Профилактика хаоса

Резкое ухудшение здоровья и последовавшие сообщения СМИ о смерти президента Узбекистана Ислама Каримова и возможные обострения, связанные с передачей власти потенциальному преемнику, стали поводом для беспокойства о возможном конфликте в Центральной Азии — ключевом регионе с точки зрения безопасности России.

Истоки современного российского военного планирования в бывших советских республиках Азии, безусловно, кроются в истории гражданской войны в Таджикистане. Ожесточенные столкновения на кланово-религиозной почве с заметным зарубежным участием определили основные очертания потенциальных столкновений на десятилетия вперед, а региональные конфликты с соответствующим оформлением стали в военной доктрине России одним из основных факторов, определяющих внешние угрозы.

Последующая стабилизация в регионе была обусловлена, в первую очередь, политическим равновесием в двух ключевых государствах постсоветской Центральной Азии — Узбекистане и Казахстане. Однако гарантия спокойствия может сработать и как фактор дестабилизации — в случае обострения обстановки.

Вряд ли смерть Ислама Каримова непременно повлечет за собой дестабилизацию, однако военное планирование исходит не из намерений, а из потенциалов, и заставляет штабистов рассматривать плохие варианты как основу возможных сценариев вмешательства. Исходя из этого варианты обострения ситуации рассматриваются как теоретические, без привязки к конкретным событиям, происходящим в настоящий момент.

«Война в Таджикистане стала важнейшим фактором укрепления ОДКБ, а впоследствии — создания соответствующих инструментов блока, в первую очередь — Коллективных сил быстрого развертывания (КСБР) центральноазиатского региона, затем Коллективных сил оперативного реагирования (КСОР) и подготовки в регионе соответствующей инфраструктуры для развертывания воинских контингентов», — считает главный редактор журнала «Арсенал Отечества», полковник запаса Виктор Мураховский. — В качестве основного сценария угрозы рассматривается вооруженное вторжение радикальных группировок или, как вариант, их активизация изнутри, но здесь уже возможны различные причины. И, конечно, непременным условием любого возможного российского вмешательства в конфликт является обращение легитимного правительства за военной поддержкой».

На сегодня ОДКБ представляет собой прежде всего средство предотвращения (быстрого реагирования) локальных конфликтов, при этом сама архитектура КСБР и КСОР ОДКБ достаточно много говорит об основных рассматриваемых сценариях: в их состав входят в основном аэромобильные подразделения и части спецназа, в том числе полицейского, что не позволяет сравнивать КСОР с классическими «армейскими» силами быстрого реагирования, которые все же должны включать и более «тяжелые» компоненты.

Отчасти необходимый «вес» обеспечивается уже развернутыми в регионе формированиями — первый эшелон тяжелых линейных частей представляет российская военная база в Таджикистане. Воздушную поддержку обеспечивает авиабаза Кант в Киргизии, но нужно иметь в виду, что необходимость ввода этих сил в действие будет означать провал политики, направленной на профилактику горячего конфликта или его тушение в ранней фазе.

Основной дестабилизирующий фактор в виде радикальных исламистских группировок автоматически определяет и расстановку сил: «своими» для России в этих условиях становятся светские правительства, соблюдающие правила игры и если не являющиеся прямо пророссийскими, то, во всяком случае, обеспечивающие учет соответствующих интересов в своей политике. В зависимости от того, насколько дружественными являются соответствующие государства в отношении России, может меняться и формат взаимодействия. Безусловно, «ближний контур» — членство в ОДКБ, само по себе, однако, ничего не гарантирующее: Узбекистан однажды уже покидал организацию, затем возвращался, после чего в декабре 2012-го приостановил свое членство в альянсе, поэтому и внутри договора отношения Москвы и ее партнеров складываются по-разному.

В Центральной Азии наиболее продуктивным можно считать партнерство с Казахстаном, с которым у России сформирована работающая единая система ПВО и регулярно проводятся учения, поддерживающие совместимость командных структур армий двух стран на случай возможных совместных действий. Кроме того, ВС Казахстана, хоть и в ограниченных объемах, получают современную российскую технику — истребители Су-30СМ, тяжелые огнеметные системы, боевые машины огневой поддержки, а также занимаются модернизацией имеющихся советских вооружений, что позволяет сформировать при необходимости боевое ядро для решения задач в локальном конфликте.

Вместе с тем практика современных конфликтов показывает, что подготовка армий стран-членов ОДКБ к действиям в войне по типу сирийской недостаточна. Россия обладает определенным опытом, который продолжает накапливаться по мере участия в войне в Сирии, однако передача этого опыта союзникам остается под вопросом. Наконец, мало кто способен внятно описать боевые действия против врага, уже находящегося внутри и формирующего мобильные боевые группы для террористических атак с последующим быстрым отходом или даже смертью исполнителей. Очевидно, что современная боевая техника сама по себе здесь не способна изменить ситуацию, которая в первую очередь требует организационного решения.

Отчасти такие организационные решения принимаются — например, обмен информацией по линии соответствующих служб, позволяющей контролировать перемещение заметных радикальных деятелей и их свиты. Такой информационный обмен уже приносил плоды: в России удавалось задерживать экстремистов по наводке коллег из ОДКБ и наоборот. Свою лепту вносит и конфликт в Сирии, превратившийся сначала в «кузницу кадров» для потенциального джихада на территории бывшего СССР, а после начала российской операции в Сирии в 2015 году — в их могильник.

Другим необходимым организационным решением является развитие инфраструктуры, причем создание единой системы ПВО, которое заслуженно ставится в плюс военному руководству России и ее союзников, в данном случае играет второстепенную роль: воздушная угроза в потенциальном конфликте в Центральной Азии явно не будет первоочередной.

В принципе, говоря о готовности к конфликту по типу сирийского на постсоветской территории, следует говорить об инфраструктуре, позволяющей быстро изолировать зону столкновения, исключив как проникновение туда людей извне, так и эвакуацию террористов. В свое время эту задачу не удалось решить сирийским военнослужащим, что обеспечило расползание конфликта по стране и уход террористов из районов, где им становилось слишком трудно, с последующим возвращением. С теми же проблемами сталкивались и военнослужащие НАТО в Ираке и Афганистане, вынужденные по нескольку раз зачищать одни и те же объекты от одних и тех же противников, использовавших знание местности.

Решить эту задачу только переоснащением армии невозможно. Современная техника, включая беспилотные аппараты и автомобили, способные действовать в условиях минной войны и гранатометных обстрелов, потребуется и полиции, при этом роль полиции и значение взаимодействия между армией и органами внутренних дел резко возрастает. Какими бы способностями ни обладал абстрактный командир десантно-штурмового батальона из состава КСОР, переброшенный для решения задачи за несколько сотен (а то и тысяч) километров, местный начальник полиции заведомо будет знать район и способы его блокирования лучше.

Вероятность конфликта в постсоветской Центральной Азии и его возможный ход зависят не только от мер, которые союзники по ОДКБ способны принять на собственной территории и вблизи от своих границ. Влияние на обстановку так или иначе будут оказывать действия других участников, включая географически удаленных. Называя основным вероятным противником «исламистов», нужно иметь в виду, что эта угроза не имеет какого-то единого центра, позволяющего выключить ее или изменить направление ее воздействия. Вместе с тем есть ряд игроков, прямо заинтересованных в поддержании фоновой активности исламского радикального движения, в том числе и на территории бывшего СССР. Спонсирование терроризма на территории Ирака и Сирии, которое осуществляют некоторые страны Персидского залива, продиктовано их собственными интересами — в том числе стремлением устранить угрозу, которую радикалы представляют для самих этих стран. В результате возникает самоподдерживающийся процесс экспорта исламского терроризма, остановить который при сохранении существующего политического и экономического уклада большей части стран Ближнего Востока вряд ли возможно. Сырье для этого процесса в изобилии поставляют исламские страны третьего мира, к которым присоединяются выходцы из Европы, России и бывшего СССР.

Отчасти подходами к этой проблеме уже занималось советское военное планирование: опыт «Большой игры» за Среднюю Азию, которую вели между собой Российская и Британская империи и которая продолжается сейчас в иной форме и с иным составом участников, показывает, что угроза инспирированного извне конфликта с воздействием на территорию противника атаками мобильных формирований, участники которых сплочены на религиозной и племенной основе, остается актуальной сейчас, как и 80, 150 и 200 лет назад. Различие между группой на пикапах с пулеметами и гранатометами и отрядом всадников с винтовками Ли-Энфильд и холодным оружием — внешнее, но не сущностное.

Возможности воздействия на ситуацию были весьма ограниченными даже у Советского Союза, планировавшего операции вплоть до Персидского залива и Саудовской Аравии: Афганская война 1979-1989 годов, как предыдущие и последующие кампании в регионе, показала, что военный контроль территории мало что значит в войнах подобного рода.

Исходя из вышесказанного, можно прийти к выводу, что военные возможности на месте являются, очевидно, последним рубежом защиты от угроз подобного типа. Возможный конфликт на территории постсоветской Центральной Азии предстоит предотвращать в других местах — в том числе в Москве, Астане, Дамаске, Алеппо, Тегеране, Анкаре, Дохе, Эр-Рияде, Ташкенте, и даже в Пекине и Вашингтоне.

Илья Крамник