«Беднее ученых в нынешней России никого нет»

Спустя два месяца после пожара в Институте научной информации по общественным наукам (ИНИОН) его директор, академик РАН Юрий Пивоваров рассказал «Ленте.ру» о проблемах с восстановлением здания и его уникальной библиотеки.

«Лента.ру»: Какое значение имеют ИНИОН и его библиотека для российской и мировой науки? Что хранилось в здании института до пожара?

Пивоваров:У нас часто путают библиотеку и институт. Но надо принципиально понимать, что библиотека — это неотделимая часть института, который пострадал в результате пожара. Сама библиотека была создана большевиками в 1918 году. В качестве образца для нее была взята библиотека Конгресса США, которая устроена принципиально иначе, чем все подобные учреждения до нее. Американцам удалось создать на ее базе интеллектуальный научный центр, который при необходимости делает различные экспертизы и дает рекомендации для элиты своей страны.

Наша библиотека в силу разных причин не превратилась в подобие библиотеки Конгресса США. В 1969 году на ее базе был создан Институт научной информации по общественным наукам. Соответствующее решение было принято совместным постановлением ЦК КПСС и Совета министров СССР. Этот факт наглядно свидетельствует о том, что государство тогда осознавало важность гуманитарной науки в стране. ИНИОН был единственной организацией в СССР, которая имела относительную свободу и была освобождена от цензуры. При этом, правда, часть своих публикаций институт делал для служебного пользования, то есть читать их могли в основном высокопоставленные чиновники и партийные деятели.

Что хранилось в нашей библиотеке? Ходили слухи, что во время пожара у нас погибли чуть ли не рукописи Шекспира. Это неправда. Все раритетные издания, в частности знаменитая Готская библиотека, были спасены. Абсолютное большинство единиц хранения библиотеки института — это научная литература второй половины XX — начала XXI веков по всем отраслям социально-гуманитарного знания, от экономики до литературоведения. И вот именно эти фонды и пострадали больше всех. Это, разумеется, очень плохо, но значительную их часть можно восстановить.

Каким же образом?

Во-первых, у многих утраченных после пожара документов есть дубликаты и в Москве, и в России. Во-вторых, на Западе существует большой объем оцифрованной научной литературы, на которую мы сейчас очень рассчитываем. И наша главная задача в нынешних условиях — получить доступ к этой литературе и соответствующим базам данных. В этом случае можно будет надеяться, что после преодоления последствий пожара и восстановления института его библиотека станет преимущественно электронной. Хотя, конечно, от хранения бумажных носителей мы отказываться не собираемся. Вообще, будущее библиотек XXI века — это, конечно, электронные носители. И здесь несчастье нас подтолкнуло более активно работать в этом направлении.

Если здание института будет восстановлено (а руководство страны нам это обещает), то хранилище, рассчитанное на 7,5 миллиона единиц хранения, при этом не увеличится. Оно будет заполнено тем, что осталось после пожара. Поэтому особо полагаться на пополнение бумажным фондом нам трудно.

Расскажите про ваши уникальные базы данных. Что они собой представляют?

Они создавались с конца 1970-х годов и сейчас насчитывают более четырех миллионов единиц записей. Но это не только базы данных, которые дают возможность получить доступ к необходимой литературе, но и еще в известном смысле предметные электронные каталоги. Они все сохранились. И, кстати, вся наша автоматизированная информационная система по общественным наукам тоже была спасена.

А как обстояли дела с оцифровкой?

Для того чтобы оцифровывать фонды, нужны деньги. Хотите знать, сколько мы получили на эти цели за все время существования института? Отвечаю: нисколько! Спросите, почему? Может, Академия наук такая жадная? Нет, у нее самой денег никогда не хватало. Тогда государство жадное? Не знаю — во всяком случае, науку оно не очень финансировало в 1990-е, нулевые и даже в десятые годы.

Поскольку на государство рассчитывать не приходится, мы с конца 1990-х годов стали оцифровывать свои фонды, опираясь на собственные силы. Причем приоритет отдавался наиболее востребованным у читателей изданиям. Но в начале нулевых годов от этой практики пришлось отказаться, потому что после принятия нового Гражданского кодекса возникла проблема авторского права. Но к тому времени из 14 миллионов единиц хранения нами было уже оцифровано более 100 тысяч. А с 2006 года до последнего времени мы участвовали в программе создания электронной библиотеки «Научное наследие России», которую инициировал тогдашний президент РАН академик Юрий Осипов. Идея заключалась в том, чтобы сделать общедоступными лучшие научные публикации российских ученых по всем отраслям знания (не только гуманитарным) за период с конца XIX века по 1929 год, чтобы не могло возникнуть проблем с авторскими правами.

Что мы делали? В огромном научном наследии России мы выбирали самое важное и самое нужное. Затем все это сканировалось в таком формате, чтобы можно было перелистывать оцифрованные страницы. Потом мы писали аннотацию научной публикации, биографию ее автора и библиографию всех его работ. Это была серьезная комплексная работа, и оцифровка стала лишь ее частью, и не самой значительной. И за все годы на эти цели мы получили 22 миллиона рублей.

Эта программа касалась трудов только российских ученых?

Только российских. Об иностранных авторах смогут позаботиться их страны. Нашим приоритетом была именно российская наука, в этом и заключалась идея Осипова.

В каком состоянии находилась система пожаротушения и насколько она отвечала современным требованиям?

Тут все опять упирается в проблемы с финансированием. Я с 1998 года, когда стал директором института, регулярно писал письма в Академию наук о наших проблемах. Я просил 60 миллионов — мне давали два, я просил 70 миллионов — мне давали три. В прошлом году мы от государства вообще ничего не получили. И, конечно, противопожарная система была совершенно устаревшей, она не модернизировалась с момента постройки здания. Мы ее поддерживали, как только могли, но, разумеется, далеко не на том уровне, который требуется для современного научного учреждения. Хотя сотрудники МЧС после пожара признались, что ее состояние у нас было гораздо лучше, чем в других аналогичных организациях с сопоставимым бюджетом и таким же износом здания.

Вообще, люди должны знать, из чего состоит бюджет института Академии наук. Около 90 процентов — это зарплата, остальное включает в себя коммунальные платежи, эксплуатационные расходы и так далее. Но даже на это выделяемых денег не хватает! Беднее российских ученых никого нет. В районной поликлинике и то больше получают, чем у нас. Оклад директора института Академии наук без учета подоходного налога — 34 тысячи рублей!

Когда случился пожар, президент РАН академик Владимир Фортов очень эмоционально назвал его «Чернобылем российской науки». Сейчас, спустя почти два месяца после этого печального события, можно ли в полной мере оценить масштаб бедствия?

Во-первых, я хочу выразить ему благодарность за поддержку и помощь, которую он нам оказывал и продолжает оказывать после случившегося. Во-вторых, о масштабах потерь даже сейчас говорить еще рано, хотя от меня постоянно требуют предоставить соответствующие цифры по зданию, по книгам, по мебели и оргтехнике. Есть целые помещения, куда до сих пор невозможно войти. Точный размер ущерба будет возможно определить, когда мы вывезем все книги из сгоревшего здания. А сейчас это сделать невозможно из-за угрозы обрушения остальных конструкций. Мы предполагаем, что трудновосстановимые потери составляют примерно 2,3 миллиона единиц хранения, это около 15 процентов наших фондов.

Какова судьба так называемого «мокрого фонда», который при тушении пожара был залит водой?

Эту литературу мы сейчас вывозим на хладокомбинаты. Планируется закупка несколько британских криогенных установок для последующей просушки литературы. Возможно, в будущем на базе этого и другого оборудования у нас в стране удастся создать постоянно действующий национальный центр по реставрации и спасению книжного фонда.

Здание института подлежит восстановлению?

Как я только стал директором, я боролся за капитальный ремонт здания. Пожар показал, что строительные материалы начала 1970-х годов, когда оно строилось, были крайне низкого качества. Пока нам обещают институт восстановить на этом же месте. Об этом говорили и премьер-министр Дмитрий Медведев, и вице-премьер Аркадий Дворкович, и глава ФАНО (Федеральное агентство научных организаций —прим. «Ленты.ру») Котюков. Внутри, конечно, должно быть все по-другому, по-современному. Мировая и отечественная архитектурная общественность призывает воссоздать внешний облик здания в прежнем виде, поскольку оно считается шедевром советского авангардизма 1960-1970-х годов. Я считаю, что это для нас принципиальный вопрос.

Где сейчас работают сотрудники института?

Мы с вами сейчас находимся в пятиэтажном здании 1956 года постройки, которое, как вы видите, находится в ужасном состоянии. Но сейчас тут мы владеем только половиной помещений. Нам этого, разумеется, мало, нам нужно все здание. Сначала нам это вроде обещали, а теперь снова все непонятно. Я бы не хотел, чтобы сотрудники института сидели в разных местах. Убежден, что нормальная и эффективная работа научного учреждения возможна лишь в том случае, если весь его коллектив будет сосредоточен под одной крышей.

Как вы относитесь к нападкам в ваш адрес, которые появились после пожара, как со стороны некоторых СМИ, так и отдельных депутатов Госдумы? Связано ли это с вашими критическими высказываниями по поводу внутренней и внешней политики нынешней власти?

Никак не отношусь. Не знаю, что такое «высказывания». Я автор четырнадцати книг и сотен статей. С 1990-х годов меня стали приглашать на телевидение и радио. Говорю то, что думаю. И если критически оцениваю некоторые действия власти… А что, разве эксперт не может высказать своего мнения? Никогда не участвовал в политических движениях, не был членом партий. Я — научный работник, преподаватель и администратор. Все. Приписывание того, чего я не говорил, искажение моих слов и выдергивание их из контекста мне, как любому нормальному человеку, не нравится, но я за этим не слежу. Мне это не интересно.

А этот негативный информационный фон не вредит вашим стараниям по восстановлению института?

Я не знаю. Мне трудно сказать. Это люди со стороны должны судить обо всем этом. Мне это неприятно, но не более того. Как я могу с этим бороться? Я работаю в тех условиях, которые есть. Во времена моей молодости говорили: «обстоятельства не обсуждаются, обсуждаются люди в этих обстоятельствах». Вот такие сейчас обстоятельства. Да, травля, которой кто-то, наверное, руководит. Да, все эти слухи, которые стали распространяться про институт и про меня лично — это абсолютная ложь. Все эти грязные обвинения абсолютно не по адресу. Если я где-то говорю, что политика нашего государства по какому-либо вопросу неправильная, то я же имею право это говорить! Я же этим не нарушаю наши конституционные нормы и законодательство!

Меня очень печалит, что зачастую люди доверяют всякой непроверенной, а то и откровенно лживой информации. И еще мне не нравится в современной социальной атмосфере презумпция виновности. Дескать, если случилось несчастье, то, значит, это неспроста: не то воровали, не то недоглядели, да еще и Пивоваров постоянно говорит не то, что теперь принято. И этот фон, конечно, удручает.

Сейчас институт продолжает функционировать?

Конечно. Работает наша типография, мы продолжаем издавать научные работы. Работают с книгами наши библиографы. Хотя в нынешних условиях с течением времени это удается делать все сложнее. Нашим сотрудникам сейчас выплачиваются только должностные оклады, никаких надбавок уже нет. Мы потеряли важный источник дохода в виде аренды, которая составляла 11-12 миллионов рублей в год.

Достаточна ли помощь, которую оказывает институту государство?

Я не знаю, что означает понятие «помощь государства». Есть ФАНО, для которого наш институт является подведомственной организацией. Агентство делает очень много для ликвидации последствий пожара. Есть поддержка Академии наук. Но этого все равно не хватает. Поэтому я написал письмо председателю правительства Дмитрию Медведеву и получил ответ с просьбой предоставить соответствующие предложения.

И какие именно?

Я считаю, что для начала необходимо создать правительственную комиссию. Нужно поднять уровень решения вопросов по восстановлению института.

А была ли какая-либо реакция президента?

Нет. Насколько я знаю, решение нашей проблемы было поручено правительству. Там за ликвидацию последствий пожара отвечает первый вице-премьер Аркадий Дворкович, который по своей должности курирует всю российскую науку. Он два раза приезжал на пожар, все внимательно осмотрел. Однако какого-либо конкретного решения правительства по нам до сих пор нет.

Кто еще может помочь в восстановлении вашей коллекции, помимо государства?

Нам обещали помощь иностранные государства: США, Италия, Франция, Польша, Словакия и другие. Более того, наши сограждане готовы поделиться с нами своими собраниями. Недавно, например, мне позвонил председатель ЦИК Владимир Чуров и предложил передать нам книги из своей библиотеки. Поэтому мы надеемся не только восстановить утраченные фонды, но и существенно их пополнить новыми поступлениями.

Требуется ли вам сейчас какая-либо помощь волонтеров?

Сейчас нет. Пока завалы не разберут и сгоревшее здание не перестанет представлять опасность, их помощь не потребуется. Но на определенном этапе они нам, конечно, понадобятся. Вся необходимая информация будет размещена на нашем сайте.

Вообще, я должен сказать, что это несчастье показало, что в России все-таки существует гражданское общество. И это не только волонтеры. Это студенты, это сотрудники института, особенно пожилые. Должен признаться: я горжусь своими коллегами. Кроме того, в результате пожара выяснилось, что наша родная власть, которую мы, в том числе и я, так часто и справедливо критикуем, при желании может очень эффективно работать.

Беседовал Андрей Мозжухин