Дикое поле угроз

Профильный комитет Госдумы рекомендовал парламенту принять законопроект о Федеральной службе войск национальной гвардии (Росгвардии). Ряд дополнительных полномочий, возможностей и обязанностей, которые получит новое ведомство, связан с угрозами дестабилизации Центральной Азии.

Откроем главную военную тайну России. Как минимум с середины 2000-х годов российские генштабисты, когда их спрашивают об иерархии военных угроз для страны, ставят на первое место отнюдь не агрессивный блок НАТО (необходимость противостоять которому воспринимается скорее как досадная помеха и лишняя трата ресурса, и без того невеликого), а возможное обострение обстановки в Центральной Азии.

Обострение это может быть вызвано либо резкой активизацией радикальных исламистов (как в 1999 году, по схеме операции «Исламского движения Узбекистана» в Баткенской области Киргизии), либо политическими проблемами в любом из государств региона — например, осложнениями при переходе власти в Казахстане в «постназарбаевский» период или гипотетическим обрушением режимов в Узбекистане, Таджикистане или Киргизии. Почти при любом сценарии ослабление центральной власти в этих странах ведет к усилению влияния экстремистов.

Подобные события с разной степенью вероятности могут потребовать вмешательства России, в том числе и вооруженного. В центре внимания здесь — Ферганская долина, один из важнейших транспортных узлов региона, отягощенный давними межэтническими конфликтами и нарастающими межгосударственными противоречиями (в первую очередь — конфликтами за воду).

Возможное обострение в случае отсутствия надлежащего «лечения» неизбежно приведет к распространению нестабильности через слабо оборудованную границу с Казахстаном на внутренние области России. Эта картина вполне соответствует прекрасно понятной русскому менталитету угрозе набегов из Дикого поля. А там недалеко и до чувствительнейших точек транспортной связности — Поволжья и Омской области, нестабильность в которых потенциально способна развалить страну на две-три практически не связанные друг с другом территории.

Но проблема выходит далеко за рамки международной безопасности и борьбы с экстремизмом даже в ее современных расширительных трактовках. Перед нами по сути обеспечительные меры очередного акта Большой игры — так именовалось соперничество между Россией и Великобританией за влияние в Центральной Азии в XIX веке.

В регионе хватает мощных интересантов. Помимо двух названных стран, здесь оперируют США, Китай, Иран, Индия и нефтяные монархии Залива. Поэтому возможная дестабилизация должна рассматриваться не сама по себе и даже не как опасность для внутренних областей России, а в контексте соперничества проектов интеграции (в XIX столетии сказали бы проще: «борьбы за сферы влияния») на евразийском пространстве.

Южные границы России уже несколько лет укрепляются по старой максиме: «первая линия нашей обороны проходит по базам противника». Это касается как чисто военных вопросов (укрепление базы в Киргизии и перегруппировка войск в Таджикистане), так и политико-экономической интеграции, притягивающей страны Центральной Азии к «северному брату». Следует подчеркнуть: любое более-менее серьезное развертывание в этом регионе российского политического, экономического, инфраструктурного и культурного присутствия потребует адекватного силового обеспечения.

Такова сцена, в окрестностях которой придется играть Национальной гвардии России в ближайшие годы. Не исключено, что играть придется и непосредственно на этой сцене.

Об этом не говорится, но в созданной законодательной конфигурации аккуратно устранены все препятствия к применению войск Нацгвардии при борьбе с беспорядками в Центральной Азии — в том числе и точечному, в отдельных областях, как, например, действовал спецназ Госнаркоконтроля «Гром», переданный ныне в состав Росгвардии. С 2012 года «Гром» входит в Коллективные силы оперативного реагирования — первой итерации «армии для Центральной Азии», созданной в рамках ОДКБ.

В этих условиях полезно изучить реформы, сопровождавшие извлечение Нацгвардии из тела МВД. Вместе с внутренними войсками, всегда жившими отдельной жизнью, из-под центральных и региональных органов внутренних дел выдернули все имевшиеся спецназы, ОМОН и СОБР.

Угроза возможного расползания центральноазиатского конфликта внутрь России, особенно на территории с компактным проживанием различных этнических и религиозных групп, не могла не повлиять на решение централизовать весь серьезный ресурс органов внутренних дел, полностью выведя его из-под региональных УМВД.

Замечание о том, что подразделения СОБР и ОМОН, перейдя под контроль Росгвардии, останутся в оперативном подчинении УМВД, — лишь проявление вежливости, оттененное вполне практической необходимостью как-то попроще оформлять выезд бойцов по текущим местным делам. Как только дела выйдут за пределы местной компетенции, в процедуре моментально возникнет «межведомственное согласование», что полностью исключит распределенный характер принятия решения о возможном применении на территории СОБРа, ОМОНа или спецназа.

Эта концентрация ресурса потребуется вне зависимости от источника купируемой угрозы — обусловлена она инфильтрацией радикальных боевиков из Центральной Азии или же действиями граждан России, однозначно квалифицируемыми в действующем законодательстве как экстремистские.

Остальная часть работы Росгвардии полностью лежит в том же русле. Ее можно охарактеризовать как консолидацию учета и контроля в сфере охранных услуг и оборота оружия.

Что касается оружия, то тут сразу возникает два интереснейших гипотетических сценария, которые при всей своей умозрительности не могут не отбрасывать тени на происходящее уже сейчас.

Первый связан с тем, что в России около 4,5 миллиона легальных собственников гражданского оружия, на руках у которых 6,6 миллиона стволов, включая травматические и газовые. Российская власть, традиционно подозрительная к политически значимому неконтролируемому ресурсу, не преминет дополнительно «завинтить» его использование.

Это достигается ужесточением правил доступа гражданского населения к оружию и постановкой всех имеющихся собственников под дополнительный контроль крупной силовой структуры, чтобы при случае знать, по какому списку «работать».

Второй сценарий менее вероятен, но куда более интересен. Контролирующая структура в состоянии не только «держать и не пущать», но и организовать владеющее стволами местное население на охрану порядка во время чрезвычайных ситуаций. Институционализация подъема «всех способных держать оружие» — мероприятие рискованное, но крайне перспективное с точки зрения развития сознательного гражданского общества.

Заметим, что оба сценария, возможно, обусловлены рефлексией российской власти по поводу опыта быстрого «подъема по тревоге» в марте 2014 года крымских дружин самообороны, в первые переходные недели эффективно обеспечивавших порядок в населенных пунктах полуострова. Выводы из этого опыта могли быть сделаны прямо противоположные (в крайних проявлениях они отражены в вышеуказанных сценариях), а также, что наиболее перспективно, учтены одновременно.

Вопрос о передаче под управление Росгвардии государственных охранных услуг, а также контроля за ЧОПами, должен рассматриваться ровно в этой же логике: как консолидация силового ресурса на территориях и улучшение контроля за ним. Нетрудно заметить, что к этой части новшеств полностью применима вышеизложенная схема с двумя сценариями.

Все вместе это следует иметь в виду, изучая контекст решения о создании войск Нацгвардии и централизации охранно-оружейного ресурса в Росгвардии. А этот контекст формируют изменения, внесенные в военную доктрину России в декабре 2014 года.

Напомним, что документ обогатил нас некоторыми новыми определениями. Скажем, военные конфликты современности там охарактеризованы так: «комплексное применение военной силы, политических, экономических, информационных и иных мер невоенного характера, реализуемых с широким использованием протестного потенциала населения и сил специальных операций».

В разряд же военных опасностей для государства записаны «дестабилизация внутриполитической и социальной ситуации в стране», «провоцирование межнациональной и социальной напряженности, экстремизма, разжигание этнической и религиозной ненависти либо вражды», а также «деятельность по информационному воздействию на население, в первую очередь на молодых граждан страны, имеющая целью подрыв исторических, духовных и патриотических традиций в области защиты Отечества».

Документ, сохраняя прежние оценки внешних угроз (расширение НАТО, ПРО, глобальный терроризм и т.п.), производит определенную перенастройку фокуса стратегии. В оборот вводится целый ряд проблем безопасности, внутренних по пространству своего развертывания, но имеющих как внешнее, так и внутреннее происхождение.

Естественно, что для работы с новой конфигурацией поля угроз, принятой на таком уровне, потребовались соответствующие организационные меры. На данный момент крупнейшая и самая заметная из них — создание Федеральной службы войск национальной гвардии.

Константин Богданов