Те же лица, только в профиль

Людмила Улицкая — писатель знаковый для большой части нашей читающей публики — в интервью о своей новой книге вскользь говорит об очередном конце интеллигенции: «В прежнее понятие интеллигентности входили кроме хорошего профессионального образования такие качества как бескорыстие, проистекающее из идеализма, служение идее, способность предпочитать интересы общественные интересам личным. В этом смысле интеллигенции нет, она закончилась как историческое явление».

Хоронить интеллигенцию — чисто интеллигентский деликатес. Хоронить частично — то как совесть нации, то как историческое явление, то как действующую силу истории. В пакет интеллигентской неполноценности непременно входит и самоотрицание, или, по Бердяеву и Франку, «осознание собственной греховности». А вот «хорошее профессиональное образование» все-таки никогда не было непременным условием. Кажется, все помнят блестящие саркастические выпады Льва Гумилева: «Лев Николаевич, вы интеллигент? — Боже меня сохрани! Нынешняя интеллигенция — это такая духовная секта. Что характерно: ничего не знают, ничего не умеют, но обо всем судят и совершенно не приемлют инакомыслия».

Пороки наши общеизвестны и в значительной степени описаны в сборнике «Вехи» 1909 года (антигосударственность, инфантильность, космополитизм, нигилизм и проч.). Достоинства наши небогаты, но приговор Улицкой, как говорится, «снимает последнее». Во времена расцвета благотворительности и волонтерства, возрождения «теории малых дел» говорить о гибели бескорыстия по меньшей мере неточно. Как и в дни высокой общественной (не путать с политической) активности и роста самоорганизации говорить о невозможности «предпочитать общественное личному», тем более отказывать в идее служения великому множеству интеллигентов массовых профессий, которые, собственно, только этой идеей и живы, потому что с земным хлебом все сложнее, все напряженнее.

«Если понимать интеллигенцию как "совесть нации" — то да, ее больше нет. Почему надо над этим плакать? — отвечает Любовь Аркус, главред журнала «Сеанс» и основатель Центра «Антон тут рядом». — Список злодеяний на счету этого сословия, когда оно (и многие к нему себя причислявшие) обладало этим самоощущением, огромен. А в то же время и примеров подлинно совестного поведения среди тех, кто к ней никак не относился, — тоже очень велик. Можно много чего сказать с уверенностью про кризис авторитетов, про измельчание экспертного сообщества, про исчезновение протестного потенциала. Но мне кажется, что лучшее в нынешнем времени — это как раз прорастание гражданского общества "снизу", внутри частного человека».

Но не об этом ли мечтали интеллигенты конца XIX века? И не это ли является главной задачей интеллигента сегодняшнего?

«Я вижу много людей нашего врачебного сословия, чью деятельность можно назвать именно что служением, хотя сами они, конечно, не говорят и не думают о себе так, — говорит кардиолог Абрам Сыркин. — Хороших врачей — компетентных, добрых, сочувствующих и готовых помогать людям — очень много. Это и есть интеллигенция».

Елена Пахомова, директор Чеховской библиотеки, с удовольствием отмечает, что многие молодые образованные люди сегодня, не заботясь о вознаграждении, читают лекции и ведут семинары — для того, чтобы реализовать свою потребность в просветительской деятельности. По всему выходит, что нынешняя интеллигенция — и столичная, и провинциальная — не просто сохранилась, но как никогда походит на себя самое образца начала XX века, нулевых и десятых годов, со всеми рисками повторения семнадцатого года. Если пройтись хотя бы по формальным характеристикам — много схожего наберется.

«Что такое интеллигенция, и дореволюционная, и современная, точно никто не понимает, и ее определения крайне противоречивы, — напоминает историк Аскольд Иванчик. — Я стараюсь не употреблять это расплывчатое понятие, и даже не в состоянии сказать, принадлежу ли сам к этой группе. Обычно она идеализируется теми, кто считает себя интеллигентами, поэтому рассуждения о ней часто выглядят довольно смешно и неловко. О конце прежней интеллигенции не без оснований писал еще Солженицын, предложивший называть советскую интеллигенцию образованщиной. Но если вспомнить веховскую критику интеллигенции — ясно, что некоторые ее черты сохранились и сейчас. Пропал эгалитаризм и одобрение социалистических идей, острое чувство оторванности от народа, вины перед ним и его идеализация (тут сыграл большую роль опыт тесного общения с народом в коммунистические времена, и не только во время совместного сидения в лагерях), аскетизм и другие черты — привлекательные и не очень. Сохранились парализующий независимую мысль страх перед мнением своего круга, который часто сильнее страха перед властью; оппозиционность любым ее начинаниям; идейная нетерпимость, делающая обычным разрыв дружеских и даже семейных связей по идеологическим причинам. Интеллигенция по-прежнему является лишь частью образованного слоя и выделяется внутри него скорее идеологически — далеко не каждый интеллигент является интеллектуалом и даже просто хорошо образован».

Главная точка расхождения, как видим, — отношение к народу. Обожествление народа, «религия абсолютного осуществления народнического счастья» (С. Франк) — сегодня действительно глубокий рудимент, однако нельзя не видеть, что и она в тех или иных формах возрождается. Например, миссионерская «культурная работа». Интеллигенция возвращается к просветительским амбициям, хочет учительствовать, по преимуществу бескорыстно, облагораживая светом знания не всегда бедного, но темного, по ее мнению, обывателя — хоть провинциального менеджера по клинингу, хоть столичного яппи с калькулятором вместо мозга, — неважно. Довольно часто эта амбиция сочетается с «противогосударственностью», борьбой с тиранами, фрондерством — другой традиционной и яркой чертой интеллигента.

«Достаточно посмотреть на тех, кто пришел на церемонию вручения премии "Просветитель", — отмечает издатель Варвара Горностаева. — Интеллигенция в сегодняшней России — люди, борющиеся со злом во всех проявлениях, обнаружившие в себе потребность так или иначе улучшать жизнь вокруг себя, почти всегда вопреки собственному благополучию. Дмитрий Зимин и теперь уже разгромленная "Династия", Евгений Ясин и чудом уцелевшая "Либеральная миссия", Нюта Федермессер и фонд "Вера", Григорий Охотин и "ОВД-Инфо", Сергей Пархоменко и "Мемориал" с "Последним адресом", Максим Осипов и Артемий Охотин с фондом помощи Тарусской больнице. Ученые и журналисты, разъезжающие по стране с лекциями и устраивающие фестивали науки. Деятельные, бескорыстные, любящие свою страну люди, вопреки здравому смыслу, от нее и из нее не уезжающие».

Получается, кого бы ни спросили — все отвечают внушительными списками людей из самых разных областей жизни, проникнутых теме же идеями, что и сто лет назад.

Классическая формула Боборыкина, определявшая интеллигентов как «людей высокой умственной и этической культуры», а не «работников умственного труда» (точка противопоставления c западными intellectuals), оказалась бессмертной. «Интеллигенция — это не сословие, а внутреннее отношение к миру, — говорит композитор Владимир Рубин. — Интеллигент видит в мире непостижимость и благоговейно относится к нему как к неразгаданной тайне. Это не количество прочитанных книг. Говорить, что интеллигенция пропала, — это все равно что говорить, что народ исчез, что часть народа исчезла, — никуда она не девалась. В России всегда шла огромная интеллектуальная внутренняя жизнь, шла вне зависимости от жестокостей, которые ее сопровождали. Пока еще бомба не брошена, пока Россия живет в огромном количестве народа — от вурдалака до святого, — жив и интеллигент».

Очень важно, что представители IT-индустрии, новые властители дум, те, кто совершили информационную революцию, изменив мир и некоторые процессы в нем до неузнаваемости, рассуждают в том же вполне классическом ключе. «Интеллигентность — это личное свойство человека, которое автоматически не производится ни профессией, ни образованием, ни социальным слоем, — говорит Елена Колмановская, одна из основательниц «Яндекса» и его многолетний главный редактор. — "Интеллигенция" есть некоторая идея, в чистом виде в природе практически не наблюдаемая. Но к ней можно стремиться. И пока есть желающие стремиться, пока ясна ее ценность, я считаю, что интеллигенция есть и будет. Кажется, что в этом абзаце содержится противоречие, но оно легко разрешимо, если понять, что произнесенное «я — интеллигент» никогда не может быть правдой».

Иллюзорность понятия, невозможность дефиниции, проблематизация любого перечисления характеристик и присущих свойств — все это глубоко традиционная для самоидентификации интеллигента ситуация. Неизменной остается и она. Как и неизменно ощущение, что это нечто трудно определимое в последнее время растет и ширится. «Многие люди ощущают себя принадлежащими к "прослойке". Мы ведь живем не только в сегодняшнем дне, но и в контексте. И мы себя отождествляем не только с кем-то из знакомых, но и с героями, например, Чехова», — отмечает лингвист Ирина Левонтина.

Потому что есть еще и сила мифа об интеллигенции, упрощающая сложность и непонятность самого явления, сводящего все к нехитрой формуле бескорыстного служения людям. Многим, и особенно молодым, приятно так себя называть, именовать, в отличие от тех, кто мыслит строго и много знает. Ни Иванчик, ни Аркус себя интеллигентами не называют, хотя кому же еще именоваться интеллигентами, как не им?

«Миф об интеллигенции, — говорит историк Елена Трахтенберг, — один из самых красивых русских мифов, настолько убедительный, что в него верят. Взять обыкновенного умного, порядочного человека, следующего определенным нравственным нормам и культурным традициям, и придумать для него специальное определение, — это очень вычурно и очень по-русски. Поэтому мне кажется, что о "конце русской интеллигенции" можно не беспокоиться».

В самом деле — беспокоиться не стоит. Мы по-прежнему упоенно занимаемся мифотворческим самоописанием — отрицая, разоблачая, хороня и апологизируя самих себя.

И по-прежнему плохо учим уроки истории.