«Мы живем с ними в параллельных мирах»

За последние пару десятилетий россияне привыкли к трудовым мигрантам из стран Средней Азии. Привыкли — но не более. Мы ничего не знаем о том, где и чем они живут. По мнению некоторых экспертов, мы даже не можем знать число находящихся в стране мигрантов. Между тем это сложный параллельный мир со своими больницами, детскими садами и даже дискотеками, который еще только предстоит открыть. Екатерина Деминцева, заведующая Центром качественных исследований социальной политики Института социальной политики НИУ ВШЭ, прочитала в Культурном центре ЗИЛ лекцию, в которой рассказала о результатах пятилетнего исследования жизни мигрантов. «Лента.ру» публикует главное из этого выступления.

На то, где селится мигрант, как считают западные исследователи, влияет не только стоимость жилья, но его расположение, в некоторых случаях — этническое происхождение мигранта, религиозная принадлежность, социальный статус и наличие или отсутствие социальных связей в городе. Это значит, что некоторые мигранты, приезжая в американский или европейский город, селятся там, где есть их знакомые, друзья и родственники.

Почему в американских и европейских городах оказывается, что люди живут в каких-то определенных районах? Это связано с несколькими факторами. Что такое американское гетто? Оно очень тесно связано с историей городов, историей американской сегрегации, историей американской жизни. Это были районы для чернокожих. Гетто, которое когда-то существовало в Сент-Луисе, которое построили специально для бедных чернокожих людей в качестве социального жилья, в конечном итоге пришлось снести. Действительно этот район стал настоящим гетто, куда не ходила полиция, где не могли разобраться кто где живет, где была преступность, наркомания и куда было страшно войти.

Следующий пример — это мигрантские предместья Парижа, и вообще социальные районы европейских стран. Это районы, в которых строилось социальное жилье для рабочих, которые жили в окрестностях больших городов и приезжали на заработки. Это жилье, построенное в 60-х годах, постепенно стало жильем для бедных. Этими бедными стали как раз мигранты. Поэтому там мы оказываемся в ситуации социально однородных районов, и они как раз этнически пестрые, потому что в них живут мигранты из различных стран и выходцы из мигрантской среды. Там живет второе, третье и уже четвертое поколение мигрантов.

Эти дома ничем не отличаются от домов из наших окраинных районов. Но есть одна очень важная особенность: во всех этих домах [в Европе] живут очень бедные люди, которые предоставляют специальные документы, чтобы им давали социальное жилье. Сейчас там происходит новое вытеснение, происходит вытеснение мигрантов молодыми активными творческими образованными людьми, у которых нет денег снимать жилье в богатых районах, и они наслаждаются жизнью в таком этническом окружении.

Очень много существует стереотипов. Когда я спрашиваю, как вы думаете, где живут мигранты, мне сразу начинают называть Бирюлево, Кузьминки, Гольяново (удаленные районы Москвы, —прим. «Ленты.ру»). Но мы имеем огромные кварталы жилья, которое было построено в советские годы, и мы с трудом его можем назвать социальным, потому что на самом деле в советские годы социальным было всё жилье, квартиры выдавались через различные предприятия, институты и так далее.

[В советское время] была идея, что это будет город социального смешения, то есть в одном доме будут жить академики, шоферы такси, продавщицы, учителя и так далее. Когда Москва подошла к 90-2000-м годам, это был очень социально смешанный город. Да, была какая-то престижность [в некоторых районах], но все дома и все районы были социально смешаны. Это еще и город, строившийся из микрорайонов с типовым жильем, в котором могут жить абсолютно разные категории жителей.

Географы пишут, что, на самом деле, в Москве, да и вообще в постсоветских городах, мы наблюдаем очень маленькую мобильность населения. Зачем человеку, который живет в одном районе, менять его на другой [такой же] район? Если вы родились на Водном стадионе, зачем вам переезжать в Перово? У вас примерно одна и та же инфраструктура, одна и та же доступность, у вас здесь есть друзья и какое-то окружение, и дома одни и те же. Если вам надо поменять жилье, вы можете даже в своем районе найти неплохое жилье из точечной застройки.

Когда приезжает малиец в Париж, он подходит к таксисту и говорит, отвези меня к малийцам. И его отвезут в Монтрёй (восточный пригород Парижа —прим. «Ленты.ру»), потому что все знают, что там очень много малийцев живет, так исторически сложилось. Если выходец из Таджикистана выйдет из Шереметьево и скажет «отвези меня туда, где живут таджики», я думаю, что таксист удивится, и не будет знать, куда везти этого человека.

Мы выбрали четыре разных района — ближе к центру, дальше от центра, более престижный, менее престижный — и посмотрели, как в них живут мигранты. В каждом районе мы делали анкетный опрос, чтобы понять географию мигрантов. Вопросы задавались таким образом : куда вы ходите, чтобы покупать продукты, где живут ваши ближайшие три друга? И каково было наше удивление, когда практически в трех четвертях анкет оказалось, что друзья живут далеко, в абсолютно разных частях города. Это говорит о большой мобильности людей.

Чем еще отличаются эти «геттоизированные» районы и пригороды в западных странах? Они втягивают в себя мигранта, там образуется своя инфраструктура, есть своя школа, свои досуговые центры, свои ассоциации, друзья живут в основном в этих районах, родственники. И этого мы не видим в Москве. Мы видим, что все друзья, родственники, знакомые живут везде.

Мы говорим об определенных категориях [людей] — трудовые мигранты из Средней Азии. У нас всего четыре мечети в Москве, но есть огромное количество молельных залов, о которых мы, к сожалению, мало знаем. Коллеги сейчас делают исследование на эту тему. Но нет никакой привязки «я поселюсь рядом с молельным залом». Такого не существует. «Я скорее поеду туда в выходной день».

Существует несколько рынков. Нам называли несколько, в которые ездят мигранты. Нам активно советовали ездить на Теплый Стан покупать специи.

Но нет привязки мигрантов к определенным местам именно этнически. Все, о чем я говорю — рынки, торговые центры, — это места, которые используются точно также жителями нашего города. Рынок Теплый Стан также используется, на Пражской «Электронный рай» и так далее. Это те же самые места, куда ходят другие местные жители. Но чаще — места эконом-класса.

Очень частые места досуга мигранта — это большие торговые центры. Я первый раз попала в «Афимолл» (торговый центр в районе небоскребов «Москва-Сити» —прим. «Ленты.ру»), как раз когда делала исследование по мигрантам. Его постоянно называли, причем во всех четырех районах. «В Афимолле бываю». А что вы там делаете? «Гуляю, фотографируюсь».

Мы с какой целью бываем в торговых центрах? Заходим, покупаем одежду, в кино идем, заходим в какие-то кафе. Но молодые люди, семьи трудовых мигрантов — у них очень мало денег. Зачем они туда приходят? Это красивое место. Это место, где ты можешь сфотографироваться и послать фотографию родственникам и друзьям, и показать, что живешь в Москве, что это действительно тот город, который показывают по телевизору. Потому что очень многие ребята говорили: «Я был разочарован, когда переехал в Москву. Потому что я ехал в город богатый, красивый, с красивыми машинами и красивыми видами, но я оказался в пятиэтажке в Перово, и чем оно лучше, чем в Оше (Киргизия), в Самарканде (Узбекистан)? В Самарканде вообще в тысячу раз лучше». Очень многие идут в торговые центры, чтобы оказаться в той Москве, в которую они ехали.

Когда человек в первый раз попадает в город, ему оказывают поддержку выходцы не просто из той же страны, а именно из того региона, откуда он происходит. В Москве очень много выходцев из Оша и Ошской области Киргизии. Идет очень много потоков, люди помогают друг другу. Эти связи очень часто сохраняются.

Когда человек находит работу, то чаще всего, если он приехал один, он старается найти жилье как можно ближе к работе. Это не только наше исследование, это очень многие исследования показывают. Почему ближе к работе? Это сокращает не только затраты, это сокращает вероятность того, что вы встретитесь с милиционером, который попросит у вас документы. И, на самом деле, найти жилье рядом с работой не так сложно. Ищет он не квартиру, даже не комнату. Ищет он койко-место в этой комнате, если он одинокий мигрант. Даже если он приехал с женой, или это женщина одинокая. Можно всегда найти [жилье] через соцсети. Во «ВКонтакте», в Одноклассниках очень много групп, в которых дают объявления — у нас освободилось место в квартире около Кантемировской, около Выхино.

Мы живем в каких-то параллельных мирах с трудовыми мигрантами. На самом деле, когда мы делали исследование, и мы знали, что в каких-то домах живут мигранты, некоторые люди даже не подозревали, что они их соседи.

Привозят ли мигранты в Москву детей? Да, привозят. Но мало. Почему мало? Потому что привозят детей только те мигранты, которые уже имеют здесь более или менее нормальную работу, а самое главное — имеют возможность снять комнату (я даже не буду говорить о квартире) на свою семью.

У нас сейчас существует очень много мифов, что какие-то школы называют «мигрантскими». «Есть такая-то школа, и там больше 50 процентов детей не говорят по-русски». Два года назад нас заинтересовала эта тема, насколько это правда? Мы выбрали неблагополучные школы, потому что и по статистике, и по исследованию, которое проводила Высшая школа экономики, именно в этих школах концентрируются дети выходцев из других стран и дети, для которых русский язык не является родным. Это не значит, что они не говорят по-русски. Просто они родились в семье, в которой папа или мама не говорит по-русски.
Что мы увидели в этих школах? Во-первых, мы увидели, что, действительно, в них больше детей, которые происходят из других стран. Но не только из других стран, но и из других регионов [России]. Какую ситуацию мы наблюдаем?

В школах со сложным социальным контекстом учатся далеко не только дети мигрантов. Там учатся дети из социально неблагополучных семей, семей алкоголиков, наркоманов — реже, но тоже, неполных семей, со сложными социальными историями, дети-сироты.

Существует престижная школа прямо рядом с этой школой, и существует определенный барьер попадания в эту престижную школу. Это подготовительные курсы. Кроме того, существует негласная сегрегация, и вы все об этом отлично знаете, во многих российских городах, когда администрация пытается исключить некоторых детей из пространства школы. Если в этом лицее многие родители не хотят видеть детей каких-то низких социальных категорий, и видеть иноэтничных детей, то они и не будут их брать. А предлог, чтобы их не взять, всегда можно найти. «У вас не хватает какого-то документа, у вас неправильно сделана регистрация, у нас просто нет мест». И как вы докажете, что места есть?

Доска «Наша гордость» — эту фотографию я сделала в одной из школ. Первые места занимают как раз девочки из Узбекистана и Таджикистана. О чем это говорит? Это не только дети, которые говорят по-русски (детей, которые не говорят по-русски совсем, не так много в этих школах; и в течение года, если ребенок попадает в начальную школу, а у нас вообще нет никаких программ для детей мигрантов, но даже при отсутствии каких-либо адаптационных программ, за год дети начинают говорить), это дети, которые еще и учатся хорошо. Я не буду говорить, что все, но многие дети мотивированны. Потому что родители, которые их привезли, также мотивированны, чтобы ребенок жил в лучших условиях, они ему говорят, что нужно учиться, стараться. И многие учителя подчеркивали, что да, не все, но есть дети, которые стремятся к тому, чтобы быть лучшими.

Буквально два дня назад я разговаривала с людьми, которые связаны с образованием. И они говорят: «но ведь в этих школах жутко, туда не войдешь». Вы знаете, мы этого не увидели. Честно, я пыталась найти драки, конфликты и так далее. Я их не вижу.

Почему? Во-первых, там эти дети не составляют большинства. В Подмосковье мы нашли одну школу, в Котельниках, в которой 50 процентов выходцев из мигрантской среды. Это не значит, что дети не говорят по-русски. Рядом находится рынок, но многие дети родились уже в Москве. Почему же не происходит конфликтов? Потому что мы сталкиваемся с довольно однородной средой. Дети попадают в среду, к которой они очень быстро приспосабливаются, потому что в этой среде все сами с большими проблемами. Мы увидели, что в какой-то момент сглаживается история с происхождением.

Если эту школу в районе называют мигрантской, а мы очень часто слышали и «черная школа», то сами дети эту границу теряют, для них она не становится столь значимой. Это, на самом деле, очень важно. Потому что школа — один из тех инструментов, который социализирует ребенка, который адаптирует его. В Америке, Англии, Германии, Нидерландах очень много кейсов, когда школа не может стать местом, где ребенок будет социализироваться, потому что он попадает в среду только мигрантскую. В мигрантском районе он оказывается в мигрантской школе, и у него не происходит никакой адаптации и интеграции в общество.

Как раз желание социализации — когда привозят детей. Вы знаете, когда я вижу детей, которые учились уже три-четыре года в школе — у них одни и те же разговоры [как и у российских детей]. Это Minecraft, это мультики, Youtube и так далее. Речь идет о глобальной культуре.

Когда мы стали делать исследование в школах, мы обнаружили, что в них либо уже есть, либо открываются проекты кадетских классов. Мы спросили, почему вдруг? Как мне объясняли учителя и директор: школа со сложным социальным контекстом, в школе учится достаточно много детей из других стран, и мы не знаем, как себя с этими детьми вести, не знаем, что с ними делать, не существует адаптационных программ. Мальчики с Кавказа вообще очень резкие. Нужно придумать, что с ними делать. И большинство школ придумали использовать программы милитаризации. И еще очень активно они стали принимать [на работу] мужчин. Почему? Почему-то есть такое восприятие, что мужчины должны решить вопросы, связанные с мигрантами. Это довольно-таки странная ситуация.

Я пока еще не могу оценить последствия, но я вижу, что ситуация иноэтничности, другой культуры, которая приходит в эту школу, решается вопросами не каких-то образовательных программ, а вопросами введения военного режима, можно сказать.

У мигрантов появляются свои места в Москве. Стоит ли этого бояться? Нет.

Что такое «свои места»? Это места, не привязанные к районам. Это, например, так называемые «киргизские клиники» —абсолютно зарегистрированные, частные медицинские центры, в которых нет никакой традиционной медицины. Это обычные медицинские центры, но в которых в основном работают врачи-выходцы из Киргизии.

Почему в России вообще появились эти центры? Появились они в условиях социальной исключенности мигрантов. На самом деле, приезжая в Россию мигрант практически не имеет доступа к социальной системе, никакого доступа к здравоохранению, и должен сам решать свои вопросы. Кроме ситуаций, когда человек падает на улице, получает перелом и так далее, то есть когда он не может не обратиться в скорую помощь. Только в этих случаях мигрант попадает в больницу, и там, опять-же, по-разному решает свои вопросы, и часто больницы не хотят брать мигрантов, потому что у них нет полиса, полис надо покупать, или он полис не продлил.

И если у трудового мигранта что-то заболевает, но это не случай скорой помощи, то обратиться в поликлинику они не могут. Поэтому не удивительно, что первую [киргизскую] клинику открыл при содействии киргизского посольства выходец из Киргизии, и на открытии был посол. Они открыли ее со словами «мы знаем, в какой ситуации находятся мигранты, и клиника — как раз такое место, куда вы можете прийти со своими проблемами, да, вы там тоже будете платить деньги, но по крайней мере вас там ждут врачи».

На самом деле, если мигрант пойдет в частную клинику в Москве, он тоже может столкнуться с дискриминацией. Он войдет в нее, и ему скажут, вообще-то у нас клиника для обеспеченных людей, и, наверное, вам стоит поискать другую. Почему именно киргизы открывают эти клиники? У многих киргизов сейчас есть российское гражданство, потому что было соглашение, которое действовало до 2012 года, между Киргизией и Россией, и многие мигранты могли получить гражданство по облегченной схеме.

Их сейчас больше 30, пара-тройка больших мест, но, на самом деле, это может быть два-три кабинета наиболее востребованных врачей — гинеколог, уролог, хирург и стоматолог. Это врачи молодых людей. Они знают, что нужно не только помочь, вылечить. Врачи нам говорили, «знаете, я ставлю перед собой задачу не только выписать таблетку, но еще и понять, может ли человек оставаться здесь и лечиться в Москве, не тратить деньги, а купить билет и вернуться на родину». Врачи видят свою функцию в том, чтобы выстроить траекторию, как и где должен человек лечиться, как ему помочь.

Это врачи, которые знают традиции. Традиции — это не значит, что они делают какие-то ритуалы и так далее. Они знают, что лучше, например, сказать о венерическом заболевании мужу, а потом жене. Они мне рассказывали целые схемы, как они это проделают. Потому что, если жена скажет мужу, то, скорее всего, он обвинит ее в том, что это она принесла эту болезнь. Ведение беременности у женщин. Мигрантки не имеют права вставать на учет по беременности бесплатно в России. Ведение беременности в частных клиниках — очень дорогое, прежде всего для трудовых мигрантов. Они выстраивают какие-то схемы помощи этим людям.

Совершенно новая вещь — киргизский детский сад. Женщина из Киргизии приехала, педагог, учитель английского языка, несколько лет жила с мужем здесь, в Москве, и ей стало очень одиноко без своих детей. Большинство мигрантов, конечно же, живут без детей здесь. Она стала думать, как можно сделать так, чтобы привезти ребенка. Как вы знаете, обязательное образование у нас в стране начинается со школы, то есть до 7 лет ребенка не обязаны брать никуда, и большие проблемы не только у мигрантов с детскими садами, но и у нас.

Она придумала сделать детский сад. Сейчас туда ходят дети не только из Киргизии. Оказалось, что он востребован у многих мигрантов, причем даже внутренних мигрантов. Очень сложно попасть в обычный детский сад ребенку, если его родители прописаны, скажем, в Ярославской области, в Тульской области. Это платные услуги. На самом деле, мигранты очень много платят.

Многих детей мы не видим вообще. Это дети, которых привезли, которых некуда девать, и дети сидят дома целыми днями, и смотрят телевизор. Есть сейчас такой проект, лицей «Ковчег-XXI век». Директор лицея придумал историю с классами для мигрантов, сотрудники подходили к людям на улице, выходцам из Средней Азии и говорили, у вас есть дети? Мы хотим бесплатные классы для них сделать. От них шарахались, и самое сложное было — набрать этих детей. Но они в конце концов их набрали. И мы приехали туда, и беседовали с ними. Это дети, которых вытащили из дома. Мы брали интервью у этих детей. Это дети, которые по два-три года сидели дома.

Если мы говорим о параллельном мире — сейчас очень распространены киргизские дискотеки. Молодые ребята и девчонки ходят на дискотеку, знакомятся, танцуют. Туда очень сложно попасть. Моя коллега пыталась туда войти. Ей сказали, что вы не проходите фейс-контроль. Это действительно место, где собираются свои.

Но это происходит прежде всего из-за того, что эти ребята, которые работают в Москве, они выключены из другого общества.

Я вижу, что взрослые приезжают на заработки. Конечно, в дальнейшем они уедут. Хотя бы потому, что здесь очень сложно остаться, сложно купить жилье, снимать жилье, если ты не работаешь. Если ты не работаешь — у тебя здесь нет жизни. И очень многие вернутся. Молодые по-разному смотрят на это. Это зависит от того, как сложится их карьера. А дети… Я видела ситуацию во Франции с этими детьми, которые учатся в школах в замкнутых районах — там намного сложнее ситуация. Они замкнуты не только в своем сообществе, но и территориально замкнуты. У них все происходит на этом клочке земли, и у них нет никакого желания миграции. Здесь же дети включены в общество, что большой плюс, и я смотрю на это с большим оптимизмом.

Записал Владимир Шумаков