Наш брат — Бабхэ

Илья КОМИССАРОВ, Иркутская обл.

Отец мой — инвалид Советской Армии второй группы, формально не имел права работать, но у него была вторая трудовая книжка, и он периодически устраивался с ее помощью на работу, не требующую больших физических усилий. Вот и на этот раз, весной 1975 года, пройдя в терапии республиканской больницы, как он говорил «очередное техобслуживание», отец устроился в организацию «СибХимМонтаж» экспедитором. Контора организации находилась в городе Железногорске Иркутской области.

Надо отметить, что отец был принципиальным браконьером. Нет, он не добывал молодняк и не стрелял маток, не пользовался петлями и отравами, но он брал зверя «на солонцах», «на хлебах» и «на реву», с подхода и загонами круглый год. Я был при нем. С восьми лет ходил с мужиками в загон, в десять получил в подарок первое ружье, с 12-ти самостоятельно стрелял коз на солонцах и в засидках «на хлебах».

В экспедиции имелся автомобиль ГАЗ-66, что сулило дальние набеги в труднодоступные места. Удачно прошла весенняя охота на водоплавающую дичь в дельте реки Селенги, не менее удачными были последующие рыбалки. У меня начались каникулы, и я присоединился к дикой вольной компании, которая именовала себя бандой, что было недалеко от истины. Молодые, веселые мужики, они возили с собой десятилитровую канистру со спиртом, хотя совсем не были пьяницами, — так, для куража. Я звал их по именам, Андрей, Сергей, Володя и т.д., только начальник был для меня дядя Костя. Каждую субботу-воскресенье наш экипаж выезжал добывать зверя «на солонцах» в Оймуре, ловил осетра в Дубинино, омуля в Болдаковской, гоняли коз от Большой речки до Истомино, собирали черемшу, грибы, ягоды. Подходил сентябрь, открытие осеннего сезона по водоплавающей дичи. Отец предложил ехать в Тункинский район на Коймурские болота, там «настоящая утка». Банда к тому времени полностью доверяла отцу.

— Афоня дело говорит, — соглашались они.

— Даешь, Коймурские болота! — с таким комсомольским лозунгом мы выехали в Тунку.

На болотах отец выбрал небольшой, но высокий остров, увенчанный шапкой соснового лесочка, в то время как соседи могли похвастаться лишь чахлыми лиственницами. Затабарились. Сумерки в Тункинской долине наступают быстро, так как солнце проваливается за Саяны, длятся долго, пока бродят по небу лучи уже давно невидимого солнца. Развели костер. Заварили чай с дымком и стали травить байки и анекдоты, прихлебывая из кружек горячий чаек. Андрей, у которого жена грузинка, рассказал, как ездил к ней на родину, в гости. Травильщик он был добрый, да и сам грузинский материал добротен... В это время над болотом раздался низкий, леденящий душу вопль. Охотники замерли.

— Болото иногда издает странные звуки, — процитировал я из Шерлока Холмса.

— Тихо ты! — цыкнули на меня.

Люди все были бывалые, многое слышали, многое видели… Все вслушивались в ночь.

— Это брат наш — Бабхэ, — сказал друг отца бурят Балдан. И он рассказал нам такую историю.

В стародавние времена на полоске земли между Саянами и Коймурскими болотами жили монголы племени Хонгодор, рода Ашхэ. Земля была изобильна, скот плодился, дети рождались крепкими и здоровыми, племя множилось. У одной молодой женщины муж погиб в стычке с соседним племенем, но она вновь замуж не вышла, а жила, как говорят, с медведем, и прижила от него ребенка. Сама она при родах умерла, и остался мальчик на руках у старухи матери.

Поначалу был он как все ребятишки, только рос особенно быстро, был ловок и силен. Потом стал шерстью обрастать, сначала по спине и по рукам, а потом сплошь. Затем вытянулись вперед челюсти, и тогда уже все поняли, что отец у него и впрямь был медведь. Другие дети его дразнили и даже порой поколачивали, но он на дразнилки не обижался, а драчунам давал сдачу. Друзей у него не было, а когда бабушка умерла, он и вовсе ушел жить в лес. В лесу скоро стал хозяином. Разогнал медведей и волков, охотился единолично и весьма удачливо. Улус свой, тем не менее, не забывал, частенько приходил и лежал где-нибудь на окраине, летом в холодочке, зимой за ветром. Говорили, что понравилась ему одна девушка и он незаметно сопровождал ее, когда она одна или с подругами ходила в лес. Плохо приходилось собачкам которые смели тявкнуть в ее сторону. Как его назвали при рождении все забыли, звали просто — Бабхэ. Старики говорили, что обижать его нельзя, ведь он брат наш единокровный.

И все бы ничего, но доставали его все те же мальчишки. Обнаружив лежку, принимались кидать в него камни, а однажды самый озорной из них облил его на морозе водой. Бабхэ разорвал его прямо посреди селения. Кровь была пролита, и она взывала к отмщению.

Зима в предгорьях Саян снежная, конному по тайге идти сложно, поэтому дождались весны. На облаву собрались все, кто мог держать в руках оружие. Каждый имел нож, копье и лук. Монгольская облава медленно закручивается, но в конце, когда кольцо сжимается, развязка бывает молниеносной. Только на этот раз что-то пошло не так. Бабхэ выгнали из тайги, отжали от кромки леса, но он прорвался сквозь оцепление и весь утыканный стрелами ушел в Коймурские болота, да только и там был загнан конными преследователями в трясину, где и утонул. С тех пор дух его бродит по болотам и порой пугает приезжих дикими воплями.

Слушатели молчали. Тишину нарушали потрескивание поленьев в костре и быстрый шелест крыльев, продолжающих полеты чирков. Вдруг со стороны болота раздался громкий свист. Все дружно повернули головы в ту сторону и увидели стоящего на краю острова медведя. От неожиданности оторопели. Налетевший порыв ветра взметнул пламя костра, и я увидел, что это не медведь, а поросший шерстью человек, глаза которого полыхнули изнутри красным пламенем. Кто-то негромко выругался, все соскочили и кинулись к оружию. Дядя Костя громким шепотом вопрошал — «Где мой патронташ? У меня там жаканы». Передвигались на цыпочках и говорили тихо. Заняли круговую оборону. Я же решил, что двенадцать вооруженных мужиков — достаточная охрана, и отправился в палатку спать.

Разбудил меня на рассвете отец.

— На зорьку пойдешь?

Я быстро собрался. На караульщиков любо-дорого было посмотреть. Они допили трехлитровую банку спирта и были по-боевому настроены, несмотря на то что ночью на болота упала мошка и всех заела до опухания. Андрея от лежания на сырой земле догнал радикулит, он не гнулся и приволакивал правую ногу. Тем не менее все перезарядились и разошлись по номерам.

Отстреляли зорьку, собрались на таборе, добыча была сверх нормы. Мужики, довольные охотой, разводили спирт, разогревали остатки ужина. Меня отозвал отец и подробно расспросил о том, что я вчера видел. Затем он повел меня вокруг острова, к нам присоединился Балдан.

Полоса между задерненным островом и болотом сверху была покрыта песком, а снизу от воды илом пройти, не оставив следов, было невозможно. Я хорошо знал медвежьи следы, понимал, почему «хозяина» зовут косолапым, но здесь следов не было. Вернулись на табор. Балдан стал о чем-то спорить с отцом на бурятском. Все собрались в круг и молчали, не понимая. Но вот спорщики договорились. Отец объявил, что собираемся и немедленно едем домой.

— Как, — завозмущался народ, — такой лет, еще вечерняя зорька и утренняя! Вы что, медведя испугались?

— Это был не медведь!

— Да как не медведь? Хорошо, пусть Володя отвезет меня, сына и Балдана в Тунку, а вы уж тут сами.

Афанасий велел мне собираться, я стал складывать пожитки и увидел, что складываются все. Оставаться на острове без Афони никто не хотел. И мы рванули, только грязь из под колес ГАЗ-66-го.

Отец через четыре года умер. Я окончил сельхозинститут и немного поработав по специальности, смылся в педагогику. В среде преподавателей биологии и географии попал в «дурную» компанию экологов и охоту забросил. Но даже сейчас, по прошествии тридцати восьми лет, увидев в ночи вспыхнувшие красным светом стоп-сигналы у притормозившего впереди автомобиля, я вспоминаю огненный взгляд брата нашего Бабхэ.

Итог голосования: «+» 263, «-» 144