Тайно или явно?

В Москве начинается судебный процесс по иску близких Алины Саблиной. Жительница Екатеринбурга, учившаяся в московском вузе, попала в ДТП и через неделю скончалась. Только через месяц родные и близкие узнали, что у нее в больнице были изъяты органы. Семья возмущена тайными действиями врачей. «Морально-этическая сторона нашего законодательства должна быть изменена», — убеждена Елена Саблина, мама Алины.

Алина Саблина приехала в Москву из Екатеринбурга и уже два года училась в Институте дизайна и технологий. Несчастье случилось 11 января 2014 года. Алина с подругой вечером переходила дорогу по зебре, и ее сбила машина. Девушку отвезли на скорой помощи в ГКБ №1 имени Пирогова.

Родители, узнав о несчастье, сразу вылетели в Москву. Алина семь дней лежала в коме. «Мы приходили в больницу к 12 часам и весь день проводили там, — рассказала корреспонденту «Ленты.ру» мама Алины Елена Саблина. — Я настояла, чтобы нас пускали в реанимацию к дочке. Все дни врачи общались с нами, а 17 января врач почему-то не пустил нас к Алине. На все расспросы он отвечал уклончиво, словно чего-то боялся. Это теперь, задним числом, я понимаю, почему — и предполагаю, что Алина в это время, может быть, уже лежала на операционном столе».

А утром 18 января раздался звонок. О смерти Алины ее матери сообщил похоронный агент. «Он сказал, что моя девочка в морге», — говорит Елена.

Близкие Алины были возмущены тем, что о смерти дочери они узнали от постороннего человека. «В первый же день врачи в больнице у меня взяли все возможные телефонные номера. Почему они не позвонили мне? Ведь больница несет ответственность за своего пациента», — замечает Елена.

А о том, что у дочери были изъяты органы, Елена узнала только через месяц, просматривая документы по делу о ДТП. Кстати, как рассказывает Елена Саблина, дело о наезде на Алину возбудили не сразу, а виновника гибели девушки сначала отправили на 1 год в колонию-поселение, и только после обжалования семьей приговора срок был изменен на 3 года. «В заключении судмедэкспертизы говорилось, что у моей дочери изъяли органы. Причем сердце и почки были указаны в акте изъятия, а еще четыре органа, по заключению эксперта, — часть аорты, нижняя полая вена, надпочечники и кусок нижней доли правого легкого — у нее отсутствовали, но не были включены в акт. Я была шокирована этим известием», — вспоминает Елена Саблина.

Родные Алины пытались добиться возбуждения уголовного дела. Елена написала жалобы и генеральному прокурору Юрию Чайке, и президенту страны Владимиру Путину, прося разобраться в законности действий врачей, но письма спускались в нижестоящие инстанции. Елена обратилась и к Патриарху Кириллу: «Тайность изъятия органов нарушает и христианские каноны, и светские законы — приводит к коррупции. Принудительное донорство в секрете от родственников негативно сказывается на трансплантологии, так как убивает веру во врачей, уменьшает количество доноров и шансы реципиентов на получение донорского органа и выживание». Но ответа пока нет.

«Я уверена, что моя дочь умерла не своей смертью, — утверждает Елена Саблина. — Я видела улучшение ее состояния, в один из дней у нее текли слезы из глаз. Ее могли спасти. Я фактически дважды похоронила своего ребенка — в день смерти Алины и в тот день, когда узнала о том, что у нее вырезали органы».

Семья — в составе мамы и двух бабушек Алины — обратилась в Замоскворецкий районный суд Москвы, требуя взыскать с больницы имени Пирогова компенсацию морального ущерба, Общая сумма требований составила 1 миллион рублей.

«Алина никогда не давала соглашения стать донором своих органов. И никто не спрашивал родителей Алины, была ли девушка согласна на изъятие своих органов, или согласны ли они на изъятие органов Алины для трансплантации в связи с невозможностью узнать волеизъявление Алины. Таким образом, родители Алины были лишены возможности выразить свое решение», — поясняет юрист Антон Бурков, защищающий интересы семьи Алины Саблиной.

Сейчас в России действует закон «О трансплантации органов и тканей человека». По нему изъятие органов и тканей у умершего человека не допускается, «если учреждение здравоохранения на момент изъятия поставлено в известность о том, что при жизни данное лицо либо его близкие родственники или законный представитель заявили о своем несогласии на изъятие его органов» — этот принцип называется презумпцией согласия. То есть сами врачи и не должны проявлять активность в этом вопросе. Если близкие не выразили никакого мнения против — то это автоматически означает «за». Врач не обязан спрашивать родственников умершего пациента — несогласия нет, значит, органы можно изымать.

«Презумпция согласия превращается у нас в искусственно обеспеченное, — считает Антон Бурков. — Проблема в том, что врачей не обязывают активно искать у родственников согласия на изъятие органов. В итоге умалчивание информации о планируемом изъятии органов, прикрытое отсутствием обязанности активно искать согласия, приводит к жестокому и бесчеловечному обращению с родственниками донора. А сами родственники не всегда могут догадаться, что нужно сейчас подумать об этом моменте — и дать согласие или несогласие на изъятие органов».

Со своей стороны Светлана Родионова, заместитель главного врача ГКБ №1, в разговоре с корреспондентом «Ленты.ру» сообщила, что «все решалось в рамках закона»: «Мы соблюдали все нормы законодательства. Персонал был абсолютно корректен». На вопрос, почему семья узнала о смерти девушки от похоронного агента, а не от врачей, Светлана Родионова ответила, что состоявшиеся затем проверки не выявили никакого нарушения принятых процедур: «Есть законы, и не нам с вами судить, каковы они. Мы должны их выполнять».

Защита семьи Саблиной обратилась с иском и в Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ). Юристы усмотрели в действиях врачей нарушения сразу нескольких статей Европейской конвенции о защите прав человека.

Юрист Антон Бурков приводит в пример решения ЕСПЧ по подобным спорам. Например, в деле «Akkum и другие против Турции» от 24 марта 2005 года Страсбург установил, что отец, которому было представлено изуродованное тело сына, испытал страдания, которые должны квалифицироваться как унижающее достоинство обращение: «Увечья тела были оскорбительными для мусульманина, учитывая, что предстояло похоронить изуродованное тело». А, скажем, в деле «Петрова против Латвии» (от 24 июня 2014 года) Европейский суд констатировал нарушение статьи 8 Конвенции. У заявительницы не спросили, согласна ли она на изъятие для трансплантации почек и селезенки ее сына, скончавшегося от травм, полученных в результате ДТП, — ситуация была идентична истории Алины Саблиной. Латвийские власти утверждали, что они не обязаны информировать родственников умерших об изъятии органов и, соответственно, предоставлять им возможность реализовать свое право возражать против этого. Но ЕСПЧ признал, что в нарушении статьи 8 Конвенции латвийское законодательство, формально предоставляя близким родственникам умершего право возражать против изъятия его органов, не было сформулировано достаточно конкретно, чтобы защитить гражданина от произвола.

У медиков свой взгляд на данную проблему. Прокомментировать ситуацию согласился на условиях анонимности С., реаниматолог, работающий с центром донорства. «Родственников не спрашивают и спрашивать не обязаны по закону. На мой взгляд, и по совести тоже, спрашивать не должны. Я знаю случаи, когда по собственной инициативе врачи спрашивали у родственников разрешения, а те давали согласие — но с условием, что им заплатят деньги за изъятие органов. Конечно, в этих условиях забор органов не проводился. Работающая сейчас презумпция согласия — абсолютно правильная вещь. Новый закон дополнит ее необходимостью создания базы данных тех, кто отказался от донорства. Но отказавшиеся стать донором граждане не смогут претендовать на донорские органы в случае обнаружения смертельного заболевания».

Материального интереса врачей в заборе органов, говорит наш собеседник, нет: «Существует приказ, при каких заболеваниях и с каким уровнем сознания реаниматолог должен вызвать бригаду центра донорства. При невыполнении этого приказа о вызове бригады врач получит по шапке, ведь это все легко проверяется по историям болезней умерших. Так что это обычный административный механизм. Соответственно, у врачей нет никакого умысла сознательно не лечить пациентов реанимации. Напротив, в случае если пациент станет донором, с ним будет больше лечебной работы, поскольку это терминальное состояние, требующее постоянного внимания и лечения».

Чаще всего, поясняет С., забор органов происходит при смерти мозга — когда сердце еще бьется, дыхание и давление поддерживается извне. «При этом из-за травмы головы или инсульта кровь в мозг не поступает и мозг разрушается. Восстанавливать или реанимировать мозг еще никто не научился, и пересадить его нельзя, — объясняет специалист. — Поэтому человек с разрушенным погибшим мозгом считается умершим, восстановить его как личность уже нельзя, его можно отключить от поддерживающей аппаратуры и при необходимости забирать органы. Обывателям это сложно понять, им кажется, что "недолечили", а на самом деле это как раз показатель того, что лечили очень хорошо, раз все органы, кроме мозга, живы».

Только когда консилиум врачей констатирует, что мозг безвозвратно умер, значит и сам пациент погиб, принимается решение о заборе органов. И если пациент при жизни не говорил родственникам, что он против донорства, значит, по российскому законодательству, он автоматически «за». Здесь, отмечает наш собеседник, — слабое место: пока в России нет базы данных, в которой можно посмотреть, действительно ли данный пациент был за изъятие у него органов или против.

Но такую базу хотят создать. Тут у граждан возникают другие опасения: а вдруг они в случае наличия такой базы станут мишенью для черных трансплантологов? Но и это невозможно, уверен эксперт. Донором становятся только при смерти мозга — а это диагностируется в реанимации. Причем сердце и легкие могут работать за счет искусственного дыхания (ИВЛ). На улице же, если нанести сильную травму головы, человек просто умрет на месте, органы его будут непригодны для трансплантации. «К тому же при смерти мозга и решении о заборе органов в каждом процессе участвуют около сотни человек, и в случае какого либо криминала утечек было бы не избежать. Так что эта версия — тоже из разряда страшилок. Черной трансплантологии не существует». И база данных должна содержать сведения об отказавшихся от донорства органов, а не согласившихся на это.

Новый закон «О донорстве органов», который вступает в силу в 2016 году, может несколько изменить ситуацию с изъятием органов. О том, что законодатель должен изменить существующий порядок решения вопроса о донорстве органов, говорил еще в 2003 году Конституционный суд России (КС). Тогда КС проверял на предмет конституционности статью 8 закона «О трансплантации органов и (или) тканей человека» (в редакции от 20 июня 2000 года) — то есть ту самую презумпцию согласия.

В тот раз жалобу подал Саратовский областной суд, в производстве которого оказалось дело, похожее на историю Алины Саблиной. Мать умершего молодого человека была возмущена тем, что из тела ее сына были изъяты почки. Областной суд засомневался в правильности презумпции согласия, считая, что граждане просто лишены возможности заранее зафиксировать факт своего несогласия.

Конституционный суд пояснил, что презумпция согласия, которую избрал законодатель, базируется «на признании негуманным задавать родственникам практически одновременно с сообщением о смерти близкого человека либо непосредственно перед операцией или иными мероприятиями лечебного характера вопрос об изъятии органов». А также — «на предположении, обоснованном фактическим состоянием медицины в стране, что на современном этапе развития трансплантологии невозможно обеспечить выяснение воли указанных лиц после кончины человека в сроки, обеспечивающие сохранность трансплантата».

То есть оспариваемая статья закона «О трансплантации органов» законна. Однако Конституционный суд все же признал: вопросы, связанные с реализацией гражданином или его близкими права заявить о несогласии на изъятие органов для трансплантации «требуют более детальной (как на законодательном уровне, так и в подзаконных нормативных актах) регламентации, а механизмы информирования граждан о действующем правовом регулировании — развития и совершенствования».

По новому закону, если он вступит в силу, презумпция согласия остается. Но она дополнится необходимостью создания базы данных тех, кто отказался от донорства. Отказавшиеся стать донором граждане не смогут сами претендовать на донорские органы в случае диагностирования смертельного заболевания.

То, что презумпция согласия сохраняется, врачи считают правильным. «Опыт Украины, где еще в начале 2000-х годов ввели испрошенное согласие, продемонстрировал неудачность такого подхода: трансплантация там полностью встала, и это говорит о том, что общество не готово к тому, чтобы врачи и родственники открыто обсуждали вопрос изъятия органов. Нужно проводить гигантскую просветительскую работу, а потом уже вводить такую норму», — считает наш эксперт-реаниматолог С. А вот в Беларуси, к примеру, закон такой же, как в России, и действует госпрограмма по донорству. В результате в Беларуси делается пересадок органов не меньше, чем в Польше, к примеру. В Штатах при получении водительских прав человек сразу дает или не дает согласие на донорство органов, и при согласии в документ ставится значок-сердечко. Родственников пациента во многих странах Европы тоже не спрашивают, за исключением ситуаций, когда в качестве донора рассматривается несовершеннолетний.

«Действие презумпции согласия периодически создает сложные и крайне неприятные ситуации для многих семей погибших граждан, поставленных перед свершившимся фактом изъятия у родственников органов на различные нужды, — считает адвокат Игорь Симонов, партнер Московской коллегии адвокатов «Князев и партнеры». — Часто причины изъятия и дальнейшая судьба органов погибшего человека не раскрывается родственникам в связи с врачебной тайной. А это может привести к различным домыслам граждан о неправомерности действий врачей».

По мнению Игоря Симонова, изменить ситуацию способно новое законодательное регулирование: «Нужно обеспечить обратный механизм, когда согласие не презюмируется, а выражается при жизни донора, либо его родственниками, после смерти. Это также поможет преодолеть и морально-нравственные противоречия, возникающие сейчас при изъятии органов без какого либо согласия».

Кстати, Елена Саблина заметила, что возмущена именно тайным забором органов у ее дочери. «Это бесчеловечно. Если бы все говорилось открыто, мы бы знали о своих правах, а также о том, что человек, нуждающийся в органах, — реальный, возможно, мы бы иначе реагировали на такое решение врачей».

«К сожалению, граждане практически неинформированы, и очень мало тех, кто знает о презумпции согласия, — отмечает юрист компании «Деловой Фарватер» Павел Ивченков. — Поэтому родственники не успевают воспротивиться трансплантации, а люди при жизни не могут от нее отказаться». По мнению Павла Ивченкова, презумпция согласия — «неплохая вещь и она спасает жизни, но этот вопрос требует доработки». Новый закон о трансплантации, считает юрист, хоть и поможет устранить некоторые недочеты, но не до конца. И опять же — из-за низкой информированности граждан. Именно из-за незнания россиянами законов в этой сфере реестр согласий на изъятие органов, полагает Ивченков, будет крайне ограниченным, из-за чего в итоге многие люди не получат органы для пересадки.

Марина Лепина