«Соседи с криками хватали детей, грузились в машины и уезжали»

Ранним утром 8 августа 2008 года грузины узнали о начале боевых действий в Южной Осетии, а вскоре российские войска вошли в грузинский город Гори, что в часе езды от Тбилиси. Сегодня те события называют и понимают по-разному. В Грузии это «российская агрессия», в России — «операция по принуждению к миру». Но, как ее ни назови, это была война, и большинство грузин спустя десять лет, вспоминая те августовские дни, говорят: «У нас была война». В их сердцах еще живет страх, воспоминания до сих пор свежи, а многие вопросы так и остались без ответов. «Лента.ру» пообщалась с теми, кому надолго запомнился август 2008-го.

Наталия Челидзе говорит, что за те пять дней в августе она повзрослела на тысячу лет. Признается, что именно тогда по-иному начала относиться к окружающим, близким и родным.

— Я была тогда 17-летней девочкой. Конечно, я не разбиралась в политике, мне не было известно о том, что происходит в Цхинвали, да что уж там скрывать — я даже не знала, где он находится. Я тогда только закончила школу, была занята вопросами поступления в вуз, гулянками с друзьями — ну, в общем, чем обычно заняты мозги у 17-летних? Я помню все очень сумбурно: война, новости, взрывы, звуки военных самолетов по ночам, обстрел, гул стекол. Иногда мне кажется, что я слышу его до сих пор. Да, именно гул стекол от взрывов. Я думаю, что если когда-то вы его слышали, то никогда не забудете и ни с чем не перепутаете этот звук.

Как бы это глупо ни звучало, но о том, что началась война, я узнала не из новостных сводок, а из смс-сообщения. Как я уже сказала, я не интересовалась тем, что происходило в стране и в мире и не смотрела выпуски новостей. Утром восьмого числа меня разбудила эсэмэска от друга: «Спишь?» Я отвечаю: «Только проснулась». Он: «Пока ты спала, началась война».

Я оторопела. Перечитала еще раз. «Пока ты спала, началась война»... Какая война? Где? Кто с кем воюет? Что будет со мной? Что будет с моей семьей? Неужели в двадцать первом веке может быть вот так — просто ты просыпаешься утром и узнаешь, что началась война?

Все эти мысли мелькали в голове, но сердце было все еще на месте. Почему-то я подумала: наверное, что-то случилось где-то далеко, меня и моих близких оно не коснется. За окном ведь все так же, как прежде — солнце светит, птички щебечут. Да чушь все это, подумал 17-летний легкомысленный подросток. И тут меня вернуло к реальности следующее сообщение: «Я еду туда. Надеюсь, все будет хорошо, и мы еще увидимся. Да поможет нам Бог».

Мне показалось, что руки, которыми я держала телефон, онемели. И ноги онемели, и голова закружилась — мой лучший друг написал, что отправляется на войну добровольцем.

Включила телевизор. Вникла в ситуацию. Ну, как вникла — насколько это было возможно, потому что, мне кажется, даже сегодня, десять лет спустя, одному Богу известно, что там произошло на самом деле. В общем, тогда по телевизору, как и сейчас, ничего не прояснилось — все друг друга обвиняли. Грузинские телеканалы пестрили титрами, что «Россия напала на Грузию», по российским телеканалам говорили, что «Грузия напала на спящий Цхинвали», расстреляла миротворцев. Вот, знаете, честно если сказать, подростку было все равно, кто на кого напал, мне просто стало очень страшно. Да, мне было безумно страшно. До потери сознания.

Позже я узнала, что еще трое моих друзей отправились добровольцами, они были членами так называемого резервного полка — резервистами.

Я смотрела весь тот ужас, который показывали по новостям, и меня разрывало от рыданий, я не могла перестать плакать. Я представляла, что мои родные, мои любимые друзья где-то там, неизвестно где. Я помню, как я молилась Богу, чтобы с ними ничего не случилось.

Есть во мне очень плохое качество — всегда в первую очередь думать о плохом. Что тогда я себе только не надумала. Это было так ужасно — осознавать, что в одно мгновение жизнь так круто поменялась. Еще вчера я думала о том, как мы с друзьями пойдем на рок-концерт, а сейчас сижу перед телевизором и молюсь о том, чтобы эта война не унесла жизни близких мне людей.

Вечер 8 августа 2008 года. Мы ждем появления на экранах нашего президента, думаю, особо не нуждающегося в представлении. Я уже не помню, какими именно словами это было сказано и в какой момент, но я помню, что господин Саакашвили заявил нам с экранов, что российские танки уже находятся в Гори и направляются к Тбилиси. И при этом он призывал население «не паниковать». Спустя несколько минут я услышала, как мои соседи, с криками и визгами, кто-то даже матерясь на весь двор, хватали детей, брали самое ценное, грузились в машины и уезжали. Массово.

Я очень робко, дрожа, подхожу к папе и спрашиваю: «Папа, может, мы тоже уедем?» — «Не переживай дочка, все будет хорошо». Только спустя много лет он мне признался, как ему самому было страшно в тот момент. Говорит, тогда просто смирился с неизбежным, но все же верил, что все обойдется.

Спустя минут десять мне написала моя одноклассница: «Нат, папа заставил нас собраться, взять все необходимое, мы погрузились в машину и поехали в Кахети (регион Грузии, удаленный от Южной Осетии —прим. «Ленты.ру»). Надеюсь, увидимся. Да поможет нам Бог».

Очень многие, как и Наталия Челидзе, узнали о войне не из новостей, а от друзей. В том числе и Александр Купрашвили. Он был одним из тех резервистов, которые отправились добровольцами на войну. Большинству из них повезло — они вернулись домой, так и не вступив в бой.

— Рано утром позвонил мой друг, вместе с которым мы были в резервном полку. Это, скажем так, экспресс-программа прохождения военной подготовки, которая длилась от недели до двух месяцев. Некоторые из нас проходили резервную подготовку по нескольку раз, нам даже нравилось.

И вот мне звонит товарищ из полка и говорит, что он собирается ехать. Когда я его спросил, куда и что случилось, я почувствовал, как он замешкался в недоумении, а потом как бы собрался с духом и сказал: «Ну, вроде как война началась». Я понял тогда, как он не хотел произносить это слово, но он его произнес. В общем, я недолго думая решил, что тоже отправлюсь на войну. Да, я очень люблю свою родину, она у меня единственная. Я решил, что я буду ее защищать.

Пришел к родителям. Сказал, что поеду в военкомат, отговаривать нет смысла. Мать — в слезы, отец держался. Он у меня в Афганистане служил, всегда был для меня примером стойкости и отваги. Мама со слезами собрала мне еду в дорогу, что потом, кстати, очень пригодилось.

Приехали в военкомат. Нам сказали: «Ждите». Мама продолжала плакать, а я начал осознавать, что происходит. Но назад пути не было, да мне и не хотелось назад, если честно. Мое решение было твердым. Выехать на военную базу, где нам должны были выдать оружие и обмундирование, у нас получилось только вечером.

Когда мы добрались до базы, которая находилась близ города Рустави, оказалось, что русские ее уже разбомбили — как стратегически важный объект. Там еще тушили пожары после взрывов, и нас отправили разбирать обмундирование из большой, наполовину обгоревшей кучи. Нам дали оружие, и мы отправились в сторону Цхинвали. Доехали до Гори, там был военный штаб, нам сказали, что мы там будем ночевать.

Вдали были слышны взрывы, не умолкали звуки кружащих над нами военных самолетов. Кстати, тогда очень пригодилась еда, которую собрала мама, мы разделили ее на пятерых и ждали. Конечно, глаз было не сомкнуть, когда над тобой, как коршуны, не переставая летают штурмовики и бомбардировщики. Ближе к рассвету офицеры дали команду войти всем в какое-то большое помещение, похожее на местный кинотеатр, и затаиться.

Я начал было клевать носом, потому что не спал уже много часов, как в нескольких сотнях метров от нас прогремел мощнейший взрыв — на соседнее здание скинули бомбу, а в строении, где мы находились, разом вылетели все окна, стены гудели, а в ушах стоял звон в течение нескольких минут. Вот тогда мне стало действительно страшно, тогда я до конца осознал, где я и что со мной происходит. Но пути назад не было, и мне по-прежнему не хотелось назад.

Потом мы покинули здание, и нам сказали рассредоточиться по подъездам жилых домов. Так мы провели еще несколько часов, сидели не дыша, слушали звуки взрывов вдалеке. И гул в ушах еще долго не проходил.

Потом дали команду, что мы можем покинуть укрытия. Пришли офицеры и сказали, что мы можем отправляться домой. Я не знаю, с чем было связано такое решение, они не объяснили. Просто сказали, что автобус отходит и чтобы мы не опоздали на него.

Меня довезли практически до дома. Там я не застал своего отца. Все то время у меня не было возможности отвечать на телефонные звонки. Оказалось, что он поехал просить, чтобы его отправили вслед за мной.

Он обзвонил всех знакомых со словами «Я должен поехать за сыном». Когда он пришел домой и увидел меня, уже не смог сдержать слез: «О чем я думал, как же я мог отпустить тебя? Ты же наш единственный сын!» У меня у самого тогда сердце сжалось, я не мог сдержать эмоций, ведь я никогда не видел слез отца.

Что я могу сказать сейчас? Что десять лет назад, что сейчас я сделал бы это снова. Да, я бы отправился на войну вместе со своими друзьями — защищать свою маленькую и любимую Грузию. Кто, если не я?

Дедушке Вано — он просит чтобы его называли именно так — 74 года, и живет он практически у так называемой «линией оккупации» — забора из колючей проволоки, который обозначает границу Грузии и Южной Осетии. Он говорит, что 8 августа военные не вошли в его деревню, взрывы, вспышки и крики он наблюдал на расстоянии. Вскоре за ним приехали родственники, которые увезли его в Тбилиси. Однако, по словам дедушки Вано, лично для него самое страшное началось позже.

— Да, тут мой дом. Хоть убей, не буду жить в городе, и все. Тут у меня мой огород — и кабачки, и тыковки, и вишня с черешней, и виноград. Президент страны приезжает часто с другими разными президентами и премьер-министрами, показывают им вот эту колючую проволоку. А что ее показывать-то? Будто они что-то с ней сделать могут.

Каждый год эта колючая проволока все ближе и ближе ко мне становится, будто живая она, все ближе ко мне подползает. Вон у Шалико, соседа моего, уже пологорода как нет — он уже по ту сторону, за колючей проволокой. Вот так и оттяпали они у него его кабачки. Наши называют это еще каким-то словом — новым, иностранным: «бордеризация». А ведь этому есть много других, более приемлемых и понятных названий! Ползучая оккупация — вот что это!

А ты только попробуй пройти за эту колючую проволоку — тебя сразу поймают и отвезут в Цхинвали. И будут держать там, пока штраф не заплатишь за незаконное пересечение границы. А какое незаконное пересечение границы, генацвале? Еще вчера это был огород Шалико, он свои тыковки поливал.

Ну ладно тыковки, а со скотиной что делать-то? Уходит она пастись, и все равно ей на вашу «бордеризацию», ей там травка вкуснее. Скотина — она ж глупая и не понимает, что для ее хозяина за ней ходить туда — огромный риск. Вот так и живем. Пошел за скотиной, поймали — плати штраф. А сколько людей у нас так пропадает! Говорят, мол, пошел за коровой на ту сторону — и не видать его несколько дней. Оказывается, поймали, увезли и ждали, пока штраф заплатит.

Я-то, слава Богу, ни разу не попадался, да и упаси Боже. Страшно мне. Но что делать, если и через мой дом захотят устроить эту самую «бордеризацию». Проснешься как-нибудь в один день, а они через мой огород колючую проволоку протянут. Я когда захочу пойти свои саженцы полить, поймают меня, скажут, что я незаконно пересек границу, и отвезут в Цхинвали. Боюсь, что даже своим не успею сообщить.

Они, родственники, все ругают меня — говорят, бросай все, хватит там тебе сидеть. А я им говорю — мой дом тут. Не буду жить в городе, хоть убейте. Надеюсь, закончится это несчастье когда-нибудь. Но уже вряд ли на моем веку!

При подготовке этого материала корреспондент «Ленты.ру» столкнулся с непредвиденными сложностями. Люди не желали говорить о тех событиях и о своих переживаниях. Воспоминания по сей день свежи и остаются открытой раной в душе каждого грузина — как время, полное волнений, неопределенности и страха. Страха за будущее, за свою жизнь и жизни близких. Немногие готовы снова пережить это, вспоминая те дни. Кто-то отказывался сразу; другие — узнав о том, что их монологи будут опубликованы в российском издании.

Такая реакция вполне понятна, говорит гражданин России, участник грузино-абхазской войны Георгий Заридзе. Ему как грузину понятно нежелание соотечественников откровенничать на такие темы, да еще и с российскими журналистами. «Это из-за того, что у них до сих пор не прошла горечь и обида за поражение, — объясняет Георгий. — И теперь, даже через десять лет, им очень тяжело вспоминать свой страх и рассказывать о том, как всего за пять дней их страну поставили на колени. Грузины — смелый и гордый народ. Вот только с полководцами им не всегда везло...»

Анастасия Антидзе (Тбилиси), специально для «Ленты.ру»