«Вопли стояли душераздирающие»

Вторую неделю в Белоруссии продолжаются забастовки и уличные протесты. При том что в последние десять дней уровень полицейской агрессии в отношении протестующих заметно снизился, белорусам, как и всему мировому сообществу, только предстоит в полной мере оценить и осознать степень жестокости силовиков, брошенных на подавление протестов. Безусловное первенство в этом рейтинге займут минская милиция и сотрудники изолятора на улице Окрестина. Каждый день появляются новые свидетельства очевидцев и бывших узников о бесчеловечных условиях содержания и беспрецедентной жестокости пыток, которым подвергались задержанные. Многие из них сравнивали происходящее на Окрестина со злодеяниями надзирателей в концлагере. Для оказания помощи пострадавшим минчане организовали волонтерский лагерь у стен изолятора. Корреспондент «Ленты.ру» побывала в нем и пообщалась с добровольцами и бывшими узниками. После этих бесед ей пришлось обратиться за помощью к психологу-волонтеру.

— В эту пыточную хотите пройти? Да просто по прямой, вон туда, а потом за людьми. Сейчас туда постоянно ходят, не пропустите, — случайный прохожий у метро показывает рукой, в какую сторону идти, чтобы попасть к печально известному изолятору временного содержания по адресу улица Окрестина, 36. Но сейчас белорусы говорят просто «на Окрестина», а более эмоциональные называют это место «Освенцимом» и «концлагерем».

Путь от метро до изолятора занимает всего десять минут быстрым шагом. Людей держат в двух неприметных зданиях, огороженных забором с колючей проволокой — изоляторе временного содержания (ИВС) и центре изоляции правонарушителей (ЦИП). В тревожную атмосферу этого места начинаешь погружаться еще на подходе, случайно прислушиваясь к разговорам попутчиков. «У друга моего, когда оттуда вышел, были переломы ребер, а в туалет ходил кровью. Наверное, отбиты почки», — наклонившись к своей спутнице, возмущенно рассказывает мужчина. Та в ужасе закрывает глаза и мотает головой, прижав руку ко рту.

Первое, что я замечаю рядом с территорией изолятора, — ряды белых и синих палаток, расставленные вдоль дороги, что ведет к входу. Это волонтерский лагерь, который разбили неравнодушные люди для помощи бывшим узникам и их близким. Жизнь тут кипит: около сотни людей в форменных красных футболках постоянно курсируют от палатки к палатке, тут и там видны убитые горем лица.

— Принесите воду, у нас заканчивается! Скорей! — пробегает мимо женщина средних лет, шумно дыша и смахивая прилипшую ко лбу челку.

Ко мне подходит улыбчивый парень и спрашивает, чем помочь. Его зовут Валентин, он отвечает за общение волонтеров с прессой, поясняет, что заметил у меня в руках удостоверение. Валентин рассказывает, что лагерь образовался стихийно и стоит еще со дня выборов 9 августа. Людей привозили постоянно, сюда попадало много случайных прохожих, которые вышли в магазин или выгулять собаку и пропали. «Люди не могли найти своих родных, и в надежде получить хоть какую-то информацию стали собираться здесь. Их были тысячи. В районных РУВД с ними говорить отказывались», — хмурится мой собеседник.

Некоторые из них поняли, что не могут просто стоять и ждать, надо что-то делать. Они самоорганизовались и начали сбор списков задержанных. Люди записывали имена родных и телефон для связи, а круглосуточно дежурившие на Окрестина добровольцы иногда умудрялись передать бумаги сотрудникам изолятора. Возвращали их с пометками маркером рядом с именами тех, кому не повезло оказаться в камере. А вот передачи для заключенных охрана не принимала ни под каким предлогом.

Организованность палаточного городка впечатляет. Несмотря на то что здесь нет лидера, каждый занят своим делом: есть врачи, психологи, юристы, координаторы списков, водители, готовые в любой момент подвезти кого-то до дома. Всем необходимым их снабжают добровольцы. Для удобства навигации на деревьях соорудили импровизированные указатели.

По пути нам встретилась даже группа священников. «Я здесь по зову сердца, потому что в моей стране творится фашизм. Мы лечим души», — отвечает один из них на мой вопрос. Он выглядит безумно уставшим, едва говорит, то и дело прикрывая глаза. Мы благодарим его и отправляемся дальше.

Впереди — небольшое скопление народа, в том числе десяток мужчин в форме ВДВ. Люди собрались вокруг темноволосой женщины в очках. Она, очевидно, опытный волонтер и наставляет тех, кто ждет здесь своих родных: «Когда ваши друзья выйдут, то будут слушать лишь ваши голоса. Позаботьтесь о том, чтобы они обратились за помощью, как бы больно им ни было. Если вы видите на улицах города лежащих людей — проверьте их».

«Будем надеяться, что это скоро закончится. Спасибо вам», — обреченно говорит один из вэдэвэшников. Люди начинают хлопать, но женщина в очках тут же просит прекратить, а мужчина, подошедший послушать, морщится и тихо говорит: «Ой, зря они со своими овациями». Встретив мой удивленный взгляд, он объясняет: «Задержанные рассказывали, что когда начинают хлопать в их поддержку — силовики отыгрываются по полной и избивают намного сильнее. Спросите у врачей».

Медики расселись в своей палатке полукругом и что-то тихо обсуждают. Заметив меня, симпатичная молодая девушка тут же заботливо спрашивает, нужна ли мне помощь. Поясняю, что я журналист, и мне охотно отвечают на все вопросы. Девушка оказалась работницей поликлиники, группа врачей прибыла в палаточный лагерь в большинстве своем из госучреждений несколько дней назад.

По ее словам, внутри происходят настоящие зверства. Отпускают задержанных небольшими группами примерно по десять человек. Сколько всего там было и сколько еще осталось — неизвестно, точных цифр никто не дает. Абсолютно все заключенные выходят избитыми, с синими бедрами и руками, бывают вывихи конечностей и даже переломы, иногда ранения от резиновых пуль, выбитые зубы.

«Есть тут врачи разного профиля, в том числе общей практики, травматологи, специалисты узких направлений, — говорит моя собеседница. — Официально от своих учреждений тут никто не выступает. Думаю, нас бы просто уволили, если бы узнали, где мы. Помогаем абсолютно всем — и задержанным, и их семьям. Ведь люди стоят здесь сутками в любую погоду. Случаются переутомления, истощения. Всего хватает — перевязочного материала, таблеток, обезболивающего».

Как рассказывает моя собеседница, в первые дни, еще до широкой огласки, задержанные покидали изолятор в особо тяжелом состоянии, просто синими от побоев. Некоторых выносили на носилках. Количество машин скорой шло на десятки. Некоторым пострадавшим было стыдно обращаться к специалистам — например, жертвам изнасилования, особенно мужчинам.

Валентин добавляет, что тоже имел опыт общения с измученными на Окрестина задержанными. Их он называет «выпускниками».

В лагере есть еще около сотни человек, которые не похожи на волонтеров: часть стоит, уткнувшись в телефоны или переговариваясь, некоторые уселись на лужайки или настилы. Это бывшие узники Окрестина, которые пришли в надежде получить отобранные у них вещи, и родственники тех, кто еще не нашелся. Мне объясняют, что задержанные выходят отсюда без сумок, денег, телефонов, а порой без обуви и толком не одетые.

Некоторые стоят у стен с фотографиями в надежде найти пропавших близких, и это при том, что протесты длятся уже 12 дней! Но теперь у них есть хотя бы возможность здесь находиться: в первые дни силовики отгоняли людей от ворот. Одна женщина плачет, утирая глаза бумажной салфеткой. Волонтеры не могут ни подтвердить, ни опровергнуть поступающую информацию о возможных погибших. Но люди уверены: трупы здесь были.

Парень, нервно оглядывающийся по сторонам и жующий банан, представляться отказался, но согласился рассказать свою историю. Его схватили еще 9 августа, хотя он просто провожал девушку домой, — кстати, распространенная история.

«В автозаке мы сидели на полу, а по периметру на скамейках стояли силовики и избивали нас дубинками, угрожая, что будут ломать пальцы плоскогубцами, — рассказывает он о пережитом. — В РУВД нас поставили на колени вдоль стены и приказали положить руки на трубу, а затем несколько раз перегоняли из стороны в сторону. Тех, кто двигался медленно, били, тех, кто возмущался, били еще сильней. Заставляли петь гимн Беларуси, кто пел плохо — получал очередную порцию ударов».

По словам моего собеседника, в изоляторе людей морили голодом и не выключали на ночь свет, чтобы они не могли спать. Среди задержанных встречались и женщины, их держали отдельно. 10 августа ситуация ухудшилась. Вновь прибывших мучили намного сильнее — видимо, в отместку за сопротивление властям.

«Я запомнил молодого парня субтильного телосложения, его избили до полусмерти, — вспоминает молодой человек, опустив голову. — Это было страшно. За что его так? Еще среди нас была беременная женщина. Многие говорили, что она и еще несколько человек пытались даже в ИВС требовать соблюдения своих прав, за это в один из дней им принесли воду с хлоркой, после чего всем стало плохо».

В коридорах для новоприбывших устроили «суды», очень напоминающие полевые «тройки» НКВД по стилю работы. Всех без разбирательства обвиняли в участии в беспорядках. Мой собеседник говорит, что логики в приговорах он вообще не увидел. Например, ему дали 15 суток, хотя он ни разу не привлекался ни по одной статье, а те, кому уже случалось попадаться на правонарушениях, иногда получали меньше. Молодому человеку довелось провести на Окрестина всего два с половиной дня, затем его переправили в Жодино, потому что мест в камерах просто не осталось. Там он пробыл столько же, после чего был отпущен раньше срока, почему — непонятно.

Чем дольше я нахожусь в лагере, тем больше замечаю людей с видимыми увечьями — синяками, переломами. На импровизированной скамье сидит мужчина средних лет, вытянув ногу в гипсе. Представляется Дмитрием.

«Во время задержаний на людей просто охотились, — говорит он. — Причем охотников набрали таких, которым это нравится. На улице меня избивали сразу четыре омоновца несколько минут. За это время я дважды отключался, потому что били и по голове, но вот как мне сломали ногу — это я почувствовал. Неужели просто идти к метро — это преступление?».

Далее — автозак, РУВД и путь на Окрестина. В изоляторе силовики выстраивались и били ногами и дубинками тех, кто мимо них шел. Такой процедурой сопровождались все переходы с одного места на другое.

Уже в изоляторе Дмитрия и остальных поставили во дворе. «Так мы простояли где-то час, после чего попали в подвальное помещение, где все повторилось, разве что кисти рук затянули пластиковыми хомутами, — продолжает он. — У некоторых тряслись ноги и руки, если человек падал — его били. Затем мы поднялись на этаж, где нас раздели догола и обыскивали. Мимо ходила какая-то женщина и, пихая ногой, требовала назвать фамилию».

Камера, куда поместили моего собеседника, была рассчитана на четверых, судя по количеству коек, а засунули туда 41 человека. Людям пришлось сидеть по очереди. Не знаю, известно ли об этом Дмитрию и его товарищам по несчастью, но подобные наказания активно применялись в концлагере Аушвиц-Биркенау (Освенцим). Нарушителей правил лагеря после трудового дня помещали в «стоячие» камеры размером метр на метр, без воды, еды и возможности пошевелиться, где они проводили всю ночь.

Существовали и более вместительные «стоячие» камеры со специально суженным, крошечным вентиляционным окошком, чтобы вызвать кислородное голодание. В этих помещениях мемориала туристам даже запрещено делать фото. Казалось бы, преступления нацистов однозначно осудил весь мир, они навсегда остались в прошлом, но в минском изоляторе получилась такая вот историческая реконструкция. Случайно — или кто-то из администрации побывал на экскурсии в Аушвице и «вдохновился»? Возможно, этого мы никогда не узнаем.

90 процентов сокамерников Дмитрия, как оказалось, вообще не участвовали в политических протестах. Кто-то пытался сохранять оптимизм, рассказывать анекдоты, но это мало помогало. Когда людей выпускали, им завидовали, но потом оказалось, что зря: напоследок всех еще раз избивали у забора. «Вопли стояли душераздирающие», — качает головой Дмитрий.

«Наши мучения доставляли им удовольствие, это было видно, — продолжает он. — Я слышал, как избивали какую-то девушку, ее крики, звуки ударов. Параллельно на нее орала матом одна из сотрудниц. У мужчины лет 60 на спине и вовсе появилась "картина Айвазовского", так активно его избивали. Это были пытки — даже взрослые мужчины плакали. Люди, которые начинали плакать и просить пощады, вызывали еще большее озверение. Со мной в камере были ребята лет 20 — у них случались ужасные приступы паники, и они постоянно нажимали кнопку вызова в камере. В итоге силовики сказали: "Еще раз пожалуетесь — выведем вас в коридор и убьем"».

Дмитрий делает паузу, задумчиво смотрит на меня из-под голубой бейсболки и внезапно сдавленным голосом добавляет: «Знаете, а ведь я боксер. И нигде меня так не унижали и не травмировали физически, даже на ринге. Но ничего, они меня покалечили, но... (вырывается всхлип) но меня не сломали. Спасибо, что предаете огласке то, что здесь происходит».

Третий мой собеседник из числа узников, Александр, добавляет, что с особой жестокостью обращались с теми, кто был задержан с оппозиционной символикой. Кроме того, людей «помечали»: «Заливали краской одежду или подошвы кроссовок. Полагаю, тем, кто провинился при задержании или просто чем-то не угодил силовикам. Мне рассказывали, что девушкам делали разрезы на одежде и заливали краской голую грудь или ягодицы. Меченым мужчинам доставалось по полной, а девушкам… Не знаю».

Неожиданно Александр окликает проходящего мимо человека:

— Здорово! Ты здесь за шмотками? А где Гриша? Он вообще живой?
— Не знаю, его избивали дико… А ты чего здороваешься? Уже виделись.
— Да? Голова вся разбита, не помню ни черта…

Они начинают беседовать, а я торопливо прощаюсь и направляюсь к выходу с территории. Неожиданно меня останавливает незнакомый мужчина и просит пройти с ним. Сначала я теряюсь, но потом он поясняет: «Я психолог и вижу, что вам нужна помощь». Сопротивляться нет ни сил, ни желания. Я усаживаюсь на раскладной стул, а мой добрый друг кладет руку мне на плечо, и тут у меня случается истерика. Странно, ведь ни чувствительной, ни слабонервной я никогда себя не считала.

— Вы поймите, то, что вы увидели и услышали, объясняется тем, что у силовиков стоит задача людей раздавить. Они это и делают профессионально, — начинает он мне объяснять.

«Был здесь молодой человек, у которого диагностированный случай снижения интеллекта, — продолжает психолог. — Он у него на уровне десятилетнего ребенка, а его били и унижали. Теперь он слышит резкий звук — и падает на колени, потому что ему страшно. Силовиков воспитывает система, в один момент она испугалась и сказала: "Защити меня и убей всех вокруг". Но со страхом можно и нужно бороться. Сможете и вы».

Мы общаемся около десяти минут, после чего я благодарю его и наконец двигаюсь в сторону выхода. В такси меня отпускают ужасы, вспоминаются почему-то другие новости — как женщины в белых платьях и с цветами выходили и вставали в цепи, как им дарили цветы и воздушные шарики, как ОМОН опустил щиты перед многотысячной толпой возле дома правительства, о забастовках, о том, как люди в Беларуси сейчас пытаются не просто выжить, но построить свое будущее, защитить его. Надеюсь, по итогам каждый гражданин этой страны — и силовик с дубинкой, и женщина с цветком, и рабочий с плакатом — получит, то что заслужил. В конце концов, каждая сторона бросила все силы на то, чтобы именно так и случилось.

Антонина Матвеева