленд собрать таковой и заменить кем-то сира Реджиса, как перед ним явилась угроза пострашнее королевы-колдуньи: на третий день 133 года в Королевскую Гавань пожаловала зимняя горячка.

Мы не знаем, в самом ли деле она зародилась в темных иббенийских лесах и была занесена в Вестерос китобоем, как полагали сестринцы. Ясно, однако, что путешествовала горячка от порта к порту. Белая Гавань, Чаячий город, Девичий Пруд, Синий Дол пали ее жертвами поочередно, и слышно было, что в Браавосе она тоже свирепствует. Первым признаком ее был яркий румянец, который часто принимали за тот, что бывает после выхода на мороз, а затем больного начинала трепать лихорадка. Не помогали ни кровопускания, ни чеснок, ни всевозможные зелья. Ванны со снегом и льдом замедляли болезнь, но не останавливали, как вскоре поняли мейстеры. На второй день страдальцев уже колотило, и они жаловались на холод, хотя жаром от них так и пыхало. Третий день приносил с собой бред и кровавый пот, а на четвертый человек либо умирал, либо начинал выздоравливать. Зимнюю горячку пережил лишь один заболевший из четырех; с тех пор как страну опустошила трясучка при Джейехерисе I, Вестерос еще не посещала столь жестокая хворь.

Первыми ее жертвами в столице стали моряки, паромщики, грузчики, торговцы рыбой, портовые шлюхи. Не зная еще, что больны, они разнесли горячку по всему городу, заражая равно богатых и бедных. Великий мейстер Манкен, прослышав об этом, самолично осмотрел кое-кого из больных: он желал убедиться, что это в самом деле зимняя горячка, а не какая-нибудь простуда. Встревоженный тем, что увидел, и опасаясь, что сам заразился, он не стал возвращаться в замок, а послал к деснице ученика с письмом. Сир Тайленд тут же приказал золотым плащам закрыть город: никого не впускать и не выпускать, пока болезнь не пойдет на убыль. Закрыл он и главные ворота Красного Замка, дабы уберечь короля и двор.

Но горячка, увы, не боялась ни ворот, ни часовых, ни крепостных стен. Несколько ослабев по пути на юг, она тем не менее поразила десятки тысяч, три четверти из коих скончались. Великий мейстер вошел в удачливую четверть и выздоровел, но командующий Королевской Гвардией сир Вилис Фелл и двое его подчиненных умерли. Лорд-протектор Леовин Корбрей затворился у себя в покоях и лечился горячим вином, но это его не спасло; вместе с ним ушли к Семерым его любовница и несколько слуг. Две служанки Джейегеры тоже подхватили горячку, но сама маленькая королева не заразилась. Командующий городской стражей и его преемник сошли в могилу один за другим. Не пощадила болезнь и регентов, свалив лордов Вестерлинга и Моутона. Моутон выдюжил, но Вестерлинг, будучи старше, умер.

Одна кончина была, можно сказать, милосердной. Вдовствующая королева Алисент, вторая жена короля Визериса, мать его детей Эйегона, Эйемонда, Дейерона и Гелайены, умерла в одну ночь с лордом Вестерлингом, исповедавшись своей септе в грехах. Она пережила всех своих детей и последний год была заточена у себя в покоях, не видя никого, кроме септы, служанок да часовых у дверей. Ей давали книги и принадлежности для рукоделия, но она, по словам стражников, больше плакала, чем шила или читала. Однажды она разодрала на себе одежды, а к концу года говорила сама с собой и приобрела стойкое отвращение к зеленому цвету.

В последние дни на нее как будто снизошло просветление. «Хочу снова увидеть моих сыновей, — говорила она септе, — и доченьку мою Гелайену, и короля Джейехериса. Буду читать ему вслух, как читала в юности... он говорил, что ему приятен мой голос». Странно, что Алисент, вспоминая Старого Короля, ни словом не упомянула о своем муже Визерисе. Неведомый пришел за ней в дождливую ночь, в час волка.

Септон Евстахий должным образом записал, кто когда умер, и передал нам последние слова всех почивших лордов и леди. Гриб тоже перечисляет умерших, но больше места уделяет живым. Рассказывает, к примеру, как неказистый оруженосец склонил пригожую, невинную еще горничную отдаться ему: у него, мол, щеки горят, и «через четыре дня я помру, так и не узнавши любви». Ту же уловку он испробовал еще с шестью девушками, оставаясь живехонек; девушки как-то разговорились, и все вышло на явь. Собственное спасение Гриб приписывает выпивке: «Если напьешься, то и не узнаешь, что заболел, а чего не знаешь, то тебе не вредит — всякому дураку это ясно».

В те скорбные дни неожиданно прославились два героя. Первым был Орвил, бывший великий мейстер: его выпустили на волю, поскольку горячка и многих мейстеров унесла. Старость, страх и долгое заточение превратили его в тень прежнего человека, и зелья его помогали не больше, чем у других лекарей, но он самоотверженно боролся за тех, кого надеялся вылечить, а безнадежных не покидал до самой кончины.

Вторым, к общему изумлению, оказался юный король. К ужасу своей Королевской Гвардии, Эйегон весь день навещал больных, сидел с ними, держал их за руки, охлаждал их горячие лбы мокрой тканью. Сам не говоря почти ничего, он выслушивал их истории, их мольбы о прощении, их похвальбу победами, добрыми делами, детьми. Почти все они умерли, но выжившие приписывали свое исцеление «чудотворным рукам» короля.

Но если прикосновение короля и впрямь обладает целебной силой, как верят в народе, то чудо не удалось там, где требовалось больше всего. Последним, кого посетил Эйегон, был десница, сир Тайленд Ланнистер. Все это время старый и хилый слепец, не выходя из своей башни, как мог сражался с Неведомым... но тот, по воле рока, нанес свой смертельный удар, когда болезнь почти уже оставила город. Как-то утром сир Тайленд велел слуге отворить окно. «Очень уж тут жарко», — сказал он, хотя огонь в очаге давно догорел и стекла в окне обмерзли.

После этого горячка разделалась с ним даже не за четыре, а за два дня. Септон Евстахий и король, которому он служил, были с ним в час кончины, и Эйегон до последнего вздоха держал его за руку.

Сир Тайленд никогда не пользовался любовью. После гибели Рейениры он советовал Эйегону II предать смерти также и сына ее Эйегона Младшего, за что его возненавидели «черные», а когда королем стал Эйегон Младший, начал служить ему, за что к нему прониклись ненавистью «зеленые». Выйдя из чрева матери всего на несколько мгновений позже своего близнеца Ясона, он стал вторым сыном, лишился прав на Бобровый Утес со всем его золотом и дорогу в жизни пробивал себе сам. Жены и детей он не завел, поэтому оплакивали его очень немногие. Из-за маски, под которой он скрывал обезображенное лицо, десница прослыл страшилищем и чуть ли не демоном. Его называли трусом за то, что он не дал Вестеросу вмешаться в войну между Вольными Городами и так мало делал для обуздания Грейджоя на западе. Отправив из Королевской Гавани три четверти королевской казны, он стал пособником падения Рейениры. Собственная хитрость стоила ему глаз, ушей и здоровья, а ей — трона и самой жизни; но нельзя не сказать, что ее сыну он служил хорошо и верно.

Перевод Н. Виленской