Как живется Микки-Маусу в КНДР

Что мы знаем о массовой культуре Северной Кореи? Да в сущности ничего. Мало что понимающий в реалиях этого государства обыватель может лишь гадать, на что она может быть похожа. Основных предположений обычно два: поп-культура КНДР должна быть похожа либо на ту, что была в Советском Союзе времен Сталина, либо, если предположить, что режим дышит на ладан, — на советский же масскульт времен заката перестройки. В первом случае речь идет о бесконечных патриотических песнопениях во славу партии и вождя, во втором — о нигилизме и чернухе. Однако оба эти предположения ошибочны. О том, что собой представляет северокорейская культура на самом деле, — рассказывает «Лента.ру».

Государственная идеология КНДР представляет эту страну примером уникальной последовательности в отстаивании социалистических и коммунистических идеалов. При этом подчеркивается, что за этим оплотом прогресса и идеологической стойкости, затаив дыхание, следит все мировое сообщество.

Доля истины во всем этом действительно есть: современная Северная Корея и впрямь являет собой уникальный пример развития, за которым по-настоящему интересно наблюдать. Правда, развивается она совсем не так, как это рисует государственная пропаганда. Сегодня КНДР — это страна, предпринявшая попытку по-пластунски переползти из сталинистской модели командной экономики в экономику современного капитализма, не задев при этом жизненно важных национальных артерий и не устроив себе таким образом «лихих девяностых». Одним из важных инструментов, необходимых для достижения этой непростой цели, служит национальная культура.

Зарубежные наблюдатели, убедившиеся в том, что КНДР при Ким Чен Ыне не просто не голодает, но и неплохо развивается экономически, постоянно пытаются найти в современной северокорейской культуре признаки инакомыслия позднесоветского или, на худой конец, постмаоистского образца. Западных наблюдателей можно понять. Из истории различных соцстран они знают, что командная экономика идет в одном флаконе с «Лебединым озером» и ансамблем «Песняры», а победному шествию либералов-реформаторов обязательно предшествуют чернушные сонмы «маленьких вер» и «интердевочек».

КНДР же не укладывается в прокрустово ложе этого стереотипа. Новые капиталисты (хозяева денег, как их неофициально называют в Северной Корее) и постсоциалистические формы хозяйствования умудряются мирно сосуществовать с душевными мелодрамами о трудном походе 1990-х, забойными шпионскими сагами о южнокорейских подпольщиках и лирическими песенками о любви шахтеров и передовых ткачих.

Важной особенностью северокорейской массовой культуры, отличающей ее от советского аналога с его не меняющимися десятилетиями программами «Время» и «Спокойной ночи, малыши!», является способность усваивать новые жанры и формы. КНДР быстро перенимает новое у более медиапродвинутых соседей по планете. Так, полнометражные фильмы в Северной Корее постепенно вытесняются телесериалами, снятыми на местном материале. Появились кулинарные шоу, теледебаты, песни по заявкам, шоу путешествий по разным регионам страны. Снимается все больше разнообразных юмористических передач, модернизируются форматы официальных концертов.

Заимствования новых форм и жанров начались не сегодня. Предыдущий вождь КНДР, Ким Чен Ир, проявлял к этим вещам особый интерес еще в 1980-х. Он не без основания полагал, что грамотно сделанная популярная культура обладает могучим пропагандистским потенциалом. Однако в правление Ким Чен Ира за культурой КНДР иностранцы особенно не следили, считая Северную Корею страной-отшельником, которая тихо сидит себе в углу и ковыряет в носу ржавой ракетой.

Сегодня же любые следы иностранных влияний в северокорейской культуре немедленно замечаются, попадают в заголовки иностранных газет и трактуются как приметы надвигающегося краха режима. Такими признаками служит все что угодно: и фигурка Микки-Мауса на сцене во время одного из официальных концертов, и сороковая симфония Моцарта, лихо исполняемая девушками из ансамбля «Моранбон».

Я уже устала убеждать коллег, что Микки-Маус присутствует в северокорейской детской культуре уже лет двадцать и что в пхеньянских магазинах давно и совершенно свободно продаются игрушки и сумочки с его изображением. Что Моцарт наряду с другими классиками западной культуры исполняется в стране по крайней мере с 1980-х. Что средний северокореец «Божественную комедию» или песню «Бесаме мучо» знает получше среднего американца — хотя бы потому, что песня с переводом исполнялась в любимейшем народном сериале девяностых «Нация и судьба» и герой этого сериала в минуты отчаяния декламировал пространные куски из произведения Данте, держа наперевес книжку с его портретом. Что много лет в северокорейских школах изучают Диккенса и Гюго, а в журналах печатают биографию Марка Твена. И все это никоим образом не подкосило стабильность режима.

А не подкосило его потому, что иностранные влияния и заимствования не меняют основ северокорейской культуры. Несмотря на коротенькие юбочки девушек из ансамбля «Моранбон», основной репертуар у них сугубо патриотический: про родные просторы, большие ракеты и любимого вождя. Если какой-то новый жанр вступает в противоречие с идеологией, моралью и традициями КНДР, то его на вооружение не берут.

Так, несмотря на обилие заимствований, на Севере не появилось ни комедий с пукающими и обкакавшимися героями, ни депрессивных драм, ни кровавых триллеров, столь популярных на Юге. Культура КНДР по-прежнему несет человеку комфортное ощущение, что все на месте, все под контролем, что жизнь имеет смысл, что вождь с нами и что мы самые лучшие.

То же ощущение несут и выпуски новостей, сообщающие то об открытии дома отдыха для одаренных детей, то о вселении жильцов в новые квартиры семидесятиэтажных небоскребов на улице Ремен, то об успешном выступлении ансамбля северокорейских инвалидов в Великобритании, то об общенациональном съезде работников сельского хозяйства.

В этом прекрасном мире сообщают, конечно, и о проблемах, но только таких, которые не касаются непосредственно жителей КНДР. Так, юдолью печали представляется Южная Корея, где несчастные братья по крови, лишенные заботы Вождя-отца, ведут себя как беспризорники из неблагополучного квартала. То они утопят паром со школьниками, то объявят импичмент президенту, то достигнут зашкаливающего уровня самоубийств и безработицы. Информация об этих кошмарах передается в сугубо документальном ключе, с цитатами из оппозиционной южнокорейской «Хангере синмун», подтверждающими, что все так и есть на самом деле.

Тревожная информация о бедных детях из стран третьего мира, ограбленного США, удачно оттеняется сюжетом об открытии в Пхеньяне нового интерната для детишек-сирот. Вот эти дети радостно катаются с горки, вот они играют в развивающие игры. Камера фиксирует Вождя, лично проверяющего учебники и рюкзачки детей, Вождя, садящегося за парту, чтобы проверить, удобно ли сидеть за ней ребенку…

Можно, конечно, отмахнуться и сказать, что все это пропагандистская туфта и людей этим не купишь. Однако жизнь доказывает, что это не совсем так. Рейтинг Ким Чен Ына в КНДР очень высок. Народ воспринимает его как отличного парня, прекрасного семьянина, преданного родине и не подводящего своих великих предков. Безусловно, основной причиной такого отношения служит эффективная экономическая политика, проводимая вождем. Но и грамотный пиар играет в этом заметную роль.

Отсутствие в северокорейской культуре диссидентских тенденций принято объяснять репрессивностью правящего режима. При всей справедливости этого суждения, оно, на мой взгляд, объясняет ситуацию лишь отчасти. Причина, почему в Северной Корее, в отличие от Советского Союза, не появился класс интеллигенции, прячущей фигу в кармане, заключается скорее в иной установке тамошнего общества относительно деятелей искусства.

Писать книги, рисовать картины и ставить фильмы в КНДР — значит быть вовлеченным в одну из общественно полезных работ. Эта работа престижная и хорошо оплачиваемая. Никто, однако, не подразумевает, что выполнять ее будет некий оракул, вознесенный над презренной толпой и уж тем более над властью. В корейской традиции, в отличие от русской и французской, вообще нет восприятия интеллигенции как хронически воспаленной совести нации, непременно находящейся в оппозиции к действующей власти. Скорее наоборот: конфуцианство предполагало, что интеллектуал, часто по совместительству являющийся и чиновником, берет на себя роль просветителя народа и разъясняет ему, чего власть от него ждет. То есть подразумевается, что с властью интеллектуал заодно.

В отличие от СССР, где за творческим интеллигентом бегали журналисты с просьбами поделиться мыслями о том или ином вопросе современности, в Северной Корее не существует традиции подобных интервью. Ожидать от писателя, художника, певца или актера какого-то особенного, надмирно-умудренного видения жизни в КНДР никому не приходит в голову, как нам не приходит в голову ожидать его от дизайнера рекламного ролика или аниматора в детском парке.

Творческой интеллигенции в Северной Корее всегда четко давали понять, кто и за что ее кормит. Этим знанием прямо-таки лучились знаменитые северокорейские актеры, у которых я пару лет назад брала интервью. Мне сообщили, что в КНДР актерам принято платить зарплату, даже когда они не участвуют в съемках. Что они получили бесплатные квартиры в престижных домах. Одна из моих собеседниц рассказала, что подростковые годы она, уроженка глубокой провинции, провела в бесплатном пхеньянском интернате для одаренных детей, где ее учили лучшие педагоги опять же совершенно бесплатно. Принципа «государство должно платить и не вмешиваться» эти люди явно не поняли бы.

Ну, и, наконец, главная скрепа, соединяющая несочетаемое в КНДР — ее элита. Именно она больше всего заинтересована в том, чтобы поддержать равновесие между меняющейся экономикой и традиционной идеологизированной масскультурой. У северокорейской элиты есть много претензий к молодому лидеру, но в главном они согласны и с ним, и между собой: чтобы выжить, в том числе физически, им нужна стабильность КНДР как государства.

В результате обычный северокореец живет сегодня в удивительном мире. Он приходит вечером домой с частного завода, или с поля после долгого дня работы в семейном звене, или из своего собственного придорожного ресторанчика, или автозаправки. Он может вернуться, впрочем, и с государственного завода, который работает сегодня на принципах хозрасчета того типа, который был в Китае 1980-х, хозрасчета, послужившего переходной формой к приватизации.

Его сын приходит из школы. Снимая красный пионерский галстук, он рассказывает родителям о том, что их класс собрал больше всех металлолома, а вот кроликов для нужд армии соседний класс вырастил побольше. Бабушка приходит с заседания домового комитета и оживленно сообщает, что сегодня быстрее всех собрала автомат, а толстая соседка Хван опять не уложилась в норму, и слова новой песни «Народная страна» эта кулема до сих пор не выучила, весь хор домохозяек сегодня на нее шикал.

Жена накрывает на стол, на котором который год уже водится и белый рис, и рыба, а по праздникам — свинина. И семья усаживается за просмотр телесериала «Долгожданный отец» о жизни юного северокорейского пианиста, выигравшего международный конкурс на лучшее исполнение Шопена благодаря заботе Великого Вождя товарища Ким Чен Ына.

Сын сериал не смотрит. Он не может оторваться от очередной серии комикса о приключениях северокорейского разведчика в тылу врага. Мальчик догадывается, конечно, что и в этот раз бесстрашный и находчивый товарищ Ким победит коварного длинноносого Андерсона.

Иначе говоря, культура КНДР сегодня по сути мало чем отличается от западных аналогов, но по форме остается верной традициям и идеям чучхе.

Татьяна Габрусенко профессор Университета Корё (Сеул)