«Они способны жить только в общине»

«Лента.ру» продолжает рассказ про общину «Ной», где бездомным дают кров, работу и, самое главное, возможность начать новую жизнь и снова почувствовать себя людьми. В первой части мы познакомились с основателем и директором общины Емельяном Сосинским и побывали в одном из общинных домов в Подмосковье. О том, кто и какими путями попадает в «Ной» и как распоряжаются они этим шансом, речь пойдет во второй части репортажа.

— В начале 2003 года я был далек от всего этого, — не слишком охотно выходит на откровенность 47-летний Емельян. — Работал автоинструктором в Тушино, имел высокие рейтинги и зарабатывал до 120 тысяч в месяц. У меня было все: любимая жена, отличный автомобиль, хороший доход, но жизнь теряла смысл. И потеряла настолько, что стала в тягость. Я ходил к психологам, пробовал различные хобби. Однажды ученица из автошколы посоветовала креститься. Я был атеистом, но других вариантов для себя тогда не видел.

Емельян поехал к старцу Нектарию в Радонеж, но тот разговаривать отказался. Через пару месяцев он повторил попытку, приехал в Сергиеву Лавру и стал первому попавшемуся монаху задавать вопросы о смысле жизни и путях его поиска. Монах отвечал, но с такой неохотой и с такой скукой в глазах, что Емельян отстал и ушел. Следующему священнику он даже предложил денег за разговор, но интересующих его ответов не получил. После нескольких неудачных попыток знакомые знакомых рассказали, что в Красногорске, в так называемом Николо-Боголюбском храме есть батюшка, который ему нужен.

В первую встречу Емельян разговаривал со священником четыре часа кряду, с восьми вечера до полуночи. Во вторую встречу — три часа. Далее стал регулярно посещать службы и проповеди. Еще через месяц, в декабре 2003 года, Емельян подошел к настоятелю и спросил: «Почему у вас никто не занимается бездомными, которые просят милостыню на паперти?».
«Потому что некому, — ответил священник. — Но если ты хочешь, я тебя благословлю».

— Я стал на свои деньги и на деньги прихожан помогать этим бездомным: квартиры снимал, еду покупал, билеты домой. Жена ненавидела мою новую деятельность, потому что я перестал бывать дома и тратил на бездомных примерно половину дохода, но терпела. Я же скоро понял, что все делаю неправильно. Съемные квартиры стоили слишком дорого — долго не поснимаешь. В съемных квартирах они запивали. Отправленные домой возвращались в Москву. К тому же необходимо было выдернуть их с улицы не временно, а насовсем. Тогда я стал искать приют — большое помещение в Подмосковье, где они могли бы жить вместе и под контролем. Одновременно искал людей, у которых уже есть опыт работы с бездомными. Кроме прочих, в 2005 году познакомился со священником, который раньше был участковым милиционером, мало того — содержал при приходе маленькую общину бездомных. Это была очень хорошая школа.

Новый знакомый со знанием дела объяснил Емельяну, что все душераздирающие истории, которые рассказывают бездомные, — ложь, которая помогает получить щедрую милостыню. Рассказал, что большинству из них просто нравится пить и ничего не делать. Что, к примеру, информация о храмах, где настоятель раздает бомжам деньги, высоко котируется у бездомных, и делятся они ею друг с другом совершенно не безвозмездно. Объяснил, что для начала бездомного необходимо правильно опросить и проверить информацию. Научил проводить допросы по всем правилам дознания, со всеми тонкостями и уловками.

— У меня тогда жила женщина из Белоруссии, — вспоминает Емельян. — Она показывала свидетельства о рождении четверых детей, рассказывала, что дом сгорел, муж с тремя детьми живет в палатке около железнодорожной станции, а четвертый ребенок в больнице и нужны деньги на лекарства. Я позвонил в Белоруссию. Выяснилось, что дом стоит запертый целехонек, детей у супругов отобрали уже давно, сами они сознательно ушли попрошайничать, потому что выпить любили очень, а работать отказывались. И таких историй оказалось 95 процентов. Более того, если у бездомных есть дети, они служат исключительно средством для попрошайничества. И вырастают в ста процентах случаев лгунами, пьяницами и профессиональными бомжами.

Емельян поделился «оперативной информацией» с настоятелем Николо-Боголюбского храма, тот донес ее до прихожан, и бомжам перестали подавать милостыню. Информация разнеслась по вокзалам, и с паперти исчезла публика с табличками: «Погорельцы», «Нужны деньги на операцию», «Помогите собрать на билеты» и так далее.

— Мы стали помогать только тем, кто хотел измениться, готов был отказаться от алкоголя и начать работать, — продолжает директор «Ноя». — Врут они про себя или нет — это дело второе. Тех, кто решил снова стать человеком, мы отправляли в приюты, обеспечивали и обеспечиваем работой, питанием и крышей над головой.

— Не назову точный процент, но среди них многие готовы работать, — добавляет Емельян. — Вот только они не могут делать это поодиночке. Если просто дать им квартиру и документы, они снова все пропьют. Здесь и опыт алкоголизма и бездомности и, возможно, врожденные деформации. Они способны жить только в общине. Но государство этого понимать не хочет. Государство говорит: «Ты восстановил ему паспорт, устроил на работу, снял жилье — молодец, дальше пусть он сам». Но это все равно что дать одинокому безногому коляску и отпустить на все четыре стороны. Без нашей помощи они умрут.

Проехав Ивантеевку, попетляв по заводским переулкам, преодолев разбитую в хлам лесную дорогу, минивэн Емельяна остановился у четырехэтажного коттеджа из красного кирпича за глухим забором. Это оказался самый старший социальный дом «Ноя», которому три года. Коттедж снимается у частного владельца за 150 тысяч рублей в месяц. В нем находят кров 110 человек.

Территория за забором коттеджа большая — около гектара. В двух четырехэтажных кирпичных домах и одном большом бараке живут постояльцы. В барак попадают вновь прибывшие. Со временем переселяются в кирпичные дома. В домах на каждом этаже туалеты и душевые. В комнатах для мужчин стоят двухярусные кровати-нары. В каждой комнате живут человек 20-25. Женщины с маленькими детьми — в небольших комнатах по двое. Четвертый этаж одного из корпусов — для семейных: тут пары, образовавшиеся здесь же, в «Ное». Для совместного проживания вступление в официальный брак обязательно.

Работать должны все, да никто и не против. Женщины шьют в швейной мастерской. Несколько человек обслуживают дровяную походную кухню и готовят еду на всю общину. Человек двадцать чистят лес от валежника — дрова позволяют экономить дорогой газ. Десять человек занимаются ремонтными работами. Группа мужчин режет фигурки и иконки из дерева — на продажу. Отдельная бригада обслуживает подсобное хозяйство, в котором есть свиньи, козы, кролики и куры.

— Я теперь тут главный свинарь, — не без гордости говорит Коля Митин, 33-летний щуплый черноволосый мужчина с фактурным лицом. — Родился на Алтае, работал на разных работах, пьянствовал, увольняли. После смерти матери приехал в Москву, стал попрошайничать и пить еще больше. Жил в подъездах, чуть не умер от похмелья.

Добрые люди привезли полумертвого Колю в «Ной». Два года он не прикасается к алкоголю, дослужился до старшего свинаря, в его хозяйстве 17 животных. Говорит, что обрел здесь надежду.

Композитора, как все его здесь называют, зовут Александр Турчаненко. До 30 лет он был пианистом, пока в драке не повредил руку. Психологическую травму от потери любимой профессии переживал, уединившись на два года в пещере на Кавказе. Потом лет десять мотался по стране, хипповал. Затем женился на москвичке, родилась дочь. Несколько лет проработал в издательском кооперативе «Камелопард». В начале 1990-х уехал с дочерью в Америку, где 17 лет работал таксистом. Вырастив дочь, привез ее на родину. Однако дочери родина не понравилась, она вернулась в США и вышла там замуж. У Александра жизнь на родине не заладилась. Он потерял жилье и, оставшись к старости один, работал сторожем на даче. Потом узнал про «Ной» и предложил свои услуги в качестве водителя — за кров и стол. Он говорит, что это место напоминает ему пионерский лагерь, только для взрослых.

Дядя Женя — на самом деле Евгений Семернин 53 года рождения. Он коренной москвич, вырос в районе Войковской. Водил тепловозы, начал здорово выпивать. Украл — сел. После отсидки выселили на 101-й километр. В 1983 году его родного брата убили, когда он возвращался ночью домой с 800 рублями отпускных. Дядя Женя приехал в Москву на похороны, задержался на несколько дней — поддержать мать, и снова сел за нарушение режима. Вышел. В 1987 году его снова прописали в Москву. Работал шофером. Потерял работу и не смог найти новую — по возрасту. Начал пить и пил, пока не остался без квартиры и документов. Сейчас директор «Ноя» Емельян восстанавливает дяде Жене паспорт, а там, глядишь, восстановит и пенсию. Но даже если так — дядя Женя останется в «Ное», потому что один боится запить и умереть.

Людей со сложными судьбами в этом месте 110 человек — со всей страны. А всего в общине в шесть с половиной раз больше. Алкоголь, тюрьма, обман, невезение, слабость характера, злой рок — причины, по которым они остались без дома и работы. Благодаря Емельяну Сосинскому и четырем священникам храма Косьмы и Дамиана — попечительскому совету «Ноя» — у этих людей, в большинстве неплохих и давно раскаявшихся, появился шанс прожить остаток жизни по-человечески. Они стараются его использовать, но окружающие не в восторге от соседства с ними и гонят их с таким трудом обретенных мест. А государство просто отошло в сторону. Странное дело, но к приютам для бездомных собак и общество, и государство зачастую относятся куда лучше.

У меня еще оставались вопросы, но по пути в Москву Емельян все время говорил по телефону. Звонили юристы, волонтеры, социальные работники, управляющие домов «Ноя», бухгалтеры, журналисты и меценаты. Он объяснял, просил, распоряжался, рассуждал и уговаривал.

— Вы уверены, что ребенок с ними чужой? — спрашивал он в трубку. — Это сложная проблема. Если вызвать социальную службу — его вернут родителям-алкоголикам. Он, конечно, будет ходить в школу, но сопьется к седьмому классу и сядет в 17 лет. Если же он останется у нас, он не получит образования, но вырастет трезвым и работящим. А вы как думаете, какой вариант лучше?

Из телефонных разговоров Емельяна я узнал, что людям без паспорта и страхового свидетельства государственная медицина не отказывает в специализированной помощи. Что вылечить сифилис вновь прибывшему в «Ной» бездомному стоит 30 тысяч. Счета за гемодиализ бывают просто неподъемными, а клопов в рабочих и социальных домах приходится травить минимум четыре раза в год. Узнал, что «Ною» необходима любая помощь, но в первую очередь — дома для общин с большими первыми этажами, расположенные там, где местные жители не станут объявлять организации войну. Очень нужны заказы на надомную работу, любые лекарства, вещи, матрасы, старые компьютеры и много чего еще. Но больше всего нужна помощь министров и депутатов — изменение законодательства, чтобы жить и работать общиной было законно.

— А что жена, не ушла? — спрашиваю, прощаясь.

— После того как с 2012 года я стал получать за эту работу зарплату, она смирилась, — у Емельяна снова звонит телефон. — Но я думаю, она многое бы отдала, чтобы я снова стал автоинструктором.

Павел Орлов