Налог на рост

Один японский экономист сказал, что рост — это способ преодоления разрыва между точкой, в которой вы находитесь, и образом желаемого будущего. «Япония перестала расти, потому что мы свою задачу решили», — резюмировал он.

Россия точно не может сказать, что уже находится в искомом пункте Б и поэтому ей достаточно нынешних темпов роста.

Начнем с того, что в мировой экономике мы занимаем примерно 3 процента. Тогда как на долю СССР приходилось 10 процентов. А с учетом сателлитов и союзников — 20-30. Мы же в одиночестве, экономически не очень заметны и при этом поднимаем знамена мировой державы.

Значит, нужно расти темпами не ниже мировых. То есть не менее чем на 4 процента в год.

Можно, правда, предложить миру нечто такое, без чего он никогда не сумеет прожить. Тогда и 1 процента будет достаточно. Но у нас пока такого уникального товара нет.

Вторая причина. Жить хотим лучше. И не то что бы сильно лучше, но при плохом устройстве институтов темп роста в 1,5-2 процента ощущается как ухудшение. Все бонусы в таком случае остаются на верхних «этажах». Чтобы все были довольны, таким странам, как наша, нужно расти быстро. Хотя бы на все те же 3-4 процента.

Третье. Вообще говоря, мы — в технологическом отставании. Чтобы его преодолеть, нужны большие накопления. Нефтяной подушки, которая была накоплена в нулевые годы, во-первых, недостаточно, а во-вторых, мы ее уже изрядно подъели.

Да, предыдущие модернизации, которые были в нашей истории, осуществлялись за счет населения. Получается, что придется либо опять прибегать к «раскулачиванию» сейчас, либо решать эту проблему, увеличивая темпы роста. И таким образом попытаться добиться желаемого скачка неконфликтным или не остроконфликтным способом.

Наконец, нельзя не учитывать интересы доминирующих групп, у которых резко сократились рентные доходы. Им надо либо кого-то из «собратьев» вычеркивать, либо как-то пирог увеличить.

Поэтому, похоже, все понимают, что расти нужно. А вот для чего? Здесь консенсуса нет.

Например, если мы хотим остановить обнищание населения — тогда не надо призывать к ослаблению рубля, чтобы добиться сколько-нибудь значимых темпов роста. То же касается использования дешевой иностранной рабочей силы. Возможно, мы тем самым быстрее накопим средства для желаемого технологического прорыва. Но когда есть легальный неквалифицированный труд, нет и необходимости внедрять роботов.

Иными словами, выбор источников роста напрямую зависит от того, каких качественных целей мы хотим достичь. А определение этих целей, консенсус по ним затруднен из-за весьма плачевного состояния наших механизмов общественного диалога. Нашим гражданам крайне сложно договориться. Они не верят в то, что этот мир устроен сколько-нибудь разумно, не верят в прочность правил. Поскольку исторический опыт говорит об обратном.

Ведь как у нас распределены институты по уровню доверия? Вверху — президент. В середине — армия, церковь и университеты. А остальное все лежит, включая суды, муниципалитеты и т.п.

Таким образом, чтобы добиться согласия по поводу целей очередной модернизации, придется сначала каким-то образом размотать этот узел. За какую ниточку здесь тянуть?

Мне кажется, надо обратить внимание на налоги. Готовность платить — это и есть платежеспособный спрос на те или иные цели и перемены.

Какое впечатление у обывателя создает отечественная налоговая система? Государство живет с нефти и газа. Подворовывает, конечно, ну да фиг с ним, не наше же. — А ты чего? — А я живу своей жизнью и не хотел бы ничего отдавать государству. Хотя получить, конечно, не отказался бы. — А кто за это заплатит? — Ну как же! У них нефть и газ, заплатить не смогут, что ли?

Такой вот, патерналистский, паразитический подход. Никто не ставит вопрос об источниках благ. Хотя де-факто каждый россиянин отдает в казну, в среднем, 48 копеек с рубля. При условии белой зарплаты, конечно. Но и серая зарплата не спасает: наш Минфин хорошо научился «слабить мягко, не прерывая сна». Доминируют косвенные налоги, акцизы. А из прямых — только подоходный. И то его администрирует работодатель. Понимаю, что это обеспечивает низкие издержки налогового администрирования. Но заодно никто не интересуется, как именно потрачены его налоги.

Не пора ли перейти к открытому налогообложению? И совсем не обязательно — прямому.

Мы много говорим о преимуществах цифровой экономики и необходимости использования соответствующих технологий. Так давайте сделаем так, чтобы при каждой покупке (налог за транзакцию) человек получал смс с информацией о том, сколько он вот сейчас отдал в федеральный или местный бюджет. А заодно и с суммарными его платежами в казну по состоянию на указанную дату.

Наверное, видя в режиме реального времени эти десятки и сотни тысяч, гражданин будет совсем по-другому реагировать на различные государственные или общественные инициативы.

Многие из ныне возникающих коллизий кажутся тупиковыми во многом из-за того, что люди ломают копья, не видя, во что конкретно им обходится то или иное решение. Будь то передача Исаакия РПЦ или реновация.

Кстати, сюжет с Исаакием вообще лишний раз подтверждает целесообразность введения церковного налога. Подобного тому, который существует в ряде стран Европы. Пусть люди сами выбирают — какой конфессии платить. Для атеистов можно предложить Российскую академию наук, общество «Знание» или МГУ, буду очень рад. Но в таком случае будет видно, на какие средства налогоплательщиков может рассчитывать РПЦ. Хватает ли их на финансирование расходов патриархии, содержание объектов и т.п.

Похожая история и с социальными институтами. Мы — одна из немногих стран, где соцналоги (страховые взносы) платит только работодатель. А отсюда возникает ощущение, что работник к этим затратам не имеет отношения. Хотя, конечно же, это не так.

У «белой компании» размер страховых взносов влияет на зарплаты, которые она предлагает, на ее возможности нанимать новый персонал. А теневая занятость в конечном счете отражается на качестве услуг, которые предлагают социальные институты. Это если не учитывать обсуждаемое введение «налога на серые зарплаты».

Поэтому разумнее было бы часть страховых взносов перевести непосредственно на работника, разумеется, с компенсированным увеличением зарплаты. Тогда, во-первых, работодатели оказываются под двойным контролем. Сотрудник вправе поинтересоваться, пополняет ли его компания социальные фонды так же аккуратно, как и он сам.

А во-вторых, иначе будут выстраиваться взаимоотношения населения с теми учреждениями, чье финансирование осуществляется за счет страховых взносов, — поликлиниками, больницами, Пенсионным фондом. Если человек знает, что он лично заплатил за соответствующую социальную услугу и сколько именно заплатил, он — не проситель, зависимый от благосклонности врачей или соцработников, он вправе требовать качественного сервиса.

И хочу подчеркнуть, что этот подход принципиально отличается от упомянутого выше. Когда люди требуют от государства и связанных с ним институтов каких-то благ, не зная, кто за них платит. Выдвижение подобных «бессознательных» требований открывает дорогу произволу со стороны властей. Он может быть со знаком минус — «ничего не дам», а может и со знаком плюс — «берите, раз просите». Но он все равно остается произволом. Нарушением правил. И в конечном счете дальнейшим подрывом доверия к институтам.

Ведь правила начинаются с четкого понимания, кто платит за их исполнение. Будет это понимание — заработает и механизм общественного диалога, так необходимый для определения целей экономического роста.

Текст подготовлен на основе интервью Александра Аузана «Ленте.ру»