«Не спрашивай о войне. Я здесь, чтобы забыть ее»

После стресса, полученного в бою, более 91 процента ветеранов имеют признаки посттравматического стрессового расстройства, их психическое здоровье нарушено. Их пугают громкие звуки, которые кажутся выстрелами, аромат шашлыка напоминает запах сгоревшего человеческого мяса. Реабилитация помогает им справиться с постоянным чувством страха за свою жизнь. Одно из мест, куда ветеран может приехать на лечение, — психиатрическая больница Республики Башкортостан. Фотограф Надежда Фомина побывала там, чтобы узнать истории бывших солдат.

По коридору идет мужчина в полосатой майке и с полотенцем на талии. «Вон вэдэвэшник шагает», — шепчут мне. Мужчина останавливается, набирает воздуха и кричит звонким тенором: «Седьмое отделение, строиться!» Из палаты вылетает хмурый пожилой мужчина: «Что ты орешь? Люди отдыхают, тихий час».

В отделении реабилитации лежат участники войн и конфликтов в Афганистане, Абхазии, Чечне, Югославии, ликвидаторы аварии на ЧАЭС, сотрудники МВД после опасных командировок. У большинства пациентов, попавших сюда, — посттравматическое расстройство и тревожно-депрессивный синдром. Многие получили контузию, минно-взрывную или черепно-мозговую травму.

«Стресс — обычное явление, он полезен спортсменам во время соревнований. Но травма — из ряда вон выходящее событие, например, угроза жизни — вызывает длительное потрясение, после нее рушатся представления о мире. Возникает перевозбуждение коры надпочечников: сначала кортизол (гормон стресса) помогает, а потом наступает истощение», — объясняет заведующая отделением Ирина Кузеева.

Бывшие военные пугаются малейшего скрипа или стука, для них это выстрелы. Пациенты отделения не могут смотреть на пестрый ковер в кабинете заведующей: им кажется, что на нем изображен взрыв. Они больше не едят шашлык с друзьями, запах дыма напоминает им о горящих в вертолете сослуживцах.

Побывавшие на войне нигде не чувствуют себя в безопасности. Когда, заплутав в коридорах седьмого отделения, спрашиваешь у пациентов, где выход, они смотрят на тебя с полным непониманием. В первые минуты после поступления они запомнили все основные и запасные выходы и выучили наизусть расположение окон, через которые можно попасть на улицу.

Бывшие военные всегда взглядом ищут столы, под которыми можно спрятаться, если начнет рушиться потолок, у них это сканирование пространства происходит на уровне рефлекса. Где бы они ни были — в кафе, в магазине, в гостях у друга — они всегда ищут пути отхода.

Военные не привыкли жаловаться, а тем более обращаться за помощью. Они полагают, что сами могут справиться с проблемой. Тревоги заглушаются алкоголем, человек замыкается в себе. Ветераны начинают мстить обществу за его равнодушие и отторжение. Больше всего их ранит непризнание честно выполненного ими воинского долга.

— Азир! Азир! Что хотел? Иди сюда! — заведующая зовет высокого мужчину. — Вот у нас Азир и в Беслане, и в Чечне был. Он у нас борец с терроризмом на всех фронтах. Только он вам ничего не расскажет: военная тайна. Однажды пострадал очень сильно. Его шесть часов пытали, мешок на голову надели, голову проломили...
— Ирина Рауфовна, какой у меня диагноз и можно ли со мной проводить следственные действия? — спрашивает Азир.
— Теоретически можно.
— То есть крышняк едет, но не до конца?
— Да, так и скажите следователю.

В отделении есть и женщины. Лолитту все ласково называют Лолой. Она родилась в Абхазии, училась в военном училище в Санкт-Петербурге, но не смогла его закончить. Во время грузино-абхазского конфликта (1992-1993 годы) была медсестрой, тогда она потеряла мать и двоюродного брата, была ранена в живот и контужена. По ее словам, она получала контузию четыре раза. В 2008 году во время осетино-грузинского конфликта стала снайпером.

Сейчас она инвалид, ночью ее мучают кошмары, из-за приступов она может потерять сознание дома или на улице. «Выражение лица печальное, говорит тихим глухим голосом», — говорится в ее медицинской карте.

В уютной палате Лолы чисто, все вещи убраны, на столе стоят православные иконы и букет цветов. Она по-абхазски гостеприимна. Если гость зайдет к ней в палату, она варит ему кофе в электрической кофеварке и ставит конфетницу, отказов не принимает. О войне говорит мало — это черта всех пациентов седьмого отделения. «Обидно, что наш народ ни за что погибал», — лишь сказала она, печально посмотрела на чашку с кофе и замолчала.

Вадим — местный юморист и любитель острот. Всегда в хорошем настроении, с запасом колких шуток, но его взгляд говорит: «Лучше не приближайся, не трогай меня». Один год воевал в Чечне, стрелял из минометов. На правой щеке у него шрам — осколочное ранение камнем. Он был контужен, потерял друзей.

После просьбы рассказать о Чечне он сразу мрачнеет, смотрит устрашающе. Затем вымучивает улыбку:

Истории ветеранов печальны. Пациент Т. был шофером, отвозил два полка молодых ребят в Грозный. Новобранцы ехали в открытых машинах, почти всех убили снайперы. После войны водителя мучила вина — словно это он убил тех парней. Пытался покончить с собой с десяток раз, но его каждый раз спасали.

Салават проходил срочную службу в Чечне с 1998 по 2001 год. При гранатометном обстреле получил минно-взрывное ранение, ампутировали обе ноги. Теперь он передвигается в инвалидной коляске. «Не снимай меня в таком виде, не люблю», — просит он. Показывать раны тоже не хочет: «Зачем? Это страшно и некрасиво».

«Еще один наш пациент, зовут Азамат. Типичный случай. Приехал в ужасном состоянии, после запоев. С его слов — был в инженерно-саперном батальоне, оказался хорошим снайпером. Во врагов попадал хорошо, а потом узнал, что одному из убитых не было 18 лет. С тех пор он не может ответить на агрессию, постоять за себя, думает: "Пусть лучше меня убьют, чем я убью". Он постоянно ждет нападения, и однажды его ограбили, ударили по голове арматурой, а он не смог защититься», — рассказывает Ирина Кузеева.

Пациента М. после его возвращения с войны боялась даже мать. «Она уже не будила меня, как раньше, даже не подходила близко. Только свет в комнате включала, потому что реакции могли быть разные».

Такие перемены после войны — не редкость. Участники боевых действий могут стать агрессивными, прямыми, эмоциональными. Близкие пытаются вернуть родного человека к его старому, привычному поведению, но у них ничего не получается, и семьи распадаются, друзья прекращают общение. Поэтому врачи работают с родственниками пациентов, объясняя им, как жить с «новым» родным человеком.

Пациент Р. был сержантом. После боя ему пришлось собирать останки солдат с поля — руки, ноги, головы... А после возвращения на гражданку ему снился один и тот же кошмар: к нему приходили окровавленные солдаты, чьи части тел он подбирал, и говорили: «Спасибо, товарищ старшина».

В реабилитации не лежат тяжелые пациенты с шизофренией или биполярным расстройством, поэтому и лечение здесь без сильных лекарств, с упором на психотерапию. С военными проводят аутогенные тренировки, гипноз, арт-терапию, музыкальную терапию, ароматерапию — различных терапий здесь десятки. Внешне это выглядит как детская игра или урок ИЗО в школе, но для врача это возможность узнать о травме пациента, не заставляя его переживать болезненные воспоминания, а для участника войны — научиться с ними бороться.

В комнате арт-терапии все стены в рисунках — неумелых, больше похожих на детские. На них танки, кровь, российские флаги. Так участники войны снова переживают то, что их гложет и о чем они боятся рассказать. С помощью рисования сделать это легче. На одном рисунке красным карандашом написано «Простите, ребята». Чувство вины за то, что остался жив, — частое последствие посттравматического расстройства.

Есть в отделении еще одна необычная комната с глухими синими шторами, множеством необычных светильников и магнитофоном. В ней проводят сеансы релаксации — выключают свет и ставят диск со звуками дождя. «Представьте, что вы у воды, — голос врача тихий и успокаивающий, — медленно идете по песчаному пляжу. Вы снимаете ботинки, чувствуете тепло песка, волны касаются ваших ступней…» После участия в боевых действиях чувства покоя и защищенности сменяются постоянным напряжением и страхом. Человеку приходится заново учиться расслабляться. В психотерапии это называют аутогенными тренировками — они похожи на занятия йогой.

Иногда терапия проводится в группе — так комбатантов (участников боевых действий) социализируют и помогают им преодолеть недоверие к людям. Упражнения групповой терапии, на первый взгляд, странные и незамысловатые, но действуют мгновенно. Один из тренингов выглядит так: пациенты встают в круг, и каждый говорит фразу «я есть» сначала шепотом, потом вслух, а после громко, выйдя вперед. Дальше все соучастники кричат: «Мы рады, что ты есть». Во время этого простого тренинга пациенты громко смеются, расходятся в хорошем настроении.

Символдрама — красивый термин из психотерапии. На сеансе участники сочиняют историю на заданную врачом тему, представляя определенные образы. В результате доктор прорабатывает травмы без болезненных переживаний пациента.

«Вы попали в незнакомый город, идете по шумным тротуарам, теряетесь в толпе людей, — медленно говорит заведующая, пока вокруг нее в креслах сидят пациенты. — Шумят автомобили, люди громко разговаривают, толкаются — вам некомфортно. Но вот вы выходите на пустынную улочку, где нет машин и прохожих. Здесь спокойно и тихо, вдоль дороги стоят маленькие магазины. Вы подходите к одному, читаете вывеску: "Лавочка забытых вещей". Зайдите внутрь». Им дают задание: найти в лавочке одну вещь, представить ее и описать.

«Я гуляю по Китаю и пытаюсь поговорить с прохожими. Они мне что-то отвечают, но я не понимаю по-китайски. В лавке покупаю их одежду, надеваю и думаю: может, теперь смогу найти с ними общий язык? Нет, не получилось. Они не понимают меня, а я — их».

Человека, который рассказывает это, зовут Влад. Весь день он носит военную форму, но на терапии сидит в «гражданской» футболке. Без формы он выглядит иначе — будто беззащитный или потерянный, но, может, это только кажется.

Шамиль, мужчина в возрасте, сочинил сказку про скворца. «В лавочке я вижу клетку со скворцом. Подхожу к ней, любуюсь пестрым оперением птицы. Скворец вспорхнул на подставку, смотрит на меня и поет: "Тиригула". Это слово кажется мне знакомым и очень важным, но я никак не могу вспомнить, что оно значит. Скворец продолжает петь: "Тиригула, тиригула..." В голове проносится: "Тиригула и асмус, тиригула и асмус". Внезапно я понимаю, что эти два слова ниспосланы мне богом.

Ласково говорю скворцу: "Асмус", а он в ответ — "Тиригула". Я тотчас подбежал к продавцу, чтобы купить птицу, сколько бы она ни стоила, а тот ответил: "Забирай его даром". С клеткой я вышел на улицу, открыл дверцу. Скворец нерешительно выглянул из клетки, сел на ее край. На прощание я сказал ему: "Асмус", он в ответ прощебетал "Тиригула" и улетел. Оглянувшись на магазин, я увидел, что его уже нет — вывеска исчезла, за окнами витрин была пустота. То ли приснилось мне это, то ли на самом деле было». Рассказ Шамиля награждают аплодисментами.

В седьмом отделении знают, что бывших военных не бывает, это на всю жизнь. Забыть войну, как они мечтают, не получится. После месяца реабилитации ветераны возвращаются домой, в семью. Многие не выдерживают спокойной жизни, устраиваются на опасную работу, уходят служить по контракту, едут в опасные командировки.

Возможно, здесь они чувствуют себя чужими — как Влад в рассказе про Китай. Они надевают гражданскую одежду и пытаются понять язык обычных людей. Стараются изо всех сил, но получается не у всех.