Шторм в гавани

«Панамагейт» еще не успел разрушить ни одну репутацию, но уже сделал слово «офшор» почти ругательным. Из распространенного бизнес-инструмента налоговые гавани превратились в прибежище абсолютного зла. Впрочем, оно не столько абсолютное, сколько неизбежное.

Непосвященного, который будет исследовать список крупнейших держателей американских гособлигаций, ждет большой сюрприз. На третьем месте после вполне предсказуемых Китая и Японии фигурирует странное образование под названием «Карибские банковские центры». В примечаниях поясняется, что данная группа включает Багамские острова, Кайманы, Бермуды и Панаму. Иными словами, это территории со льготным налогообложением, в просторечии — офшоры. А их совокупный вклад в финансирование госдолга США исчисляется 350 миллиардами долларов. С китайскими и японскими триллионами величина несопоставимая, но с вложениями нефтяных экспортеров — стран-участниц ОПЕК, и России — вполне.

«Карибские банковские центры», в отличие от государств, которые принято называть petro-state, ничего не производят: они просто предоставляют свою юрисдикцию для минимизации (или сведения к нулю) налоговых платежей. Причем в силу географической близости их услугами пользуется главным образом американский бизнес. Например, та же Панама, оказавшаяся в центре громких сегодняшних разоблачений, в 1919 году начала регистрировать иностранные суда, чтобы помочь Рокфеллеру снизить фискальные расходы на содержание танкерного флота.

«Страна переполнена бесчестными юристами, бесчестными банкирами, бесчестными агентами по учреждению компаний и бесчестными компаниями. Зона свободной торговли — черная дыра, из-за которой Панама стала одним из самых грязных корыт для отмывания самых грязных денег в мире», — цитирует высказывание одного из американских таможенников Николас Шэксон в книге с говорящим названием «Люди, обокравшие мир. Правда и вымысел об офшорных зонах».

За прошедшее почти столетие отношение к офшорам не особенно изменилось. Политики и гражданские активисты продолжали ругать подобные формы «сохранения» доходов, а бизнесмены и подчас сами чиновники продолжали ими пользоваться.

В 1961 году Джон Кеннеди призвал Конгресс принять законы, которые «стерли бы с лица земли» налоговые гавани. Одним из следствий этого «антиофшорного» выпада стало оседание значительных долларовых авуаров в Европе и в результате — появление рынка еврооблигаций.

Барак Обама, еще до въезда в Белый дом, продвигал законопроект о борьбе с «офшорными злоупотреблениями». А его президентство завершается превращением налоговых гаваней в крупнейших кредиторов американской казны. Однозначно нельзя утверждать, что весь пакет облигаций федерального казначейства, купленный «Карибскими банковскими центрами», принадлежит исключительно фирмам, действующим в интересах граждан США. Но само наличие подобного круговорота — деньги, ушедшие от американских налогов, возвращаются в бюджет как заемные — весьма вероятно. И лишний раз подтверждает неистребимость офшоров.

Они нужны, чтобы их ругать, зарабатывать политический капитал, а потом в них же прятать «обычный» капитал — «заначку» на черный день. Ведь чем яростнее «антиофшорная» риторика — тем выше шансы, что этот день наступит. Даже если борьба с налоговыми уклонистами не перейдет в репрессии в отношении любых мало-мальски состоятельных граждан, политические и социальные риски возрастают, что не лучшим образом отражается на деловой активности.

В конце марта крупнейшие американские компании предупредили акционеров об угрозе сокращения прибыли из-за ужесточения борьбы с офшорными схемами. Сходные аргументы выдвигали некоторые российские бизнесмены и чиновники, когда в декабре 2013-го Кремль провозгласил деофшоризацию отечественной экономики. Например, тогдашний замглавы Минэкономразвития Андрей Клепач предупреждал, что отказ от налоговых гаваней ударит по «Совкомфлоту», которому выгоднее перевозить грузы под флагами офшорных юрисдикций. А летом 2014-го «Роснефть» предлагала не распространять действие антиофшорного закона на зарубежные «дочки» российских нефтегазовых компаний, занимающиеся разведкой, добычей, транспортировкой, переработкой и продажей углеводородов.

И тем не менее даже западные санкции, обход которых заметно облегчает использование офшорных схем, не повлияли на решимость власти вывести бизнес — как частный, так и государственный — из этой серой зоны. Само понятие «офшор» приобрело в российском политическом лексиконе настолько негативную окраску, что, например, предложение превратить вновь присоединенный Крым в полноценную налоговую гавань было бы встречено в лучшем случае с недоумением.

Но, как показывает «панамагейт», наличие своей офшорной юрисдикции было бы сейчас весьма кстати. Очевидно, что прагматичные западные политики воспринимают офшоры не только как неизбежное зло, но и как своеобразный элемент «мягкой силы», финансовый инструмент для расширения клиентелы и воздействия на конкурентов. Поэтому маловероятно, что кто-то сейчас всерьез воспримет призывы Transparency International и озадачится немедленным формированием глобального антиофшорного законодательства.

А вот проверка клиентов, так называемые процедуры compliance, скорее всего, ужесточатся — особенно в отношении бенефициаров из стран бывшего СССР. И, наверное, будет гораздо лучше, если эти капиталы, образовавшиеся в ходе оптимизации налоговых портфелей, не станут скитаться по миру, провоцируя новые расследования и скандалы, а найдут пристанище где-то недалеко от тех стран, где были заработаны.

Александр Бирман