Страсти по Кобзону

Громкая история начиналась вполне безобидно и даже буднично. На онлайн-конференции с читателями «МК», состоявшейся 7 июля, Иосиф Давыдович комментировал известие о том, что его включили в санкционный список ЕС по Украине. Сказал, что не видит в этом трагедии, что для отдыха в его распоряжении есть Геленджик, Байкал и Сочи. Сетовал, что не может поехать к внукам в Испанию, но в Европейский суд по этому поводу обращаться не намерен. Спокойно так говорил, уверенно, низким, хорошо поставленным голосом. А еще сказал: «Если по состоянию здоровья мне порекомендуют прооперироваться в стране, которая наложила санкции, я думаю, что я обращусь к президенту и он мне поможет».

Эту фразу немедленно растиражировали, и в сети началась буря. Гневные посты с проклятиями в адрес Кобзона, с пожеланием «сдохнуть на Каширке» и «гореть в аду, где его уже ждут Аль Капоне, Квантришвили и Чикатило», за несколько часов собрали тысячи лайков. Народному артисту Советского Союза припомнили все: и активную поддержку Путина, и патриотическое верноподданничество, и теневой бизнес в Лондоне, и слишком тесные контакты с криминальными авторитетами, и, конечно, «закон Димы Яковлева», который он активно лоббировал.

Между тем у любой монеты всегда две стороны. Тут уместно было бы вспомнить и кое-что иное. Например, как Кобзон, в отличие от струсившего Немцова, не побоялся вытащить детей из театрального центра на Дубровке. Как он почти тридцать лет опекает два детских дома в Ясной Поляне и за это время поднял на ноги сотни его воспитанников. Как давно и активно помогает онкобольным с лечением и дорогостоящими лекарствами. Как решает каждодневные бытовые проблемы своих избирателей. Как собирает гуманитарную помощь для растерзанного Донбасса. Нет только хороших и только плохих. Душа всякого человека есть поле жестокой битвы добра и зла.

К Кобзону можно относиться по-разному. Любить или не любить его творчество — дело вкуса. Принимать или не принимать его позицию, далеко не всегда безупречную, зато последовательную — дело личного нравственного выбора. Но чтобы иметь моральное право осуждать его поступки, надо иметь в собственном активе хоть что-то. А с этим у подавляющего большинства критиков дело обстоит неважно. Им все время что-то мешает — власть, деньги, свобода... Или их отсутствие. Но еще вернее — отсутствие воли и желания делать хоть что-то, не подменяя эту тяжкую работу ежедневным сетевым онанизмом.

Для многих в нашей стране Кобзон прочно ассоциируется с «проклятым совком», со всем тем дурным и совершенно неприемлемым, что было в прошлом и отчасти сохраняется в настоящем. Такая точка зрения, несомненно, имеет право на существование.

Отвратительно другое. Как люди, объявляющие себя поборниками либеральных ценностей, выступающие за сменяемость власти, соблюдение прав человека и отмену смертной казни, мгновенно скатываются к тотальной дикости и демонстрируют пещерную ненависть к противнику, забывая, что либеральные ценности вообще-то распространяются на всех.

Все это вовсе не о Кобзоне лично, конечно, а о том, что в России есть очень разные России. И любят они друг друга до глубокой ненависти. Что Россия, которая тотально против власти, готова отправить на тот свет всех, кто за. По крайней мере, на словах. В этом смысле сетевая война — далеко не худшее из зол. Здесь хотя бы не льется кровь.

А еще эта история для обеих сторон — способ идентификации своих и чужих, добрых и злых, правых и неправых. Как «закон Димы Яковлева» или помощь умирающему Донбассу.