Две памяти о Бухенвальде

Название нацистского концентрационного лагеря Бухенвальд наряду с Освенцимом и Дахау стало нарицательным ― его используют, когда говорят о Холокосте и вообще зверствах гитлеровского режима. Через ворота этого лагеря смерти, работавшего под вывеской Jedem das Seine («Каждому свое») за 1937-1945 годы прошли около 200 тысяч человек: коммунисты, советские военнопленные, евреи, гомосексуалы; более 50 тысяч в лагере погибли. В ГДР история Бухенвальда стала сакральным мифом об антифашистском сопротивлении, который замалчивал послевоенное прошлое лагеря ― в течение пяти лет Бухенвальд был советским спецлагерем №2 для интернированных, ― и героизировал заключенных-коммунистов, которых на Западе обвиняли в сотрудничестве с СС. О том, какую работу по пересмотру мифов своей коллективной памяти проделала современная Германия, в Москву приезжал рассказывать крупнейший немецкий историк Лутц Нитхаммер.

Освобожденный американскими войсками в середине апреля 1945 года ― всего за два дня до этого заключенные подняли восстание, перебив администрацию из СС, ― Бухенвальд лишь в 1958 году был объявлен властями ГДР мемориалом жертв нацистского режима. Происходившее в этом лагере до 1950 года напрочь выпало из официальной историографии социалистической Германии, хотя в соседней ФРГ эта тема была предметом горячих обсуждений. Пять последующих лет после освобождения Бухенвальд, оказавшийся на территории, оккупированной советскими войсками, работал как специальный лагерь НКВД, причем смертность заключенных там была сравнима с той, что была при нацистской администрации.

В конце мая в Москву с лекцией о том, как трансформировалась коллективная память о Бухенвальде в двух его ипостасях, гитлеровской и сталинской, приезжал немецкий историк Лутц Нитхаммер, один из крупнейших специалистов по устной истории Второй мировой войны. Приглашенный в «Мемориал» автор книги «Вопросы к немецкой памяти» деконструировал два исторических мифа, сложившихся параллельно в обоих германских государствах, и рассказал о том, каким образом преодолевался выстроенный за тридцать лет в историографии ГДР героический образ «коммунистического сопротивления» ― деятельности заключенных-коммунистов, чьи представители занимали посты в нацистской лагерной администрации.

Как это было на Востоке

Оригинальный восточногерманский миф о Бухенвальде оформился в ГДР в конце 1950-х годов ― деятели социалистической Германии сознательно выбрали крупнейший концлагерь на территории Рейха в качестве точки отсчета для строительства собственной версии исторической памяти. Именно лагерь на горе Эттерсберг, по словам Нитхаммера, «был тем местом, где в инсценированной форме воплощалось антифашистское самопонимание ГДР как государства». Лагерь в популярной литературе, фильмах, на уроках истории в школе представал как «основное место битвы между фашизмом и коммунизмом». Эта борьба перешла уровень молчаливого противостояния заключенных и лагерной администрации, убеждали гэдээровские идеологи, ― те 800 немецких коммунистов, которые содержались в Бухенвальде, создали «всепроникающую коммунистическую структуру, ставшую альтернативой нацистской администрации, и завели в лагере свой параллельный порядок». Именно эта альтернативная администрация лагеря и подняла восстание за несколько дней до подхода к Бухенвальду американских войск, утверждали учебники.

Главным источником, служившим для обоснования новосозданного мифа, для простых восточных немцев была, однако, не школа, а литература, популяризовавшая официозные представления о прошлом. Один из бывших узников лагеря коммунист Бруно Апиц в 1958 году написал книгу «Голые среди волков», которая разошлась в ГДР немыслимым тиражом, превышавшим тиражи изданий трудов Маркса и Энгельса. Через четыре года по ней был снят одноименный фильм, а книга попала в обязательную программу для изучения в школе. В своем романе скульптор Апиц, бывший на столь хорошем счету у лагерной администрации, что в Бухенвальде у него имелось собственное жилье, описывает спасение еврейского ребенка коммунистами в лагере, попутно рассказывая о героическом коммунистическом сопротивлении.

Перечисляя по пунктам эти составные части мифа, Нитхаммер указывает и на значимый «отсутствующий объект» ― не вызывает удивления, что из восточногерманского нарратива о Бухенвальде полностью выпали пять лет, когда лагерь функционировал как спецлагерь НКВД СССР для интернированных лиц. Ничем не напоминала об этом и сама площадка лагеря ― советская администрация бульдозером уничтожила все бараки, оставив лишь главное здание, где во времена ГДР был открыт музей. Именно в нем экспонировались «все основные пункты легенды» о Бухенвальде. Протагонисты романа «были представлены так, что каждый ребенок, каждый молодой человек в ГДР хотел числить их среди своих родственников», рассуждает Нитхаммер. Посыл же книги создавал впечатление, будто немцы при Гитлере, и в первую очередь коммунисты, не имели ничего общего с людоедским режимом, хотя, подчеркивает ученый, «в реальности большинство населения не были никакими коммунистами, не участвовали в Сопротивлении, а были преданными национал-социалистами». Коммунисты, которые под конец работы лагеря составляли не более 3-5 процентов от общего числа узников Бухенвальда, оказались главными героями новосозданного мифа, который транслировался и через официальную экспозицию Бухенвальда.

То, что могло бы бросить тень на коммунистическую администрацию лагеря, так называемых «красных капо» (по разной этимологии, то ли от Kameradschaftspolizei, товарищеские полицейские силы, то ли от французского caporal, капрал), из «Голых среди волков» было вымарано. Например, в ранних черновиках романа есть упоминания о том, что коммунисты, будучи не в силах остановить тяжелые работы во внешних лагерях, которые по сути означали для занятых на них истощенных заключенных верную смерть, переиначивали лагерные списки, фактически оставляя в живых тех, кто казался им полезным, и посылая на гибель людей бесполезных. В итоговом варианте книги Апица эти факты отсутствуют, так же как и признание в том, что «красные капо» были в курсе медицинских опытов, проводившихся в лагерном лазарете на живых людях.

По итогам этой работы с реальными фактами Бухенвальд стал «важнейшим местом ритуализованной памяти», в котором должен был побывать каждый молодой восточный немец, там же приводили к присяге солдат Национальной народной армии ГДР. При социализме каждый посетитель Бухенвальда оказывался перед огромным настенным панно с изображением танков и самолетов с опознавательными знаками Национальной народной армии ГДР, так что «основная дидактическая цель экскурсии в этот музей заключалась в том, что нужно крепить обороноспособность армии ГДР», заключает Нитхаммер.

Воссоединение с Западом

В Западной Германии представления о судьбе заключенных в Бухенвальде выстраивались совсем по другой модели, причем во многом тоже благодаря работам одного из бывших узников ― австрийского консервативного философа Ойгена Когона, уже в 1946 году опубликовавшего книгу «Государство СС: система нацистских концлагерей». Бывший секретарь доктора Эрвина Динг-Шулера (именно он ставил опыты над людьми в Бухенвальде), которому он обязан жизнью (доктор спрятал своего помощника, предназначавшегося к расстрелу при приближении сил антигитлеровской коалиции), описывает историю, во многом связанную с рассказом Апица. В ней, однако, присутствуют детали, которые были не представимы в социалистическом мифе. Например, в 1939-1941 годах, в период «медового месяца» в отношениях между СССР и Третьим Рейхом, связанного с подписанием пакта Молотова-Риббентропа, разделом сфер влияния в Восточной Европе и совместной оккупацией и расчленением Польши, вся низовая лагерная администрация целиком состояла из немецких коммунистов.

Деградация коммунистического режима и воссоединение Германии в 1990 году привели к пересмотру официальных концепций истории, принятых в ГДР, и это коснулось, в том числе, музея, работавшего в Бухенвальде. Происходило это без прямого вмешательства со стороны властей ФРГ или ее научных институций, по собственной инициативе сотрудников мемориального центра в лагере, уже в ноябре 1989 года предложивших первую концепцию по реформированию музея. В итоге специальная комиссия по реформе, созданная при правительстве Тюрингии, постановила, во-первых, убрать из экспозиции всю коммунистическую пропаганду, во-вторых, обратить больше внимания на основную массу заключенных, которая не была ни коммунистической, ни немецкой, а в-третьих, создать экспозицию меньшего размера, посвященную советскому спецлагу №2.

Постоянная экспозиция была пересмотрена с тем, чтобы дать больше места другим жертвам лагеря: преследовавшимся по расовому признаку евреям и цыганам, «врагам общества», среди которых числились гомосексуалы, тунеядцы и преступники-рецидивисты, а также советским военнопленным и перемещенным лицам из стран Западной Европы.

Что касается коммунистического мифа о героях Бухенвальда, то последующие исследования, проведенные в том числе и Нитхаммером, значительно усложнили образ «красных капо» и созданного ими Международного лагерного комитета. После раскрытия архивов Социалистической единой партии Германии в 1993 году стало известно, что до того, как стать героями сопротивления, коммунисты из лагерной администрации начиная с 1947 года проходили через комиссию партконтроля СЕПГ, где их допрашивали в связи с обвинениями в сговоре с СС и угнетении советских узников Бухенвальда. Практически все они потеряли занимаемые ими на момент допроса должности, а два руководителя коммунистической организации лагеря предстали перед советским военным трибуналом. Один из них, староста лазарета Эрнст Буссе, фигурировавший в поздней советской литературе как «немецкий антифашист», был приговорен к 25 годам заключения и в 1952 году умер в лагере в Воркуте. «После выхода сборника материалов развернулись самые бурные дискуссии, в которых мне доводилось участвовать в своей жизни», ― вспоминает Нитхаммер.

Архивы: голод и бюрократия

Для ревизии гэдээровского мифа о Бухенвальде возрождение памяти о послевоенном прошлом лагеря имело определяющее значение, а это, в свою очередь, потребовало значительных усилий со стороны исторической науки. Существование лагеря НКВД, о котором знали, конечно, на Западе, не имело документального подтверждения ― архивы ГДР только предстояло изучить, такого же исследования требовали и документы, хранившиеся в Москве.

Первым вопросом, который встал перед исследователями, стал вопрос о том, кем, собственно, были узники советского лагеря. «На этот счет были самые разные сведения ― наибольшее количество свидетельств, которые мы слышали, были получены от бывших членов гитлерюгенда, попавших туда в возрасте 14-18 лет; они утверждали, что это был "такой Холокост против нас"», ― вспоминает Нитхаммер. Следующие несколько лет он и команда его единомышленников, в том числе директор Госархива РФ Сергей Мироненко, провели, пытаясь собрать подтверждения или опровержения этим сведениям. Итогом их работы стала публикация в 1995 году сборника документов «Советские специальные лагеря в Германии, 1945-1950».

Таких лагерей для интернированных лиц в советской зоне оккупации сначала было 10, затем их число уменьшилось до трех ― это Бухенвальд, Заксенхаузен и Бауцен. В Бухенвальде основной контингент составляли те, кто в свое время состоял в нацистских организациях, но занимавших действительно ответственные посты среди них было очень мало — «в основном это были функционеры локального уровня», подводит итог Нитхаммер. В Бауцене мелких сошек режима практически не было ― там содержалась «бунтующая молодежь», сохранившая преданность павшему режиму и вставшая в жесткую оппозицию оккупационной администрации. В Заксенхаузене в заключении находились представители обеих этих групп.

«Этим они [Бухенвальд, Заксенхаузен и Бауцен] сильно отличались от лагерей для интернированных в западных зонах [оккупации]. Американцы посадили в лагеря больше людей, чем в восточной зоне, но среди заключенных там большую долю составляли высокопоставленные нацистские функционеры, в том числе офицеры СС, тогда как советская администрация считала эсэсовцев военнопленными и направляла в другие лагеря», ― рассказывает Нитхаммер.

Другим документально подтвержденным открытием исследователей стало признание, что смертность в советском спецлагере была сопоставима со смертностью в Бухенвальде при нацистах. Основная часть из 28 тысяч погибших умерла в совершенно определенный период времени, с осени 1946 года по лето 1947-го. Немецкий ученый подчеркивает, что в лагере НКВД «не производилось целенаправленного умерщвления заключенных», и продолжает: «Что удивительно, там было сравнительно мало насилия ― основная часть насилия имела место во время арестов, но после того, как люди попадали в этот лагерь, их даже не эксплуатировали. Их не заставляли работать ― в противоположность ГУЛАГу, где заключенных принуждали к труду, обитатели этого лагеря не имели права работать, они просто были изолированы от внешнего мира».

«Это не было массовым убийством фашистского образца, производимого за счет террора и эксплуатации, это было массовым убийством советского образца, произошедшим из-за бюрократических проволочек и конфликтов между различными ведомствами и общего пренебрежения [к жизни людей]», ― констатирует Нитхаммер. Заключенные в советском лагере умирали сами — от голода.

Зима 1946-1947 годов повсюду в Европе была очень суровой, она привела к голоду и в СССР, и как раз в это время НКВД решил передать лагерь на баланс Советской военной администрации в Германии (СВАГ). Пока шел процесс сдачи-приемки документов, питанием заключенных никто не занимался, а когда администраторы, назначенные СВАГ, приняли на себя полномочия, они просто-напросто урезали рацион. Нормальное питание начало возвращаться в Бухенвальд только после того, как четверть заключенных лагеря вымерли.

Историзация личного опыта

Публикация результатов исследования подняла «маленькую бурю», вспоминает Нитхаммер. «Имело место то, что можно было назвать конкуренцией жертв». Холокост «к тому времени уже был представлен в немецком массовом сознании, и [многие считали, что] уникальность Холокоста не должна была оспариваться, страдания жертв и драматичность их переживаний не позволяли их сравнивать ни с чем другим. Сравнение масштабов гибели заключенных в этом лагере не вписывалось в эту картину», ― рассказывает он.

Факты не понравились ни антикоммунистам, рассчитывавшим на то, что удастся поставить знак равенства между гитлеризмом и сталинщиной, ни коммунистам, которые всерьез полагали, что в советском спецлагере содержались ответственные лица нацистского Бухенвальда и другие организаторы военных преступлений. Однако после того, как улеглась первая буря, большинство выживших узников спецлагеря подтвердили достоверность фактов, открытых историками.

«Произошла историзация их опыта и встраивание его в научную картину, был создан более честный музей», ― подытоживает Нитхаммер, указывая, что в конечном счете это помогло снять противоречия между условно левыми и условно правыми. Важнейший результат этой работы, считает он, «заключается в том, что на место спора, который раньше велся с идеологическими аргументами, пришло более фактическое знание о положении дел в лагере и о том, как люди в нем выживали».

«Существует достаточно распространенное мнение, что негативные события, имевшие место в истории собственной нации, необходимо скрывать. Я считаю, что та длительная, постепенная работа, которая была проведена в Германии по созданию самокритичного образа немецкой истории, привела к очень позитивным результатам. Но это удается только в том случае, если расстаться с коллективными мифами и не политизировать коллективную память. Позитивный результат заключается, на мой взгляд, в том, что пытливый, исследовательский подход, знакомящий людей с пограничным опытом, на границе жизни и смерти, на самом деле помогает людям жить», ― уверен немецкий ученый, подчеркивающий необходимость теснейшей работы исторических институтов с «мощным, терпимым и толерантным» партнером, которым должно выступать ответственное государство.

Александр Артемьев