«С ним могли расправиться прямо на улице»

Венгерское восстание 1956 года — одно из наиболее драматичных событий в странах социалистического лагеря. Несмотря на наличие обширных материалов, оно до последнего времени изучалось мало. Вышедшая недавно книга историка Александра Стыкалина «Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе» проливает свет на многие доселе неизвестные подробности венгерских событий. «Лента.ру» публикует отрывок из книги, посвященный деятельности Юрия Андропова на территории Венгрии в период с 1953 по 1957 годы.

В день смерти Юрия Андропова, 9 февраля 1984 года, автор этих строк, в то время начинающий журналист-международник, находился в Будапеште. В самом центре города, у гостиницы «Астория», на многолюдном выходе из метро, продавцы свежих газет громко зазывали публику самой важной новостью дня, молнией прилетевшей из Москвы: «Андропов умер!». К ним устремлялись, опережая друг друга, десятки венгров. Неудивительно, ведь в историческом сознании этой нации незаурядный и яркий советский политик оставил свой собственный неизгладимый след…

Когда в конце 1953 года 39-летний сотрудник МИД СССР Юрий Андропов получил назначение советником-посланником в посольство СССР в Венгрии, едва ли кто-то мог предвидеть его будущий головокружительный взлет на самые вершины кремлевского олимпа. Скорее напротив, можно было предположить бесславное завершение весьма многообещающей карьеры.

Ведь всего за два года до этого Андропов был вторым человеком в партийной организации одной из 16 союзных республик СССР — Карело-Финской, уже позже, в 1956 году, пониженной в статусе до положения российской автономии. В Петрозаводске ему протежировал председатель Президиума Верховного Совета республики Отто Куусинен — основатель финской компартии и видный деятель Коминтерна, ставший на склоне лет высокопоставленным функционером КПСС, вошедшим в 1957 году, после антихрущевского путча, даже в Президиум ЦК. Переведенный в 1951 году, очевидно, с подачи Куусинена в Москву, Андропов успел поработать инструктором и заведующим подотделом в аппарате ЦК, а затем, уже после смерти Сталина, недолго возглавлял отдел в МИДе. Так что его направление в Венгрию не в качестве посла выглядело со стороны не как повышение в должности, скорее напротив. Андропов едва ли в чем-то провинился, ему просто в данный момент не очень повезло.

Кадровые перестановки были неотъемлемой составной частью закулисной аппаратной игры, развернувшейся между наследниками Сталина после его смерти. Активно участвовавший в этой борьбе Никита Хрущев не противился направлению кадровых партаппаратчиков в государственные ведомства, включая МИД, видя в этом путь к усилению собственных позиций.

В ночь с 3 на 4 ноября Андропов участвовал в переговорах об условиях вывода советских войск с территории Венгрии, проходивших по настоянию правительства Имре Надя на военной базе в Тёкеле. Москва согласилась сесть за стол переговоров для отвода глаз, а завершились они арестом членов венгерской делегации. Эту акцию осуществил непосредственно председатель КГБ Иван Серов. Более месяца он почти безвыездно находился в Венгрии и руководил всеми действиями по «изъятию контрреволюционного элемента» (как формулировалось в его докладных в Президиум ЦК).

Образованное в Москве 2-3 ноября правительство Яноша Кадара в первые дни существовало лишь фиктивно, собраться в Будапеште его министры смогли лишь 7 ноября. До тех пор чьи бы то ни было попытки «найти представителей нового правительства для того, чтобы получить от них необходимые указания», оказывались безрезультатными, о чем Андропов сообщал в Москву. И после того как члены нового кабинета прибыли в Будапешт в советском бронетранспортере, от внимания посла не укрылось, в каком безвоздушном пространстве действовало правительство.

Андропов посетил кабинет Кадара в здании парламента 8 ноября, в 11 часов дня — то есть в самое рабочее время. «Несмотря на это в огромном здании парламента было совершенно безлюдно; кроме шести министров и наших солдат там никого не было». Правда, посол, живший мифом о непоколебимом единстве партии и народа, склонен был объяснять это тем обстоятельством, «что наши друзья все еще не смогли связаться с активом и работают пока еще в отрыве от него».

В месяцы консолидации новой власти позиция посла оставалась столь же жесткой. Во время переправки около 1000 арестованных молодых венгров на территорию СССР, в Закарпатскую Украину, из железнодорожного эшелона заключенные сумели передать на волю записки о том, что их собираются этапировать в Сибирь. Слух о том, что их ожидает именно такая судьба, не без влияния западных радиостанций широко распространился среди населения. Это забеспокоило новых венгерских лидеров Яноша Кадара и Ференца Мюнниха, 14 ноября прямо заявивших Серову и Андропову, что не одобряют подобных действий, ибо они ведут к усилению напряженности в стране.

В ответ на это были приняты меры по обеспечению большей секретности — речь шла, в частности, об отправке заключенных «на закрытых автомашинах под усиленным конвоем». Жесткость обращения с «классовым врагом» довольно разительно контрастировала со сдержанной, внешне тактичной (не в пример некоторым иным высокопоставленным советским дипломатам) манерой общения Андропова со своими венгерскими собеседниками, производившей на них, в общем, благоприятное впечатление: можно сослаться хотя бы на отзыв Шандора Копачи, осенью 1956 года начальника Будапештской полиции, приказавшего передать повстанцам имевшееся в его распоряжении оружие и приговоренного позже за это к пожизненному заключению. Выйдя по амнистии на свободу в 1960-е годы, он вспоминал впоследствии, что при личной встрече с ним Андропов казался человеком демократических настроений, сторонником реформ. Образ «жандарма в смокинге» применительно к Андропову вообще оказался в Венгрии довольно живучим.

Ко всему вышесказанному нелишне добавить: в дни драматических октябрьских событий, когда советское посольство — и это понятно — работало в крайне напряженном ритме, Андропов не раз оказывался в ситуации, когда его жизни всерьез угрожала опасность: вооруженные повстанцы (а среди них были не только сознательные патриоты, но и люмпены, включая выпущенных из тюрем уголовников) обстреливали машину советского посла, стреляли в окна зданий дипломатического корпуса.

«Если вдруг возникала опасная ситуация, — вспоминает Владимир Крючков о работе с Андроповым осенью 1956 года, — он никогда не терял головы, не лез напролом, но и не сдавал без боя свои позиции. Может быть, именно поэтому его сослуживцы всегда чувствовали себя с ним как за каменной стеной, никогда не впадали в панику, даже когда в силу каких-то обстоятельств Андропов делал ошибочный шаг».

Более дорогого стоит, однако, отзыв не сослуживца Андропова, а его непримиримого врага генерала Белы Кирая, заочно приговоренного к смертной казни военного руководителя венгерского восстания, а в годы эмиграции профессора военной истории в престижных американских университетах. Андропов, считает Кирай, проявлял значительное мужество, приезжая на машине в здание парламента для встречи с Имре Надем, когда советские войска продвигались вглубь страны: «Он находился в страшной опасности. С ним могли расправиться прямо на улице самосудом».

Нельзя забывать и о том, что 1956 год и венгерские события омрачили жизнь Андропова неприятностями личного плана. Его жена так и не оправилась полностью от нервной болезни, полученной в дни «будапештской осени». Сам же Андропов уже зимой 1956-1957 годов вследствие большого перенапряжения на несколько недель вышел из строя, оказавшись (в свои неполные 43 года) в кардиологическом отделении больницы.

Впрочем, для Андропова «венгерская трагедия» стала не только началом болезни жены и фактором, совсем не благоприятствовавшим подорванному еще на карельском фронте здоровью, но прежде всего прекрасным трамплином для головокружительного карьерного взлета. Отличившийся в Венгрии посол уже в 1957 году пошел на повышение, возглавив созданный специально под него отдел ЦК КПСС, ведавший отношениями с компартиями социалистических стран.

Через несколько месяцев он принял участие в фабрикации судебного процесса по делу Имре Надя, которого обвиняли в организации заговора, направленного на свержение народно-демократического строя. Советская сторона, представленная Андроповым, генеральным прокурором СССР Романом Руденко и заместителем председателя КГБ Петром Ивашутиным, ознакомилась с составленным в МВД ВНР проектом обвинительного заключения. Она сочла его в основном приемлемым, хотя и нуждающимся в доработке (в частности, усилении той части, где речь шла о связях Имре Надя с Западом, участии западных спецслужб «в подготовке и проведении контрреволюционного мятежа»).

Чтобы не создавать Венгрии излишних осложнений на предстоявшей осенью сессии ООН (а венгерский вопрос не сходил с повестки дня ООН до 1962 года), закрытый судебный процесс решено было отложить до окончания этой сессии. Были и другие обстоятельства, заставлявшие откладывать суд — например, опасения охладить решимость титовской Югославии к сближению с СССР в канун запланированного на ноябрь 1957 года совещания компартий в Москве. Смертный приговор бывшему премьер-министру Венгрии, шокировавший мировое общественное мнение, был вынесен в июне 1958 года. К этому времени заведующего отделом ЦК Андропова в большей мере уже занимал не венгерский, а югославский вопрос — новая программа СКЮ, принятая весной 1958 года, была объявлена в СССР ревизионистской. Тито никак не могли простить «особой позиции» во время венгерских событий.

Все месяцы, что длился венгерский кризис, Андропов и его подчиненные последовательно отстаивали позиции охранительных, контрреформаторских сил. Именно в них они видели главный гарант обеспечения интересов СССР в Венгрии. Выезжавшим в Будапешт эмиссарам КПСС иной раз приходилось корректировать линию посольства в направлении несколько большей гибкости (Михаилу Суслову в вопросе об избрании Кадара в Политбюро, Анастасу Микояну, когда речь шла о поддержке Ракоши). Это, однако, не означало, что в центре были недовольны деятельностью посла.

По мнению Кремля и МИДа, Андропов неплохо справлялся с отведенной ему ролью информатора и аналитика происходящего в Венгрии, его советы так или иначе учитывались при принятии на высоком уровне решений по венгерским вопросам. Судя по известным отзывам, но главное, по дальнейшей карьере Андропова, его работа в Венгрии вполне отвечала тем требованиям, которые руководство КПСС предъявляло послам в меняющейся непростой обстановке.

В частности, исключительная бдительность советского посла в Будапеште и его нетерпимое отношение к любым попыткам пойти дальше дозволенного в толковании идей XX съезда воспринимались с неизменным одобрением. Характерен отзыв Хрущева, относящийся к концу 1960-х годов: «Советским послом в Венгрии был тогда Андропов. С посольскими делами он справлялся хорошо и отлично разбирался в других событиях. Он докладывал нам обо всем со знанием местной обстановки и давал полезные советы, вытекавшие из сложившейся ситуации».

Но, что интересно, и вечный оппонент Хрущева Вячеслав Молотов оставил об Андропове сходный отзыв, говорил об удаче с назначением посла в Венгрии. Донесения Андропова не просто служили источником информации для руководства СССР, они стали существенным фактором формирования советской политики в Венгрии, что подтверждается как документами, так и   свидетельствами участников тех событий.

Наперекор широко распространившимся мифам, поддерживаемым прессой и телевидением, осмелимся утверждать: приобретенный Андроповым в Венгрии жизненный опыт не только не пробудил в нем интереса к глубинным, системным реформам социализма — напротив, лишь укрепил в его сознании и без того глубоко укорененный антилибералистский и антиреформаторский настрой.

Это готовы были признать и некоторые из сослуживцев Андропова по аппарату ЦК, склонных к его идеализации.

«С 1956 годом связан и определенный "венгерский комплекс" Андропова. Он всегда с большой настороженностью, даже подозрительностью относился к таким явлениям в социалистических странах, которые не укладывались в советский образец», — пишет Федор Бурлацкий.

Известно, с каким раздражением воспринял курировавший связи с соцстранами секретарь ЦК Юрий Андропов неожиданное увлечение Никиты Хрущева югославским опытом после поездки по Югославии в августе 1963 года. Полученные указания об изучении югославской экономической модели в целях внедрения в СССР каких-нибудь ее элементов по сути дела саботировались вплоть до отставки Хрущева в октябре 1964 года.

Будучи председателем КГБ, Андропов занял крайне жесткую позицию в августе 1968 года, когда советское руководство обсуждало вопрос о военном вмешательстве в Чехословакии. Правда, в 1981 году тому же Андропову хватило здравого смысла не поддержать идею военного вмешательства в Польше. Лимит военных решений в европейских социалистических странах уже исчерпан, говорил он, а потому надо искать политические средства. Война в Афганистане уже шла, не предвещая скорого и успешного окончания. Развязанный одновременно вооруженный конфликт в Польше, учитывая численность и боеспособность Войска Польского и общественные настроения в этой стране, мог иметь самые роковые (скорее в плане внутренней политики) последствия для СССР, и в Москве это поняли.

Андропов обладал достаточным интеллектом для того, чтобы корректировать тактику, исходя из не оправдавшихся или не полностью оправдавшихся решений. Что ни в коей мере не меняло, конечно, его принципиальных позиций: истинные реформы социализма, как он их видел, были неотделимы от «завинчивания гаек», преодоления идеологической разболтанности, расхлябанности, борьбы за дисциплину, против материальных «излишеств», порочащих честь членов ленинской партии.

Что же касается венгерского синдрома, то он сыграл немалую роль во всей последующей — как внешнеполитической, так и внутриполитической (борьба с инакомыслием) — деятельности одной из наиболее крупных фигур в кремлевской элите 1960-1980-х годов, чье политическое наследие сегодня (тому есть много симптомов) оказывается весьма востребованным элитой постсоветской России.

Стыкалин А.С. Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе. — М.: Издательство Университета Дмитрия Пожарского, 2016. — 720 с.: илл. ISBN 978-5-91244-182-0