«Мы живем в ситуации перманентной угрозы»

В понедельник, 3 апреля, в Санкт-Петербурге в результате теракта в метро погибли 10 человек. Еще около 40 были ранены. Вечером того же дня в Александровском саду в Москве была организована акция памяти погибших. Пришли люди со свечами и цветами. То же самое происходило на Сенатской площади в Санкт-Петербурге. Могут ли теракты существенным образом изменить настроения граждан и повлиять на политическую повестку, отразится ли происходящее на отношениях власти и общества, «Ленте.ру» рассказали психологи, политологи и социологи.

Сергей Ениколопов, кандидат психологических наук, профессор Московского института психоанализа:

Думаю, после этого теракта, как и после тех, что были до него, многие люди будут подвержены посттравматическим стрессовым расстройствам. И самое печальное, что это могут быть не только непосредственные участники событий, но и опосредованные — например, те, кто наблюдал за происходящим по телевизору или в интернете. Однако все это проявится через три месяца, не раньше. И это еще одна большая проблема. Потому что если, например, прямой участник — свидетель, полицейский или врач вдруг станут раздражительными, перестанут спать ночами, они, вполне вероятно, смогут соотнести свое состояние с недавним терактом. А вот те, кто переживал и сочувствовал, следя за информационными сообщениями, не поймут, в чем дело.

По степени эмоциональности теракты в общественном транспорте, да еще в таком массовом, как метро, производят куда большее воздействие, чем, например, авиакатастрофы. Пассажиров много, все происходящее фиксируется на телефоны и тут же выкладывается в сеть, в репортажах слышны крики и стоны. Что можно показать по авиакатастрофе? В лучшем случае обломки. А репортаж теракта — практически теракт в реальном времени, с пострадавшими и большим количеством подробностей. Это действует намного сильнее.

Нормальное отношение к метро у пассажиров восстановится примерно через неделю-полторы. Сейчас все боятся спускаться в подземку. Ездить, конечно, будут, поскольку все учатся, работают, автомобиль не у каждого. Но в ближайшие дни граждане будут пытаться минимизировать свои поездки.

Вячеслав Тарасов, врач-психиатр, специалист по массовому сознанию:

Конечно, со временем развивается адаптация к подобным трагедиям. Мы имеем этому наглядный пример — государство Израиль. Там арабские террористы совершают бесчисленные нападения, тем не менее Израиль продолжает жить и радоваться жизни, насколько это возможно. К террористической угрозе тоже возникает привыкание. И в качестве примера можно взять не только Израиль, но и Москву. Москва адаптировалась. Мы понимаем, что в крупном городе, в столице, это возможно. Но мы же не избегаем общественных мероприятий, мы не отказываемся от посещения людных мест, от пользования метрополитеном. У человека все равно вырабатывается привычка. Ну и мы же все русские люди — и у нас у всех есть такой «авось»: «Это произойдет с кем-нибудь, но не со мной». Это тоже в нашем менталитете, и это тоже не надо сбрасывать со счетов.

Что касается политической активности граждан, то, наверное, где-то теракты могут на нее повлиять, но в России очень тонкая специфика: у нас народ террористическими актами не запугать и хаос не внести. Есть специфика русского — вернее, российского менталитета. Такие вещи — они не действуют с точки зрения политики на наше население — это совершенно бессмысленный, абсурдный и не ведущий никуда путь. Если кто-то пытается террористическими актами в нашей стране чего-то добиться в политическом плане — это абсолютно глупый вариант. Здесь это невозможно в принципе, такого у нас никогда не будет. Это особенность нашей страны, особенность нашего политического процесса и мировосприятия.

Екатерина Шульман, политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС:

По опыту предыдущих терактов надо сказать, что они очень болезненно воздействуют на общественное мнение и на медиасреду, но длится это приблизительно недели две. Потом фон сглаживается. По социологическим данным длительного эффекта не видно. Длительное воздействие имеют не сами теракты, а ответные меры: запрет на рейсы в Египет и Турцию после того, что там случилось — это да. Это имеет значение, а не сами теракты. Как ни цинично это звучит, но теракты затрагивают только тех, кого непосредственно касаются.

Мы живем в ситуации перманентной террористической угрозы: в метро у нас небезопасно, самолеты взрываются. Много чего происходит. В этом смысле нас можно сравнить с Израилем, потому что и у нас теперь теракты — постоянный фоновый режим. Поэтому говорить о том, что в них есть что-то чрезвычайное (прошу прощения, если кого-то обидела), не стоит. Посмотрите новостные ленты. Был ли у нас хоть год, когда не случалось либо теракта, либо подозрения на теракт? Одно дело если бы у нас была мирная жизнь, и вдруг — раз, что-то взорвалось, все изумились, политическая обстановка изменилась. Нет же такого. Все привыкли, что последние 15 лет у нас неспокойно.

Эффект «сплочения вокруг флагов», консолидации общества перед лицом внешней угрозы присутствует. Но он краткосрочный. Когда теракты происходят время от времени, возникает эффект утомления: «Мы все сплачиваемся и сплачиваемся, а безопасности от этого не прибавляется». При этом любой террористический акт так или иначе ведет к усилению полномочий центральной власти и спецслужб.

Лев Гудков, социолог, директор «Левада-центра»:

Чтобы понять, меняют ли теракты отношение общества к власти, нужно смотреть на развитие событий во времени. Первая реакция, конечно, ужас, страх, поддержка государства. По опыту предыдущих терактов можно сказать, что примерно через месяц напряжение уйдет, и начнется нарастание претензий к власти. Появится больше гипотез и сомнений в официальной версии, но в принципе все будет определяться доступом к информационному источнику. Те, кто больше сидит в интернете, станут критичней относиться к официальным объяснениям. Те, кто дальше от сети, — сельское население, пожилые — традиционно примут на веру официальную версию.

Появятся и конспирологические теории о том, что неспроста теракт произошел в год перед президентскими выборами. После терактов в 1999 году на улице Гурьянова в Москве появились даже книги о том, что власть могла сама все это организовать. Тогда эти версии поддерживало около 12 процентов населения. И сейчас, конечно, пойдут подобные разговоры, тем более что эта трагедия произошла слишком плотно по времени к уличным протестам. Насколько распространенной станет конспирологическая версия на этот раз — сказать не могу.

Надо сказать, что после крымских событий и патриотического подъема претензий к власти у населения сильно поубавилось, но с осени прошлого года мы начинаем фиксировать снижение этой эйфории. Теракт может усилить эту тенденцию.

Наталья Гранина
Дарья Жигалова