«Это новый виток агрессивно-тоталитарного безумия»

Последние столетия развитый мир почти не знал понятия «религиозные войны» — большие или локальные конфликты касались, в первую очередь, вопросов национальной идентичности. Но сейчас эта тенденция начинает меняться. Возвращение религиозных войн вписывается в общий контекст создания постсекулярного общества, в котором существует большой интерес к религиозности, а вера снова становится фактором общественной жизни.

Можно ли назвать нынешние события на Ближнем Востоке религиозной войной и в чем их причина? Откуда взялся фундаментальный ислам на Северном Кавказе? Как решить проблему религиозных войн? Эти и другие вопросы в ходе организованной Фондом Егора Гайдара дискуссии обсудили историк, религиовед и политолог Андрей Зубов, руководитель Центра изучения религий РГГУ Николай Шабуров и руководитель научного направления «Политическая экономия и региональное развитие» Института экономической политики имени Егора Гайдара Ирина Стародубровская. «Лента.ру» записала основные тезисы их выступлений.

Шабуров:

Сейчас войны в основном ведутся именно на Ближнем Востоке. Насилие на религиозной почве — это в значительной степени результат глобализации, потому что подобные процессы стали напрямую затрагивать западный мир, а не только ближневосточный регион.

Секуляризация, происходившая в исламских странах на протяжении последних десятилетий, вызвана западным влиянием. Многие из них оказались под колониальным господством, другие были попросту слаборазвитыми.

У правящих кругов и интеллектуальной элиты этих государств в начале XX века возникали вопросы о том, почему исламский мир все время отступает перед миром европейским. Для того чтобы сравняться с западными странами, появилась первая концепция, построенная на заимствовании их образа жизни, — секулярный проект Мустафы Кемаля Ататюрка. На турецкую модель, которая в течение многих десятилетий казалась успешной, ориентировались в Тунисе, Египте и многих других странах.

По разным причинам этот проект не принес необходимых результатов, отставание от Запада продолжилось. Более того, иногда оно даже усиливалось, что усугубляло стрессовую ситуацию. К тому же память о том, что в Средние века исламский мир был впереди христианского, еще жива.

Появился альтернативный проект — обратиться к истокам, а не подражать чуждым образцам. В последние десятилетия в таких странах, как Египет, Иран и Афганистан происходит движение в сторону исламского фундаментализма. На их примере виден взрыв агрессивной религиозности, позволяющей говорить о постсекулярности. Несколько лет назад на одной конференции профессор из Пакистана сравнил происходящее в исламском мире с китайской культурной революцией.

Связанные с насилием и террором события не привязаны к каким-то конкретным религиям и имеют несколько иное происхождение. Например, в случае с IV Крестовым походом, при всей значимости религиозной мотивации, сами авторы средневековых хроник и участники этих событий вполне ясно показывают и другие мотивы: материальные, геополитические и прочие.

Каждый конфликт имеет свой генезис. Откуда взялся, например, ДАИШ (ИГ, «Исламское государство» — террористическая организация, запрещенная в России —прим. «Ленты.ру»)? Ближневосточные государства — прежде всего, Ирак и Сирия — возникли в результате крушения Османской империи. Их границы были проведены относительно случайным образом, и религиозный состав обеих стран очень сложный. Но между ними есть некоторое сходство — в обоих государствах установились относительно светские режимы, но с некоей формой господства религиозных меньшинств (в Ираке — суннитов, в Сирии — алавитов).

Общины в этих странах воспринимают себя в качестве отдельных народов. Пока в них существовали авторитарные режимы со светской оболочкой, равновесие удавалось удерживать. Как только режим Саддама Хусейна в Ираке рухнул, а другие зашатались, события начали развиваться стремительно. Итог — крайняя радикализация, халифаты и прочее.

Зубов:

Религиозная война — это, безусловно, архаика. Но, как мне кажется, мотив любой войны всегда архаичен и придуман для того, чтобы ввергнуть в безумие население и заставить его после нормальной, спокойной жизни убивать себе подобных. В этом смысле призывы Коминтерна или нацистов не менее архаичны (или не менее современны), чем призывы «Аль-Каиды» (террористическая группировка, запрещена на территории России —прим. «Ленты.ру»), или ДАИШ.

Сами по себе мотивы (расовые, религиозные, классовые) не срабатывают, если нет некоторой уязвленности сознания (более глубокой и часто не до конца признаваемой), которая и откликнется на этот призыв. Например, призыв Гитлера пал на благодатную почву — немецкий народ был уверен, что евреи и коммунисты нанесли ему удар в спину, и думал, что страдает (хотя никакого страдания не было) от потери территорий.

Призыв коммунистов упал на благодатную почву русского крестьянства, которое хотело переделить землю, оставшуюся у помещиков и купцов. Это тоже была иллюзия: эта земля дала прирост крестьянского надела примерно на шесть процентов и ничего не решила. Но с точки зрения крестьян, даже не в земле было дело, а в несправедливости крепостного права, которое в то время еще никто не забыл.

Сейчас идет война с исламским экстремизмом, и в ней используются мусульманские лозунги и призывы. При этом огромное количество авторитетных мусульманских лидеров и просто умных людей говорят о том, что мусульманский экстремизм никакого отношения к исламу не имеет. Но он является безусловно мусульманским, потому что предводители экстремистов апеллируют именно к исламским категориям веры, и на эту пропаганду отзывается население.

В чем тут дело? Ислам, как и любая другая религия, привык считать себя истинным (а все остальные авраамические религии — лишь подготовкой к откровению, которое получил Мухаммед на горе Хира), и поэтому его якобы надо проповедовать всему миру. В то же время народ, исповедующий ислам, находится в самом униженном и бедном состоянии. Мало того что исламские страны явно отстают в техническом и военном отношении, так еще и огромное количество образованной мусульманской молодежи едет в западные государства.

Это унизительно, и, значит, что-то здесь не так. Разумеется, с точки зрения нормального человека «не так» заключается в том, что в социально-политической системе этих стран что-то устроено неправильно и это необходимо исправить.

Но намного легче считать себя некой нормативной положительной данностью, как и в любом другом тоталитарном движении. Будь то штурмовики-нацисты или матросы-большевики — эти малообразованные дикие люди считали свое мировоззрение мерилом всего. Так же и тут. В итоге начинаются разговоры о том, чтобы заставить Запад или иноверцев в своих собственных странах (шиитов, алавитов и других) подчиняться, что принесет счастье и рай на Земле. А кто этого не захочет, тому голову с плеч долой — обычная человеческая социальная компенсация.

Стародубровская:

Мы сами себя пугаем термином «религиозные войны». Мол, наш процветающий мир движется к светлому будущему, но появились радикальные фанатики, мешающие этому процессу. Было бы гораздо реалистичнее просто признать, что современный мир так или иначе всегда порождает запрос на радикальную идеологию. Поэтому я думаю, что здесь мы имеем дело не с возрождением старого феномена, а с вполне современным явлением.

Все большее отставание исламского мира порождает ощущение уязвимости, несправедливости, приводящее к усилению напряжения и в итоге к развитию радикальных идеологий и началу войн. На самом же деле, отставание исламских стран идет не первый год, но почему-то обострение ситуации мы получили именно в последние несколько десятилетий. Для того чтобы разобраться в ситуации, нужно добавить некоторые дополнительные нюансы, которые я раскрою на примере Северного Кавказа.

Если рассматривать исламский фундаментализм как идеологию, то он достаточно жестко регулирует жизнь своих приверженцев. Это резко протестная, глобальная и с определенной долей условности левая идеология.

Когда у людей возникает объективная потребность в ней? Тогда, когда вокруг них рушится их прежний мир, сдвигаются прежние традиции, разрушаются определенные правила — ровно это и происходило на Северном Кавказе в 1990-х годах.

Первой причиной стало разрушение социальной системы с ее экономикой, идеологией, социальной структурой во всей стране. Но в этом регионе существовали очень серьезные дополнительные факторы, потому что местный социум был изначально более традиционным. Именно в этот период начался процесс, который в центральной России прошел гораздо раньше и тоже далеко не бесконфликтно — обрушение традиционных правил и норм и активная миграция и урбанизация.

Что это означало для людей, которые тогда входили в жизнь? Человек попадает в мир, в котором прежние нормы разрушились, а новые еще не сформировались, и в нем господствуют право сильного и война всех против всех. Он не может опереться на опыт своих предков, потому что они связаны с совершенно другим, рухнувшим миром. Многие не смогли в полной мере адаптироваться к городской жизни, опереться на прежние сообщества, потому что они тоже находились в кризисе. В условиях же господства права силы вертикальные элиты для обычного человека перекрыты.

Эти факторы формировали запрос на радикальную идеологию в такой среде, и фундаменталистский ислам отвечает на него идеально. Во-первых, он дает жесткую систему правил и норм, делающую жизнь осмысленной и урегулированной в сложившейся ситуации. Во-вторых, он легитимизирует межпоколенческий конфликт, который неизбежен в ситуации, когда правила жизни и успеха предшествующих поколений не работают. Он также дает легитимацию социальному протесту, выдвигая некий альтернативный социальный идеал и представление о том, как должна быть устроена жизнь. Он предлагает некое альтернативное сообщество, которое тем более ценно в условиях обрушения прежнего. С такой точки зрения, именно этот переходный этап в полной мере порождает запрос на подобную идеологию.

Значит ли это, что в любом случае она будет воинственной и радикальной? Ислам — мировая религия, удовлетворяющая запрос многих. Мне кажется, вопрос заключается в том, почему одни люди ищут в этой системе мир, а другие — войну.

Тут сыграли свою роль по меньшей мере три фактора. Во-первых, сам по себе ислам не порождает насилие, но довольно тесно с ним срастается. Когда в стране действует право сильного, человеку тоже надо быть сильным. Путь силы и склонность к силовым методам были присущи в 1990-х годах как исламским общинам, так и всем остальным группам. Более того, для этого периода почти для всех регионов характерен массовый поход криминала в ислам, и в этом смысле такое сращивание криминальной социализации с исламской культурой безусловно способствовало радикализации этой религии.

Во-вторых, благодаря кавказской радикализации мы до сих пор расхлебываем последствия чеченских войн. Люди могут сильно спорить по многим идеологическим вопросам, но пока между ними не встала кровь, вероятность того, что они обратятся к массовому насилию, очень невелика. С началом войны в регионе заработал замкнутый круг насилия, который существует до сих пор и никак не исчерпается, потому что представление о том, что с идеологией надо бороться силовыми методами, существует до сих пор.

Надо также понимать, что пока не возникает такого центра насилия (будь то ДАИШ или подполье на Северном Кавказе), люди не рассматривают такое поведение как возможную жизненную стратегию. Но когда оно превращается в постоянно существующий феномен, то для человека возникает новая траектория жизненного пути.

Мне кажется, что радикальные движения растут не из той или иной идеологии, а из крови и хаоса. Борьба с радикализмом — это, в первую очередь, борьба против таких очагов постоянной нестабильности.

Зубов:

Вместо того чтобы направлять силы на внутреннее развитие, пользуясь всеми накопленными сокровищами, — верой, культурой, историей, которые есть в мусульманском мире, — люди занимаются бессмысленной борьбой с другими и уничтожением самих себя. Так же было и с германским народом, который в 1945 году вышел из войны разоренным, оскверненным и опозоренным. Так было и в случае с нашим населением, которое после 70 лет штурма небес оказалось в бессилии и позоре. Я боюсь, и почти уверен, что то же самое произойдет и с нынешними религиозными войнами, порожденными радикальным исламом — все кончится очень плохо.

Религиозная война в этом смысле подобна тоталитарным режимам XX века, но в ней скрывается большая опасность, чем в нацизме или коммунизме. Геополитическое безумие конца XIX — начала XX века (коммунизм, большевизм, нацизм, фашистский национализм), все они не касаются предельных вопросов, бытия божьего и вечной судьбы человеческой личности. Более того, они отказываются их решать. В исламском же радикализме ответы на них даются, и смерть перестает быть страшной и бессмысленной. Это новый виток агрессивно-тоталитарного безумия, и он намного более сильный по своей мотивации, чем все, что видел мир в XX веке.

Разумеется, Запад не ведет с миром ислама религиозную войну, он борется, в первую очередь, за собственную безопасность. Война, которую ведут западные страны, совершенно эвдемоническая, а та, которую ведут «Аль-Каида» и прочие — направленная на спасение, на вечные ценности, и на это несовпадение моделей вся надежда. Если бы Запад так же обезумел, как и радикальный исламский Восток, то тогда бы уже давно началась мировая война.

Сейчас все больше людей соглашаются с тем, что проблемы Сирии, Турции, Ирака и Ирана в конечном счете должны решить сами народы этих стран. Мы можем подсказать, помочь, как-то обезопасить себя, но не навязать им свой стиль жизни. Я очень надеюсь, что эта война не станет ни религиозной, ни мировой, и будет локализована.

Стародубровская:

Замкнутый круг насилия — это один из страшных механизмов сохранения насильственных практик. В этой ситуации уже может не иметь практически никакого значения, с чего начался конфликт и удовлетворены ли стороны предлагаемым механизмом его разрешения. Потому что его прекращение в этой ситуации представляет собой как бы обесценивание всех жертв.

Существует два решения проблемы. Самое простое — когда одна из сторон побеждает другую. Иногда это происходит ценой полного истощения сил одной из них и подрыва ее жизнеспособности. Более сложный вариант — договор между сторонами. В этом смысле интересен пример Северной Ирландии, но это один из немногих случаев, когда оппоненты, находящиеся несколько десятков лет в тяжелейшем конфликте, сопровождающимся очень большими жертвами, в конце концов нашли его мирное разрешение. Думаю, что, например, для российского Северного Кавказа это лучший пример для практики.

У меня есть ощущение, что каждая эпоха несет свой вызов. Сейчас это глобализация, когда нам все время приходится общаться с чужаками, которых мы культурно не понимаем. Основной вызов нашего времени — это вовсе не столкновение цивилизаций, а необходимость жить в окружении этих чужаков. Наверное, точно так же, как в предыдущие эпохи, человечество с этим вызовом справится, но какой ценой — уже другой вопрос.

Записала Виктория Кузьменко