Проклятье строителей коммунизма

Большинство граждан современной России проживают в хрущевках, брежневках и прочих многоэтажках. Так сложилось исторически — в середине 1950-х годов решение тогдашних властей СССР развернуть в стране массовое строительство типовых дешевых многоквартирных домов позволило десяткам миллионов людей обрести хоть крохотное, но собственное жилье, но почти убило архитектуру как искусство и породило в нашей стране безликую и агрессивную городскую среду. «Лента.ру» вспоминает, как это происходило, к чему такой подход сейчас привел и какими последствиями он грозит будущему России.

В ноябре 1955 года в нашей стране официально отменили архитектуру. Древнейший вид изобразительного искусства, который один из просвещенных немцев XIX века назвал застывшей музыкой, в Советском Союзе фактически перестал существовать и надолго превратился в жалкий придаток строительной отрасли. Удивительно, но только в СССР смена господствующего архитектурного стиля могла произойти решением высшей власти и в течение одного дня. Эту дату теперь назовет любой искусствовед, историк или урбанист — 4 ноября 1955 года.

Именно тогда вышло совместное Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР №1871 «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве», которое по своим масштабам и последствиям в русской истории XX века вполне сопоставимо с коллективизацией — разве что без крови и репрессий.

Если сталинское раскулачивание выплеснуло десятки миллионов крестьян из сел и деревень в города и на стройки первых пятилеток, то архитектурно-строительная революция Хрущева поселила этих людей и их потомков в малогабаритные многоквартирные типовые дома. С той поры и по сей день повседневное жизненное пространство десятков миллионов русских людей оказалось ограниченным несколькими десятками квадратных метров занимаемой ими жилплощади. И это теперь сказывается не только на их бытовых привычках и способах проведения досуга, но и на всех доминирующих моделях социального поведения.

Справедливости ради надо сказать, что защитники Хрущева и типового массового жилья (в пятиэтажных хрущевках, по некоторых данным, в России до сих пор проживает около восьми миллионов человек) отчасти тоже правы. Волюнтаристские методы Никиты Сергеевича действительно позволили большинству граждан СССР покинуть подвалы, коммуналки и бараки и обрести хоть малогабаритное, но свое жилье, отгородившись от назойливых и не всегда приятных соседей, с которыми приходилось делить кухню и туалет.

Конечно, по сравнению с предыдущей, совершенно людоедской эпохой, это был существенный прогресс. Ведь Сталина ничуть не волновала чудовищная перенаселенность крупных городов (особенно Москвы) — его интересовал только военно-промышленный комплекс и связанное с ним тяжелое машиностроение. В результате нерешенность острой жилищной проблемы породила в послевоенном Советском Союзе уродливые социальные проявления, когда окраины крупных городов постепенно превращались в неблагополучные слободские поселения, сконцентрированные вокруг окрестных фабрик и заводов.

Однако после окончания Великой Отечественной войны вместо давно назревшего массового строительства жилья в столице сооружали помпезные станции метро и монументальные высотные дома для начальства и его обслуги, украшенные лепниной, балюстрадами и прочим обильным декором. Знаменитые сталинские высотки, несмотря на господствующую в те годы пропагандистскую кампанию по борьбе с «низкопоклонством перед Западом», стали репликой американских небоскребов, но с башенками, шатрами и шпилями. Их возведение обошлось в астрономическую сумму — только на здание МГУ на Воробьевых горах потратили свыше двух с половиной миллиардов советских рублей, что в то время было сопоставимо со строительством небольшого города на сорок тысяч жителей.

Удивительно, но сталинский ампир, утвердившийся в середине 1930-х вместе с новой «культурной революцией» с ее идеологическим поворотом к дореволюционному наследию и прежним традициям, позволял применять в архитектуре безбожного советского государства элементы религиозного стиля. Например, станция метро «Добрынинская» Кольцевой линии отчетливо напоминает древнерусский храм, а соседняя «Октябрьская» — античную римскую базилику с рядами факелов вдоль стен и подсвеченным алтарем в торце.

Апофеозом вычурной и пышной сталинской архитектуры стала гостиница «Ленинградская» на Каланчевской улице, неподалеку от площади трех вокзалов. И хотя 136-метровое здание стало самым низким из семи сталинских высоток в Москве, среди них его внутренняя отделка больше всех напоминала убранство величественного православного собора (один из его авторов, Леонид Поляков, согласно семейному преданию, был потомком старообрядцев из Псковской губернии).

Писатель Виктор Некрасов отмечал, что при входе в нее «невольно, как в храме, хочется снять шапку перед золотым алтарем, оказывающимся, к величайшему твоему удивлению, просто входом в лифт». К несчастью для авторов «Ленинградской», ее достроили уже после смерти Сталина, в 1954 году, и она сразу же подверглась разгромной критике нового руководства страны, неожиданно став главным символом «архитектурных излишеств».

История этой гостиницы — яркий пример того, как грубое вмешательство государства в искусство в сочетании со сменой эпох безжалостно ломает людские судьбы. В ноябре 1954 года в Кремле на Всесоюзном совещании строителей, архитекторов и работников промышленности строительных материалов Хрущев в свойственной ему безапелляционной манере обругал ее создателей, архитекторов Леонида Полякова и Александра Борецкого, обвинив их в бездумном украшательстве и непомерном расточительстве государственных денег. После этого у обоих создателей «Ленинградской» с позором отобрали Сталинскую премию, а Полякова к тому же выгнали не только из «Моспроекта», но и из собственной квартиры.

Как вспоминала потом его дочь, такому повороту событий мог способствовать конфликт именитого архитектора с Екатериной Фурцевой, которую Хрущев незадолго до этого назначил первым секретарем Московского городского комитета КПСС, то есть фактически хозяйкой столицы.

Естественно, на это она тут же получила гневную отповедь Полякова. К травле, устроенной властью, с удовольствием присоединились и некоторые коллеги-архитекторы, один из которых с назиданием указывал: «Черты буржуазной помпезности и необузданного украшательства находим мы в интерьерах гостиницы “Ленинградская”». После этого Поляков тяжело заболел и вскоре умер в возрасте 58 лет.

По воле Хрущева Академию архитектуры преобразовали в Академию строительства и архитектуры. Современный архитектурный историк Дмитрий Хмельницкий в связи с этим поясняет: «Как видно из названия, строительные и архитектурные проблемы были объединены под единым руководством, причем строительство теперь стояло на первом месте, а архитектура, то есть художественные проблемы, играла второстепенную роль. Для многих воспитанных в сталинские годы архитекторов именно роспуск Академии архитектуры означал крушение архитектуры как искусства в СССР». Хрущев воспринимал архитектуру исключительно в утилитарном смысле — для него она была не искусством, а частью строительства, причем быстрого и дешевого.

Насаждение воли начальства и новой архитектурной моды, как это часто бывает, проводилось грубо и бесцеремонно, сопровождаясь множеством глупостей и нелепиц. По всей стране со зданий, почти достроенных в сталинском неоклассическом стиле, безжалостно снимали не только лепнину и декор, но даже и штукатурку. Показательна история возведения Дворца культуры моторостроителей в Ярославле, который по изначальному замыслу планировался улучшенной версией Дворца культуры Ростсельмаша в Ростове-на-Дону. Однако стройка надолго затянулась, а когда здание было почти готово, от его архитектора Алексея Мулика потребовали радикально переработать проект, максимально упростив фасад и отделку внутренних помещений. Не выдержав непрерывного нервного напряжения и постоянного давления вышестоящего руководства, в августе 1963 года Мулик покончил с собой, оставив двух малолетних детей. Спустя пару лет на Юбилейной площади Ярославля торжественно открыли совсем другое здание, нежели планировал его погибший создатель. От исходного авторского замысла остались лишь две скульптуры у входа, да и те простояли недолго.

Трагедия и беда талантливых архитекторов, вынужденных приспосабливаться к изменившимся обстоятельствам и вкусам новых властителей, наглядно показаны в известном фильме Андрея Смирнова «Верой и правдой», снятом на закате брежневской эпохи. Неспроста до выхода на большой экран его сильно изуродовала советская цензура. Однако нужно упомянуть и то, что знаменитое постановление 1955 года №1871 привело к совершенно неожиданному результату. Взамен сталинского ампира в градостроительной практике появился новый архитектурный стиль — советский модернизм. На Западе он давно пользуется популярностью, но только сейчас в России к нему возник живой интерес, лишь теперь его стали ценить и воспринимать как наше уникальное архитектурное наследие.

Тут возникает закономерный вопрос: а была ли в середине 1950-х годов реальная альтернатива хрущевкам? Вряд ли ответ на него вообще возможен в рамках советской плановой экономики с ее изначальной неэффективностью, жесткой зарегулированностью и всеобщей централизацией. В рыночной системе непременно бы появились разные варианты решения жилищной проблемы. Во-первых, в таком случае урбанизация была бы плавной и постепенной (как в дореволюционной России), а не стремительной и уродливой (как в сталинском СССР). В подобных обстоятельствах города со временем естественным образом приспособились бы к росту своего населения.

Во-вторых, некоторая часть приезжих смогла бы освоить частный сектор в пригородах больших городов (хотя субурбии по американскому образцу тоже не панацея). В-третьих, даже в условиях советской системы у хрущевок была альтернатива. В Москве есть наглядный пример того, как массовое домостроение вполне могло сочетать экономичность и функциональность с эстетической привлекательностью — знаменитый Ажурный дом на пересечении Беговой улицы и Ленинградского проспекта. Как знать, если бы не война, он, вероятно, стал бы таким же образцом типового жилья, какими позже из-за своей дешевизны оказались пресловутые панельные коробки серии К-7 (лагутенковки — по фамилии их автора Виталия Лагутенко, деда известного музыканта).

Архитектурно-строительная революция Хрущева, как и все его правление, оставила после себя противоречивые результаты. Сделанная в середине 1950-х годов осознанная ставка на массовое типовое строительство, решив краткосрочные задачи по обеспечению дешевым жильем миллионов людей, породила новые социальные проблемы и перекосы, воспроизводящиеся у нас в стране до сих пор.

И хотя сейчас появились общедомовые чаты в мессенджерах, но из-за удручающе низкой культуры сетевого общения их эффективность пока незначительна. Состоящие из таких зданий спальные районы, зачастую не обеспеченные минимальной транспортной и социальной инфраструктурой, формируют унылую депрессивную городскую среду, угнетающе действующую на психику и поведенческие установки людей.

Увы, сейчас эта проблема не только не решается, а, наоборот, лишь усугубляется. Окраины крупных городов и окрестности мегаполисов активно и бездумно застраиваются даже не 9-17-этажными, как при Брежневе, а 20-30-этажными домами-«человейниками» с малогабаритными квартирами. Они порождают те же проблемы, что и американские субурбии, только в гораздо большем масштабе и с той лишь разницей, что там люди живут в собственных коттеджах, а у нас — в многоквартирных жилых комплексах, высота которых приближается к небоскребам.

Мы должны понимать, что нынешнее общество оставляет это «наследие» будущим поколениям. Архитектурный критик Григорий Ревзин не так давно назвал его не только нашим проклятьем, но и расплатой «за то, что эта страна в XX веке сделала с собой». Не исключено, что рано или поздно брежневки и «человейники» ожидает судьба московских хрущевских панельных пятиэтажек, которые сейчас в столице активно сносят.

Неизбывная острота жилищной проблемы показывает, что русский народ до сих пор не оправился от колоссального национального стресса, пережитого им во время чудовищных потрясений XX века, когда он не только выстоял, но и переселился из деревенских изб в тесные «малометражки» типовых многоквартирных домов. Как выразился тот же Ревзин, именно они теперь стали нашим национальным типом жилья.

Андрей Мозжухин