Мир в кредит

В наступившем году России предстоит погасить очередной выпуск еврооблигаций на 2 миллиарда долларов. За много лет ставшая рутинной процедура на сей раз приобретает несколько нервозный информационный фон. Связано это даже не с падением цен на нефть и новым экономическим кризисом. У государства по-прежнему достаточно резервов, чтобы платить по внешним долгам. И тем не менее безусловность этих обязательств ставится под сомнение. Точнее, их исполнение получает дополнительное условие, не оговоренное никаким проспектом эмиссии. Это — отмена западных санкций в отношении России.

Причем с такими предложениями выступают не только депутаты Госдумы, известные своими экстравагантными инициативами. Сходные мысли высказывают и некоторые американские политики вроде Пола Крейга Робертса. Разумеется, вероятность подобного исхода крайне мала. И пока такие заявления щекочут нервы тем покупателям евробондов, которые не обладают достаточной информацией об истинных планах российских властей, более осведомленные инвесторы получают возможность задешево пополнять собственные портфели. Но дополнительную пикантность разговорам о гипотетическом «асимметричном» долговом ответе на санкции придает тот факт, что европейский рынок облигаций, номинированных в долларах, появился более полувека назад не в последнюю очередь как раз благодаря холодной войне.

Мировая финансовая система могла бы не получить такой удобный инструмент, как еврооблигации, не случись в 1959 году скандала вокруг советских активов. А точнее, спора из-за невыплаченных дивидендов по акциям золотодобывающей компании «Лена Голдфилдс», договор с которой Сталин приказал расторгнуть в 1930 году и чьи американские акционеры подали иск в Нью-Йоркский суд. Сумма иска не превышала 55 тысяч долларов. Однако в качестве обеспечительной меры в трех нью-йоркских банках были заблокированы счета Госбанка СССР. Как вспоминал впоследствии Виктор Геращенко, «держать свои доллары в США было опасно, и валютные запасы нашей страны стали храниться в совзагранбанках. Так, непосредственно с Моснарбанком и Евробанком оказалось связано создание рынка евродолларов». К слову, по одной из версий, именно от «телекса» французского совзагранбанка — Eurobank — и произошло слово «евродоллар».

Позднее возможности офшорного долларового рынка оценили и «классовые враги». Только за три года — с 1959-го по 1961-й — объем долларовых депозитов, открытых в лондонских банках, вырос в 15 раз — с 200 миллионов до 3 миллиардов долларов. Как объяснял Жак Аттали, будущий первый глава ЕБРР, «до 1958 года доллары за пределами Америки были редкостью. Однако война во Вьетнаме и гонка вооружений в космосе привели к их быстрому распространению во всем мире, ведь США импортировали технику и природные ресурсы. Страны, осуществлявшие большой экспорт на американский континент, накапливали огромные запасы долларов, что вызывало дополнительную эмиссию их собственной валюты и питало инфляцию. Некоторые государства, например ФРГ, не хотели допускать такого развития событий ни под каким видом».

Пока европейские правительства задумывались над тем, как остановить приток капитала, американские власти усиленно боролись с его оттоком. 18 июля 1963 года президент Джон Кеннеди объявил о введении так называемого налога на процентные доходы (Interest Equalization Tax, IET), призванного ограничить приобретение резидентами США иностранных ценных бумаг. С этого момента обладатели зарубежных активов должны были отдавать 15 процентов доходов в казну. В первую очередь от такого фискального закручивания гаек страдали Уолл-Стрит и иностранные компании, занимающие деньги на американском фондовом рынке. А в выигрыше оказывались те, кто «приютил» евродоллары.

«Мы не можем позволить международному рынку капитала умереть только потому, что «закрылся» Нью Йорк. Компании должны иметь возможность занимать деньги. А доллары будут находиться, пока у США сохраняется дефицит платежного баланса и их валюта расходится по всему миру. Поэтому наилучший выход — выпускать долгосрочные долговые бумаги в долларах», — поговаривают, что именно такую речь произносил британский банкир Зигмунд Варбург в своем турне по финансовым столицам Европы. И вскоре его банк S.G.Warburg выпустил на 15 миллионов долларов облигации итальянского дорожного агентства Autostrada. Это и были первые еврооблигации. К концу 1964 года на европейском финансовом рынке обращалось уже 44 выпуска долговых бумаг, номинированных в долларах. Их общий объем достигал 681 миллиона. В 1968-м этот показатель перевалил за 3,5 миллиарда. Еще через 4 года приблизился к 5,5 миллиардам долларов.

Зигмунд Варбург не без оснований считается одним из архитекторов Евросоюза. Выходец из старейшей банкирской семьи Старого Света, Варбург делал ставку на финансовое объединение континента и устранение каких бы то ни было препятствий для движения капитала. Еще один важный элемент его конструкции — тройственный союз Британии, Германии и США. Родственные связи помогали банкиру наладить более тесное взаимодействие между Лондоном и Нью-Йорком. Два его дяди — Пол и Феликс Варбурги — еще в конце XIX — начале XX века перебрались за океан, став заметными фигурами в деловом мире США. Пол участвовал в создании Федеральной резервной системы. А Феликс стал старшим партнером брокерской фирмы Kuhn, Loeb & Co, в то время одного из ключевых игроков на Уолл-Стрит.

В свою очередь, и с родной ему Германией, несмотря на вынужденное бегство во времена нацистов, Зигмунд Варбург не полностью разорвал контакты. Еще со времен совместной стажировки в британских банках он сохранил дружеские отношения с Германом Абсом, в 1957-1967 годах возглавлявшим Deutsche Bank. И именно при помощи Абса Варбург в середине 1950-х пытался создать англо-немецкий валютный альянс.

Далеко не все в Сити, Вестминстере и на Уайтхолле разделяли «евроинтеграционные» устремления Варбурга. Да и в других странах Старого Света у него были могущественные оппоненты. Не случайно, «отец» еврооблигаций обвинял Шарля де Голля в стремлении использовать идею единой Европы, дабы ослабить англо-американское доминирование. При этом британский финансист ссылался на чересчур тесное взаимодействие харизматичного французского президента с Москвой. Что весьма забавно, учитывая то, чьи деньги поспособствовали формированию рынка евробондов.

Впрочем, в каком-то смысле Шарль де Голль и Зигмунд Варбург, несмотря на кажущиеся непреодолимыми разногласия, делали одно общее дело. Каждый по-своему расшатывал валютную систему, созданную на исходе Второй мировой войны по итогам конференции в американском Бреттон-Вудсе. Тогда, в июле 1944-го, было решено доллар по фиксированному курсу (35 долларов за тройскую унцию) привязать к золоту. Соответственно, чем более интенсивно американские дензнаки наполняли Европу, тем в большей опасности оказывался золотой запас США.

Сам Варбург считал «золотой комплекс» вредным суеверием, граничащим с психическим расстройством. Но, раскручивая европейский рынок долларовых долгов, он отнюдь не способствовал терапии этого «заболевания». Скорее наоборот. Тем более что взлет нефтяных котировок, вызванный эскалацией напряженности на Ближнем Востоке, и увеличившиеся темпы инфляции в США вынудили уже не только других европейских правителей, но и частных инвесторов последовать примеру де Голля и начать избавляться от долларов.

В итоге золотой запас Форт-Нокса упал до самого низкого уровня с 1936 года. И 15 августа 1971 года тогдашний президент Ричард Никсон вынужден был ввести ограничения на обмен долларов на золото.

В течение следующих двух лет бреттон-вудская система была окончательно демонтирована. На смену ей пришла так называемая ямайская (по месту проведения очередной конференции) система, предполагающая свободную конвертацию валют относительно друг друга. А вскоре был отменен и пресловутый IET. Американским банкам дали возможность работать с любыми заемщиками вне зависимости от их «гражданства». Соответственно, и для иностранных вкладчиков и инвесторов они стали более привлекательными.

Теперь тон задавали владельцы нефтедолларов, а не евродолларов. C формальной точки зрения Советский Союз вместе с монархиями Персидского залива мог и на сей раз оказаться в числе крупнейших мировых кредиторов. Его выручка от продажи нефти в 1970-х годах выросла в 5 раз. Но Москва была по другую сторону баррикад. Не идеологических или геополитических, а финансовых.

По оценкам Chase Manhattan Bank, только в 1975-м дефицит платежных балансов стран коммунистического блока за год увеличился более чем вдвое — с 5 миллиардов долларов до 12 миллиардов. Из всей этой суммы около половины пришлось на Советский Союз, который продал золота на 1 миллиард, а его активы в западных банках сократились на 2 миллиарда долларов. Такую статистику приводит Егор Гайдар в книге «Гибель империи». Там же автор российских рыночных реформ отмечает: «Характерной чертой политики СССР в период быстрого роста нефтедобычи, нефтяного экспорта и высоких цен на нефть с середины 1970-х — начала 1980-х было то, что советское руководство не создает резервы конвертируемой валюты, не размещает поступающие средства в ликвидные финансовые инструменты, которые можно использовать при неблагоприятном развитии событий на нефтяном рынке. Запасы конвертируемой валюты — средства, обеспечивающие текущий торговый оборот. Более того, Советский Союз на фоне беспрецедентного роста нефтяных доходов наращивает заимствования».

Закупки зерна (импорт которого стремительно увеличивался из-за низких урожаев) и оборудования СССР финансировал за счет прямых кредитов. О выпуске еврооблигаций Москва не помышляла. Для страны за «железным занавесом» выход на рынок публично котируемого долга был невозможен, несмотря ни на какие «разрядки». А если такие мысли у кого-то и возникали, после вторжения в Афганистан о них точно можно было забыть.

Первое размещение уже российских 5-летних евробондов на 1 миллиард долларов состоялось 21 ноября 1996 года. Правда, ради этого Москве пришлось погасить старые, так называемые царские, долги на 400 миллионов долларов. Рынок капитала так устроен. Он многое готов забыть и простить тем, у кого есть деньги. Но также легко вспоминает любые прегрешения тем, кто в деньгах нуждается.

Поэтому те, кто утверждает, что «есть вещи поважнее фондового рынка», ссылаясь на такие понятия, как национальная история и суверенитет — правы лишь отчасти. Независимость любого государства определяется не только мощью его вооруженных сил, но и уровнем его экономики, умением распоряжаться финансовыми ресурсами, эффективно размещать и беспрепятственно привлекать их по мере надобности. А в этом случае кредитная история, незапятнанная дефолтами и политически мотивированными демаршами, приобретает стратегическое значение.

Александр Бирман