Беспощадный агротуризм

Агротуризм пользуется огромной популярностью в Европе. Сегодня это большой и прибыльный бизнес, успешно эксплуатирующий ностальгию горожан по дозированной и вполне комфортной сельской жизни. В России такой вид туристического досуга появился совсем недавно, еще только набирает силу и подчас обретает довольно причудливые формы. Корреспондент «Ленты.ру» Стелла Прюдон невольно убедилась в этом на собственно опыте.

Десять лет назад мы с мужем-французом поселились в Москве. Отдыхать ездили исключительно за границу, чтобы полностью сменить обстановку. Искали места, где есть красивая природа, вкусная еда и гостеприимные хозяева. Чаще всего в какой-нибудь милой французской деревушке на тридцать домов, в нетуристических местах, где о новоприбывших узнают через полчаса, и вся деревня выглядывает из окон, чтобы сказать гостям «мьсьёдам», экономно собранное в одно слово из месье и мадам.

Чаще всего мы снимали комнату или домик у фермеров. Во Франции, да и во многих других странах Европы сельский туризм — это то, на чем держится туризм вообще, фундамент туристической инфраструктуры. Сельский туризм появился тогда же, когда появились офисы в их сегодняшнем виде — клетки, заполненные людьми. Поскольку в Европе нет института дач и шести соток, а людям по-прежнему жизненно важно быть ближе к природе, сельский туризм стал настоящим глотком свежего воздуха. Такой отдых по умолчанию стоит недорого, около пятидесяти евро в сутки, поэтому очень популярен среди европейцев.

Принимать на выходные голодных и уставших горожан давно стало привычным для фермеров. Пока хозяин сходит с городскими детьми в курятник за яйцами, подоит коз, хозяйка и взрослые испекут хлеб и запекут ростбиф, соберут в саду теплые от солнца помидоры и травы для салата. А потом все вместе сядут за большой дубовый стол и за неторопливыми разговорами и вкуснейшим обедом скоротают пару часов. Конечно, немного вина, не без этого.

В деревне время другое. Лапки циферблата, как черепаха, передвигаются медленно, и если поначалу продолжаешь по привычке суетиться, стремясь все успеть — и собаку погладить, и коз подоить, и по любимой тропинке прогуляться, и селфи на фоне вот такого дуба сделать, — то после первого же неспешного обеда с хозяевами и слегка насмешливого «молодежь вечно торопится» попадаешь в него — в это самое время. Ты защищен, накормлен, расслаблен. Передвигаешься медленно, движения плавные; и вдруг перестаешь замечать, что уже целых два часа не проверял почту. А если на следующий день, гуляя в лесу, вдруг где-то на задворки сознания выскакивает мысль, что телефон остался дома, а вдруг кто-то искать будет, машешь рукой: ничего, перезвонят. После такого отдыха возвращаешься в город наполненным. Готов горы свернуть.

В этом году летний отдых планировала я, поэтому все было оставлено на авось. Авось не сработал. Цены на билеты в Европу в разгар отпускного сезона стоили как кругосветное путешествие, а покупать горящий тур в места концентрации пляжных туристов было глупо. Дачи у нас нет.

И тут я увидела рекламу подмосковной экофермы с ласкающим слух названием «Подворье Лукино», такую призывную и такую теплую, радостную, звенящую. Приезжайте в отпуск с семьей, забудьте о городской суете, побудьте фермером, вернитесь к истокам. Агротуризм — это то, что вам нужно!

Отпуск тем временем неустанно приближался, и муж все чаще интересовался, что за сюрприз я приготовила.

— А давай, — предложила я, — в этом году поедем не в Европу, как обычно, а в русскую деревню? Там так же хорошо, как и во французской, только дешевле.

— Pourquoi pas? — ответил муж.

Я позвонила по указанному в рекламе номеру. Ответил мне грубоватый, как и полагается крестьянину с бородой или усами, мужской голос, сухо сказал, что да — свободный домик есть, стоит пять тысяч в сутки на двоих с ребенком.

— А что у вас с питанием? — робко поинтересовалась я.
— У нас все блюда готовятся в русской печи, отличный повар, голодными не останетесь.

Русская печь, хозяин сам отвечает на звонки… Все выглядело очень правильно, так и должно быть. Представила себе самовар, долгие чаепития с пирогами и вареньем и побежала оплачивать неделю проживания. На обратном пути ликовала, мысленно перебирая, как драже во рту, фразы для нашей французской родни: мол, приезжайте лучше вы к нам, повезем вас на ферму. Целую неделю ждали. Вызвали такси заблаговременно.

Доехали бы меньше чем за три часа, но долго плутали, потому что навигатор перестал ловить интернет. Большие ангары, скорее похожие на фабричные, чем на уютные деревенские, крепкий запах — это и есть наша ферма. Паркуемся у идеально чистой, как ни разу не надетое платье, церкви при ферме. Встречает нас загорелая, деловая и хваткая женщина со стильной стрижкой. Здоровается по столичному, разговаривает быстро, представляется четко. Галия, с ударением на «я», менеджер по приему гостей.

— А где же хозяин? — интересуюсь.
— Хозяина нет, хозяин отдыхает с семьей на море, — сухо отвечает Галия. — Я тоже сейчас размещу вас и еще одних и уеду домой, в Москву. Я здесь только по выходным.

Спешно проходим в дом, простой и безжизненный деревянный сруб, три одинаковых домика сиротливо смотрят в поле. Интернета нет, телевизора нет, хотя спутниковая тарелка есть, но вместо телевизора в месте примыкания тарелки с внутренней стороны — красный угол с иконами.

— Молиться и поститься, — пошутила я.

Как оказалось, не пошутила.

Галия уехала домой и перепоручила нас молоденькой украинке Кате, которая работает здесь вахтовым методом и считает дни до отъезда, потому что уже три месяца не видела свою пятилетнюю дочь, оставленную дома на престарелую мать. В глазах боль и отчаяние, а тут еще мы со своими вопросами. Где поесть? Как поесть? Что поесть? Кухни в домике нет, до ближайшего поселкового магазина — десять минут на машине. А мы без машины.

Поели борщ из тушенки. Жесткого, как резина, крошечного цыпленка. Цены — как в кафе «Пушкин», теперь надо определяться с ужином. Замороженные пельмени или жаркое из тушенки на ваш выбор. Нет, свежего мяса нет. А рыбы уж тем более нет — мы же мясная ферма!

Звоню в Москву. Полчаса слушаю отповедь Галии о том, как всем гостям все раньше нравилось, пока не приехали мы.

— Даже диетолог, которая чуть ли не с самим Дюканом за одним столом обедала, отъедалась нашими пельменями! А вы не хотите…

Галия обещала прислать нам мясо из Москвы к завтрашнему ужину. Теперь можно и погулять.

Проходим мимо заброшенной деревушки. Из восьми домов только в двух есть признаки жизни: в одном дворе бродят гуси и куры, в другом мужик жжет на траве скарб. Нас повсюду сопровождает огромный дворовый пес с рычащим прозвищем Лев. Он приводит нас к укрывшемуся от посторонних глаз роднику. Бульканье воды успокаивает и утешает.

— Природа здесь красивая! — восхищается муж.

В отличие от ухоженных и компактных, кукольных европейских лесов и полей, наши — буйные, непричесанные, бескрайние. Такие бескрайние, что мне становится страшно. Русские просторы пугают мой уже привыкший к европейским ландшафтам изнеженный глаз. И это в двухстах километрах от Москвы, а что дальше? Широкие до горизонта поля, ржавая от сухой травы земля. Сильный, мощный ветер заставляет деревья шуметь так, что, кажется, в ушах свистит. Все грубо, брутально, неистово.

На ферму возвращаемся одухотворенными и просим Катю заварить нам черный чай. Воздух здесь такой, что от непривычки постоянно хочется спать, глаза сами закрываются. Катя приносит чайник.

— Этот чай сам хозяин пьет!
— А как называется? Это черный?
— Черный, черный, а какой же еще? Иван-чай называется.

К нечерному чаю хочется чего-то еще, варенья или меда. Просим. Катя приносит на блюдечке кусочек меда в сотах. Потом спохватывается, звонит кому-то по телефону, спрашивает, можно ли было давать мед, а то хозяин подумает, что это она съела. Боится.

Как оказалось, хозяин на ферме — нечастый гость, здесь он всего два дня в неделю, а все остальное время — в Москве. Раньше он работал в «Газпроме», потом содержал торгово-развлекательный центр в Санкт-Петербурге и, в конце концов, заработав в 2010 году состояние на бирже, решил вложить его в перспективный агробизнес. А пару лет назад вошел и в агротуристический бизнес. Хоть сам и не селянин, хоть и не крестьянин ни разу, хоть и не пойдет показывать гостям, чем мычание коровы отличается от мычания быка, и тем более не будет собирать с гостями урожай и доить козу, хозяин присутствует на ферме повсеместно. Из разговоров и оговорок о нем складывается отчетливый образ — барина, который приезжает раз в неделю и всех «строит».

Зарядил дождь. С улицы в ресторан забежала маленькая белая собачонка. Катя бегает за ней с метлой и с криками: «На вулицу, пошла на вулицу!» Пытается вытурить ее из помещения, попутно объясняя нам, что хозяин купил собаку для детей, а потом разлюбил, поэтому не разрешает больше впускать ее внутрь. Собачонка прижалась к моим ногам и уснула.

На следующее утро прошу вместо чая кофе.

— Ой, а я не знаю, какой кофе можно. Там (показывает на кухню) есть кофе хозяина, но он запретил его брать.

В конце концов приносит какой-то порошок без запаха, и я варю себе напиток, похожий на кофе.

В обеденном зале четыре стола, кресло-качалка, большой плоский экран, полка с православными книгами и мультиками. Мы тоже взяли с собой диски. Дочь просит поставить ей «Машу и медведя».

— «Машу и медведя» хозяин запрещает, — сообщает Катя.
— А почему «Машу» нельзя? — удивляюсь я.
— Она же грубиянка! Нельзя, чтобы дети этому учились.

Потихоньку мы стали приспосабливаться, научились договариваться с Катей об обедах и ужинах и ввели даже некоторые ритуалы. Утром ходили с дочерью гладить животных, а после завтрака — на долгие прогулки в лес. На четвертый день на территорию фермы завезли строительную технику, загромыхали машины. Мы проснулись уже не под пение птиц, не под петухов и даже не под лай собак. Этого всего не было слышно — мы просыпались под гул машин. Прямо в восемь утра.

Выхожу, спрашиваю, в чем дело.

— Хозяин велел строить! — отвечает мне рабочий-узбек и тут же отворачивается.

Я все пыталась отгадать замысел вселенной: за что она мне вместо отдыха и расслабления посылает борьбу? Укрепляет дух для более серьезных испытаний? Очень не хотелось признавать, что нам просто не повезло, что мы приехали не в гости к радушным крестьянам, а просто в дорогую и плохую гостиницу посреди поля.

На пятый день на смену Кате привезли новую работницу с Украины, большую и энергичную тетку в обтягивающих синих лосинах. С ней шуточки плохи. Прошу родниковую воду для кофеварки — она мне наливает вонючую и ржавую воду из крана.

— Мне бы питьевой, — говорю.
— А я не знаю, хде ее взять. А шо, эта плохая?

Я спокойна, я совершенно спокойна, сама себе удивляюсь.

Поставила нам на завтрак серый сухой магазинный хлеб, на котором разве что плесени не завелось. Иду на кухню, спрашиваю, есть ли хлеб посвежее.

— А шо, этот разве не свежий?

Смотрю на упаковку от хлеба, как будто пытаясь ухватиться за спасительную соломинку, пытаясь примирить опознавание реальности с самой реальностью.

— Да, — говорю, — он был свежий. Неделю назад. А теперь он несвежий.
— Ну, я не знаю. Мне шо лежало, то я вам и отнесла. Себе ничего не взяла.

Сижу, допиваю свой кофе из ржавой воды, доедаю черствый хлеб. Приходит семья из соседнего домика. Я уже достигла дзена и лишь наблюдаю со стороны — нет, с высоты — за их мирскими, немного смешными делишками. Тетка бегает туда-сюда с тарелками каши.

— Какая каша твердая, — говорят они, — есть невозможно.
— А если разбавить молоком?

Уходит, приходит ни с чем. Нет молока.

— А можно нам чаю?

Вваливается тетка с огромным прозрачным чайником с черной мутной жидкостью.

— Нет, этот чай пить невозможно, Коль, попроси кипяточка!

Идет. Возвращается.

— Нет кипяточка.
— Нет кипяточка?
— Нет. Если не веришь, иди сама спроси.

Посидели, помолчали. Дзинк, дзинк — ложками работают. Встали, чай не допили, кашу не доели. Нет в них смирения. Они на машине — поедут, небось, в город завтракать. Дураки! Не выдерживают они экодеревню, чувствую, вот-вот сорвутся, не справятся с ниспосланным на них уроком.

— Зато природа здесь какая, — срываю я вместо них покрывало с их замутненных суетой глаз.
— Угу, — бурчат они себе под нос. Не хотят видеть. Уходят.

Я сижу. Мне надо еще испить свою чашу с кофейным напитком до дна. Приходит тетка. Смотрит на нетронутую еду. Хмурится. Смотрит на меня. Видимо, к этому моменту лицо на мне было настолько просветленное, что она решила мне исповедаться.

— Вообще-то я парикмахер, — говорит она, — а здесь надо еду хотовить. А я хотовить-то и не могу.
— Ничего! — отвечаю. — Научитесь.

Говорю, а сама этому не верю. Потому что знаю, что сельский туризм не рождается на пустом месте, по мановению волшебной палочки. Это традиции, передающиеся из уст в уста рецепты и — страсть. Люди приезжают зарядиться этой страстью, получить новые впечатления, наесться приготовленной с любовью едой.

Ничего этого на нашей ферме не было.

Уехали мы на день раньше. Остаться или приезжать еще нас никто не уговаривал.