«Даже у жестокости должен быть смысл»

Волноваха — стратегически важный пункт на трассе, связывающей Донецк с Мариуполем. Бои за контроль над городом продолжались с первого дня специальной операции. В итоге к середине марта Волноваха стала практически непригодна для жизни: большинство зданий повреждены или вовсе разрушены, а на разминирование города уйдет несколько месяцев. Сколько времени потребуется на восстановление жилья и инфраструктуры — сегодня не скажет никто. Но пока в городе и на подступах к нему шли ожесточенные бои, лишь немногие из жителей смогли эвакуироваться в безопасное место. Большинство горожан провели эти страшные дни и ночи в подвалах полуразрушенных домов. О том, что довелось пережить жителям Волновахи и как прифронтовой город возвращается к мирной жизни, — в репортаже «Ленты.ру».

Имена некоторых героев репортажа изменены по их просьбе.

Если ехать к Волновахе от Донецка, то из окна автомобиля можно увидеть целый укрепрайон. Вооруженные силы Украины (ВСУ) готовили его на этом направлении последние восемь лет. Окопы, блиндажи, долговременные огневые точки, минные поля: все, что ожидаешь увидеть на позициях, которые готовили к серьезной обороне. Все, кроме следов той самой обороны. Серьезных боев здесь практически не было. Бойцы ВСУ предпочли отойти к Волновахе и закрепиться в жилых кварталах. С понятными последствиями для города.

Многие дома разрушены полностью, на заборах надписи, сделанные мелом или краской: «Мы живы», «Дети», «Тут живут люди». Иногда другие — «4 погибших». Машины петляют между помеченными флажками минами, саперы еще не успели закончить свою работу. По некоторым улицам до сих пор нельзя проехать из-за сгоревшей техники — как военной, так и гражданской.

Приезд каждой машины сюда — это небольшое событие. Люди сразу выходят из домов. Кто-то хочет просто выговориться, кому-то нужно поделиться своими бедами, просто узнать новости или передать весточку родным. Со связью в Волновахе до сих пор плохо.

Первыми к нам выходят двое пенсионеров. Просят позвонить в Россию, передать детям Инне и Жене, что они живы, что соседи тоже живы. Мужчина со стеснительной улыбкой просит сигарет. Говорит, что в последние пару недель ситуация была такой, что на белый свет из подвала страшно было выбраться, не то что за сигаретами ходить. «Вы представляете, заходят солдаты Народной милиции, улицы проверяют, — рассказывает он. — Один из них подбегает, спрашивает, нужно ли чем помочь, а я как дурак сигареты прошу. И он тоже как дурак под огнем за этими сигаретами побежал».

Прощаясь, мужчина спрашивает нас, можем ли мы снять его на видео и отправить запись его детям. Поправив очки, он начинает читать свое стихотворение о войне. Теперь он знает о ней не понаслышке.

Постепенно к нам выходят практически все оставшиеся жители переулка Чкалова. В основном просят передать весточку близким, братьям и сестрам, детям. Один мужчина, Ярослав, просит вызвать саперов. У него на огороде все еще лежит пять неразорвавшихся мин. Шестая сколола угол гаража и тоже не взорвалась. Сейчас на попечении у Ярослава жена и соседка-инвалид, которую он перенес в свой дом. Потому и беспокоится о неприятном соседстве с боеприпасами, за себя не боится — боится за них.

Еще один наш собеседник на Чкалова — медсестра Елена из Центральной районной больницы. По ее словам, все проукраински настроенное население Волновахи выехало из города еще в первые дни после начала военной операции и наступления Народной милиции ДНР. 24 февраля они якобы получили СМС-рассылки от властей о необходимости покинуть город. Как именно власти составляли списки сторонников власти, женщина не уточнила.

Уже во время штурма Волновахи украинские военные решили устроить в больнице огневые точки. Персоналу они заявили, что, по их информации, гражданских в больнице нет. При этом в ее подвалах все еще оставалось около 400 человек. Впрочем, женщин с детьми из здания вывезли. Правда, никто в Волновахе не знает, куда именно. Связи с ними у родственников и соседей до сих пор нет.

По словам Елены, уже после окончания боев многие люди не хотели покидать подвалы больницы, боялись. «У нас девочка Богдана с огнестрельным ранением легкого. Она криком заходилась, когда мы пытались ее вывести, — вспоминает женщина. — Видать, украинцы получили приказ город ровнять с землей. Ну вот и сровняли». Елена настоятельно рекомендует нам поехать в больницу и там поговорить с очевидцами. Туда и отправляемся.

Здание больницы явно пережило несколько прямых попаданий. Рядом с ним — кучи мусора, гильзы, отстрелянные тубусы от ручных гранатометов.

На ступеньках больницы небольшой костер, на нем греют воду. Рядом сидит бойкая женщина по имени Марина. Она разливает кипяток всем желающим. Марина пряталась в больнице с самого начала городских боев. Она подтверждает — бойцы ВСУ заняли больницу, а гражданские остались в подвале. Насчет подробностей предлагает поговорить с главврачом. Заодно вместе отводим к медикам старушку. У нее сильно отекли ноги, даже стоять сложно, не то что подниматься по лестнице. А врачи едва ли в ближайшее время выйдут на улицу, им и присесть некогда.

В помещениях больницы все еще лежат накрытые простынями тела украинских солдат. Разбросаны упаковки из-под лекарств, медкарты. Врачи сортируют медикаменты и гуманитарную помощь, которую раздают жителям. Те приходят к больнице с белыми повязками на рукавах на протяжении всего светового дня. Кроме этого «на балансе» у местных медиков еще и перенаселенный подвал. Это те самые люди, которые боятся выходить даже после окончания обстрелов.

С врачами по понятным причинам пообщаться не удалось. У них слишком много тяжелой работы, чтобы отвлекаться на разговоры. Кроме того, из Донецка приезжают следователи Министерства государственной безопасности ДНР, опрашивают их о действиях украинских военных во время боев за город. «То, что тут произошло, регулируется нормами Уголовного кодекса ДНР. Называется случившееся — захват заложников», — коротко бросает мне один из медиков, разбирая очередную коробку лекарств.

Еще недавно районная больница была вместилищем всех бед, которые пережили жители Волновахи. Сейчас она становится символом возрождения. Врачи, которые там практически живут, и волонтеры из числа местных делают все возможное, чтобы не допустить в городе гуманитарной катастрофы. То, не побоюсь этого слова, самоотречение, с которым они выполняют свою работу посреди этого хаоса из битого кирпича и обугленных стен, не оставляет сомнений, что жизнь в Волновахе обязательно продолжится.

Последняя точка маршрута — район Железнодорожной больницы. Ее здание не использовалось в ходе боевых действий, но и тут в подвале все еще сидят люди, потерявшие свои дома. Округа сильно пострадала. Одна из частей ВСУ занимала здание бывшего общежития, бронетехнику загоняли между жилыми домами.

Жители тут тоже самоорганизовались. В каждом доме есть старшие. Они следят за распределением гуманитарной помощи, составляют списки необходимых лекарств, ведут учет эвакуированных (с конечными пунктами и адресами эвакуации) и погибших. Выносят тела из разгромленных квартир, пытаются спасти хоть какие-то документы.

Прямо во дворах вырастают могильные холмики. Меня подводят к одному из них. Прямое попадание в окно из «шайтан-трубы» (реактивного огнемета «Шмель» с термобарическим боеприпасом).

У здания Железнодорожной больницы греется у огня пожилая женщина. Я сначала даже не услышал, что она меня зовет, настолько тихий у нее голос из-за простуженного горла. Людмила Филиппова живет в подвале, квартиру полностью разнесли из крупнокалиберного пулемета, в щепки разлетелась даже мебель. Эвакуироваться она не хочет, говорит, что у нее, по всей видимости, никого, кроме кота, не осталось. От дочери, которая перед началом боевых действий поехала в гости в село под Волновахой, никаких вестей. Единственная оставшаяся у нее эмоция — непонимание.

По словам Людмилы, помощи от украинских военных ждать не приходилось. Вывести людей в безопасные места они не пытались, лекарства, еду и воду для гражданских, оказавшихся в зоне боев, не приносили. Наоборот, отбирали, если что-то видели, в том числе и теплые вещи.

«Ко мне заходит хлопец один, карикатурный такой казак вислоусый. Видит, что нет ничего, и говорит: "Собирайся, мобилизуем тебя в тероборону. По всей Украине бабки воюют, и ты воюй!" Я в ступоре, а он посмеялся, поглумился еще и ушел», — вспоминает Людмила.

Местные говорят, что женщина сидит тут у огня круглые сутки, только спать уходит в подвал. Эвакуироваться отказывается, подселиться к кому-то в уцелевшую квартиру — тоже. Ей приносят воды и еды, но она почти ничего не берет. На всякий случай записываю адрес, куда дочь Людмилы поехала в гости, и ее данные. Кто знает, может получится что-то о ней узнать.

По пути к машине нас останавливает женщина, которая готовит на костре еду. По всей видимости, введенная в заблуждение нашим полувоенным стилем одежды с бронежилетами спрашивает: «Парни, а вы же дээнэровцы из милиции? Идите поешьте, я только что отбивную дожарила». Благодарим и вежливо отказываемся. Нас ждет Донецк с каким-никаким общепитом и горячей водой (пусть и с перебоями).

«Вы не переживайте за нас, мы тут все восстановим, — кричит нам вслед мужчина лет 50. — Дебальцево восстановили, Иловайск восстановили и Волноваху обязательно заново отстроим».

У машины нас ждет сюрприз — в нашей группе пополнение. 81-летнего Анатолия Сергеевича коллеги буквально выкопали из подвала. Оказалось, в Донецке у него есть сестра, но выбраться к ней самостоятельно он не может. Не проблема, отвезем. По дороге он рассказывает свою обычную, в общем-то, историю трудовой жизни. Армия, училище, много лет работы на железной дороге. Двое детей, внуки. А потом пришел 2014 год и расколол его семью, как и множество других семей Донбасса. К счастью, на этот раз мы можем хоть что-то исправить. Всего-то два часа на машине на восток.

Вернувшись в Донецк, открываем блокноты с длинными списками телефонных номеров, российских и украинских. Начинаем обзванивать, набирать СМС, искать людей в мессенджерах и социальных сетях. Трудно объяснить то чувство, когда говоришь человеку, что его родные и близкие, которых он уже не надеялся увидеть, — живы. Мы набираем один номер за другим. На том конце телефонной линии очень много слез. Но еще больше — надежды.