«А черт его знает, где тут мины»

Четвертый год в Донбассе продолжается то, что одни называют антитеррористической операцией, другие — гражданской войной, а третьи — «русской весной». В Луганской народной республике царит бедность, живут доброжелательные, но уставшие люди, которых меньше всего интересует политика. В серой зоне стреляют артиллерия и снайперы, а сторонники Новороссии зачастую говорят по-украински. Репортаж «Ленты.ру» от корреспондента без аккредитации — описание, без комментариев.

Колонна автомобилей — половина номеров у них украинские — медленно ползет в густой тьме к шлагбауму. Он периодически поднимается и опускается. Рядом гудит трасса М-4 «Дон», а на запад от нее — неизвестная мне территория, которую обозначают аббревиатурой ЛНР.

Попытки получить аккредитацию у Луганска ни к чему не привели, поэтому я очистил телефон от аккаунтов во «ВКонтакте» и Facebook; удалил все прежние закладки в браузере и добавил «Сводки ополчения Новороссии». Для местных спецслужб у меня готова легенда, что я еду вступать в добровольцы, а мой знакомый воюет здесь уже не первый год. Последнее, кстати, — правда. Мои публикации, в том числе интервью с бойцами ВСУ, подписаны псевдонимом, и я надеюсь, что у меня все получится.

До таможенного поста Донецк (Ростовская область) — Изварино (Луганская область) мне еще 40 километров. Из Подмосковья я уже третий день добираюсь автостопом. Перегорает единственный фонарь, погода портится, и кавказец лет 60 подсаживает меня в свою фуру.

«В ополченцы собрался?» — спрашивает дальнобойщик. На мне штормовка-анорак цвета хаки и рюкзак армейского образца. Обычно водители не верят, что я просто посмотреть еду, но выходец с Северного Кавказа после моих отнекиваний все же распознает туриста.

Донецк в полночь похож на большую деревню. Сразу за домами небольшая речушка, деревья, слышен лай собак. Кавказец-дальнобойщик поехал на разгрузку, а меня никто так и не взял к границе. Утром немного побродил по Донецку, пока не нашел очередного попутчика.

— Хохлы по нам попадали, несколько человек убили, многим крыши попробивали осколками в 2014 году, — вспоминает мужчина в легковушке и угощает контрабандной сигаретой «Донтабак», их отпускают на рынке по 40 рублей за пачку.

Помимо сигарет, пенсионер из Изварино везет из Донецка большую канистру бензина. Впереди показались терриконы Луганщины, а Россия заканчивается. Приветливый пограничник молча пропускает меня, его напарник бросает беглый взгляд и выносит вердикт: «В ополченцы!» Две красивые контролерши минут пять сверяют мое лицо с фото в прошлогоднем паспорте и уточняют, первый ли раз я еду на Украину. Формальности позади.

Первому встреченному солдату ЛНР нет до меня дела, а в будке контроля человек в форме, слишком похожий на Захарченко, рявкает: «Ты саранчу приехал косить!» Саранча — это бойцы ВСУ. Привет, Донбасс!

Села с редкими коровами, серые города, голые рекламные щиты и хмурое небо — я два часа смотрю в окно маршрутки Изварино — Луганск. Салон битком — вежливейший водитель с лицом лубочного украинца просит стариков подождать другого автобуса, чтобы не ехать стоя. Билет с печатью ЛНР; цена проезда 70 километров для меня — 70 рублей, на десятку больше, чем у остальных, из-за рюкзака.

Звучит русская речь: только один мужчина гудит восточноукраинским говором. Соседи обсуждают детей, ни слова о политике. Вдоль дороги тоже мало примечательного. Есть памятник «Белым конвоям» с припиской «Спасибо, Россия!», уже поблекшие граффити «Отстоим Донбасс!» и цвета Новороссии. В Краснодоне и Молодогвардейске мелькают разрушенные здания. Трасса почти пустая — бензин в ЛНР, даже по цене 45 рублей за литр, в дефиците.

Блокпосты? Их нет — да и полиции не видно, только у Луганской кольцевой дышит воздухом патруль. Никому нет до меня дела. Только таксисты атакуют.

— Дайте, пожалуйста, 48 рублей! Я на автобус опаздываю! — ломает руки чернявая девчонка, и я делаю, то, чего дома не делаю никогда. Протягиваю ей полтинник; и утром она вновь подойдет ко мне.

Захожу в первый попавшийся магазин и замираю от ценников — белорусская водка по 78 рублей и сигареты за 20-30 рублей. Каравай вкусного луганского хлеба — 11 рублей. Впрочем, все остальное дороже, чем в России, если это российское; белорусская провизия чуть доступнее. Проблему горожане объяснят мне сходу: «Мы были промышленным регионом, а еда шла с Украины».

В Луганске я забываю, что такое 4G, как и 2G, и 3G. «ЛугаКом» и МТС — два оператора, чьи сим-карты доступны для подключения. За 125 рублей регистрируют карту с безлимитным тарифом на звонки, интернет и пакетом 300 СМС. Доступ во всемирную паутину активируют звонком оператору. В моем случае это была девушка с плохими манерами. Интернет появился под утро — и полчаса ушло, чтобы открыть пару сайтов без картинок.

Комендантский час (23:00 — 04:00) я пережил в гостинице, отдав за апартаменты 400 рублей. «Воевать приехали? Мы любим россиян — воюйте, пожалуйста!» — привечает администраторша. Комната не отапливалась, по телевизору передавали обращение Плотницкого.

Я постирал одежду с дороги, бросил сушиться на титан, и дежурная подмигнула, увидев на мне камуфляж. Луганск опустел уже в 21:00; в кафе еще какое-то время завывал Михаил Круг, но и там вскоре все стихло. Плотницкий не умолкал: «Мы вернемся в Украину, если будет федерализация — без таможни и блокады, но с разными армиями. И власть будем избирать без назначенцев из Киева. Но в Россию — лучше».

— Здравоохранение в ЛНР бесплатное — мне сделают операцию на глазу. Только за хрусталик надо 10 тысяч отдать, — поведал утром о преимуществах проживания в Луганске бывший шахтер. Он уже второй год живет в самопровозглашенной республике и зарабатывает на стройках. Украинскую пенсию он получал через посредников, пару раз в год, отстегивая за услугу по 2500 рублей.

Гуляя по Луганску, зашел в «Военторг №1» со скудным и дороговатым выбором по профилю, но щедрой подборкой символики в стиле «русские своих не бросают».

За 74 рубля купил билет в Стаханов через Алчевск. Водитель маневрирует между ямами, в салоне не слышно ни слова по-украински. Луганск закончился. Оглядываясь на город, понимаешь, что это большой хутор на 500 тысяч жителей, с островками многоэтажек и опустевшими автосалонами. Девушки в Луганске, к слову, изящнее, чем в Москве.

День солнечный, а ребенок соседки — стройной блондинки из Брянки — заснул, уронив головку на мое плечо. Чем дальше от Луганска, тем чаще мелькают пробитые снарядами стены домов. Водитель всю дорогу не выключает телефон: обсуждает пиво и очередной анонс референдума о вхождении ЛНР и ДНР в состав России.

Северные окраины Алчевска — пейзаж индустриальной катастрофы: ржавые ворота заводов, остановившиеся элеваторы, замершие краны, обездвиженные составы и раздавленное шоссе. Брянка: жилые кварталы — обычный город. Советские автобусные остановки повсюду выкрашены в цвета Новороссии, но топонимические указатели все на украинском. Кое-где видны плакаты с Плотницким: он поздравляет шахтеров, военных и христиан с 23 февраля и поучает: «Семья должна носить одну фамилию!» К чему это?

Стаханов: мужик с перегаром объясняет, как мне доехать до Кировска. По городским ямам носятся джипы ОБСЕ; ходят безоружные военные — и им тоже нет до меня никакого дела. Вывески — что-то на русском, что-то на украинском. Возле универсама «Народный» (бывший АТБ) вокзал и помойка.

Кирпичный автовокзал в Кировске — евростандарты и Wi-Fi, но в туалет надо ходить в поле или же в загончик без смыва. Рядом незавершенная бетонка и закрытая заправка, ее персонал — мужчина и миниатюрная шатенка белят бордюры. Масса заколоченных окон в домах, бедно одетые пенсионеры.

На северо-запад — поселки Донецкий, Голубовское; и это все уже фронтовая зона с хаотично разбросанными минными полями. Переполненный маршрутный Mercedes подпрыгивает на колдобинах, выписывая восьмерки по дороге в Донецкий.

— При Украине ее щебнем присыпали, до вечера хватало, а потом дырки вновь открывались, — рассказывает водитель. И отпускает респект российским трассам. Женщины рассказывают, что в Кировске на почте закончились карточки-«пополняшки» на «ЛугаКом» — у спекулянтов есть, но сторублевая идет за 108-110 рублей. Десять рублей — в ЛНР очень даже деньги.

Тридцатитысячный Кировск и его окрестности (Голубовское, Донецкий, Фрунзе, Желобок) — это зона контроля батальона ЛНР «Призрак», экс-бригады Алексея Мозгового, которого убили неизвестные в мае 2015 года. Ночью, когда я поселился у своего знакомого, прочно застрявшего в зоне конфликта, слышались разрывы. Стреляют тут каждый день. В июне шли бои за Желобок, а снаряды падали на Кировск.

То, что вылетает изо рта дядьки, помогающего по хозяйству местному гарнизону, я не понимаю. Он родом из-под Дебальцево, переходит то на суржик, то на «ридну мову». Украинцы шутят не так, как россияне: с огоньком в глазах и без злобы. Половина взвода народной милиции на передней линии (ее тут называют «передок») — украинцы. В «Призраке» есть люди из Киева и других городов «той» Украины. Остальные — это местные русские, еще есть армянин и несколько добровольцев из России, включая сибиряка-ханта.

Многие селяне украиноязычные, одеты в еще советские пиджаки и непонятного цвета шаровары. Частный сектор депрессивный — домовитости, как у обрусевших украинцев Кубани, тут нет: кривые заборы, ветхие хаты и изредка нарядные дворы. И кучи угля, от которого вечерами першит в горле. Работы толком не было и в мирные годы — дома, разбитые артиллерией ВСУ, соседствуют с хатами, брошенными еще до войны.

— Вечером выйдешь во двор — так хорошо, когда все цветет. Оставайся, повоюешь с "укропами"! — говорит терский казак со Ставрополья. Жена из местных уже родила ему дочку. Бороться за Донбасс ему нравится, хотя республика оформила его как гражданского после ранения при штурме позиции ВСУ, чтобы не лечить за свой счет. Раньше мины рвались в полукилометре от двора его нового дома — ребенок так привык к канонаде, что теперь мирно сопит в коляске, не реагируя на грохот проезжающих грузовиков.

Мы с приятелем шагаем в кировскую больницу — его мучают старые боли. Проходя мимо очередного террикона, я пытаюсь подойти ближе, но он меня останавливает: «А черт его знает, где тут мины лежат». На въезде в Кировск окопы 2014 года — ВСУ их бросили, когда отступали. Остановки в дырках от пуль — это были блокпосты ополченцев.

В Кировске чем дальше от центра, тем чаще натыкаешься на закрытые кафе и магазины, держатся на плаву только продуктовые и строительные. Починить сотовый обойдется в два раза дешевле, чем в Москве. Проход в туалет, где смывают ковшиком, — 2 рубля. Визит в парикмахерскую с советской мебелью и протертыми до дыр полами — 100 рублей. Украинская контрабанда в каждой торговой точке — по ценам она доступнее российских и белорусских товаров. В поселках «передка» все дороже на треть. В пустой столовой перепеченные пирожки и беляши по 8-13 рублей.

— В 2014-2015-х тут голодали — женщины за банку консервов отдавались, — без тени смущения говорит русский доброволец.

— Жили за счет сбережений на ремонт, пока у нас не нормализовалось хоть как-то. Ремонт так и не сделали, но себя вытянули», — рассказывает пенсионерка. Она стоит за прилавком, зарплата где-то 4000 рублей; торговля заканчивается около пяти вечера.

Сегодня на «передке» после полумесячной задержки зарплата у военных (15 тысяч рядовым), и по улицам гудят «Уралы» и «УАЗы», набитые бойцами. «Пьянка будет!» — гудели на «передке».

Миссия ОБСЕ обедает исключительно в ресторане «Апшерон», самом дорогом в стотысячном Стаханове, — они расплачиваются за пятерых ворохом тысячных купюр. «Жаль, что "укропы" их так мало взорвали…» — комментируют за соседним столиком, намекая на подрыв ОБСЕ у села Пришиб.

Людей просят переместиться за столики на террасе — зал готовят для банкета начальства ЖКХ. «Верните мне мой 2014 год!» — не скрывает досаду ополченец в шрамах: тогда повстанцы заходили в «Апшерон» с автоматами, но за все платили.

Сутки в Алчевске. На западной стороне когда-то стотысячного города гигантский «Алчевский металлургический комбинат», с туннелем, в который ныряет шоссе. Комбинат встал, едва заработав после завершения боев, — блокада Украины. «Поэтому у нас воздух такой чистый — выбросов нет», — иронизировал бывший бармен, заключивший контракт с милицией ЛНР.

— Местные не живут, а выживают, — вздыхает рязанец, осевший после «Призрака» в Алчевске.

— Где Новороссия? Где? Таможня между ДНР и ЛНР и запрет отвечать огнем на обстрелы! — волнуется разведчик из «Русича». Он питерец и бросает окурок только в урну и он оглох на одно ухо после контузии. А пьяный татарин из Челябинска только что кричал, что я шпион «укропов» и что он уважает Грэма Филлипса из Russia Today, который «воевал за нас».

Сквер на проспекте Ленина коммунальщики держат ухоженным. Над отдельными муниципальными учреждениями флаги России. У Донбасского технического университета толпится молодежь. Возле памятника комбригу Мозговому свежие цветы, а с украинскими вывесками тут никто не борется.

На рынке разговорился с семьей торговцев — он родился в Иркутске, но на Луганщине так давно, что разбавляет речь суржиком. Отвоевал. Она родом с Кавказа.

— Что у вас народ про нас думает? Почему России все равно, когда Украина расстреливала наши города, била специально по школам? Съездите в Горловку, Первомайское, там — руины! — повышает голос женщина. — Как живется в ЛНР? Пенсионерам не пенсии, а пособия платят, 2000 рублей — хватает только на квартплату. Иначе коммунальщики приходят и отрезают свет.

На прощание меня угощают кофе.

Обратный путь — автобусные маршруты с пересадками: Алчевск — Луганск, Луганск — Изварино. Снова и снова прокручиваю в голове события и картины моего недолгого путешествия. Это край приветливых людей, закрытых заводов, ветхого жилья, степей и терриконов. И ужасных дорог, по которым так нечасто стремятся куда-то потрепанные российские легковушки и вполне «боеспособные» импортные внедорожники с номерами России, Украины, ДНР и ЛНР. Республиканских номеров немного, но они все же популярнее, чем паспорта ЛНР, которых я так и не увидел.

Таможню я миновал за 10 минут — короткая очередь, люди с полными сумками сигарет и алкоголя. В ЛНР меня провожает пограничник с автоматом и контролер с татуировкой на шее, похожий на покойного Гиви. В России дежурными вопросами встречают сотрудница погранслужбы и автобус с шумными подростками из Донбасса, направляющимися в поход по Крыму.

Михаил Пустовой, Луганск — Москва