«Это искусство, причем отличное»

9 ноября художник-акционист Петр Павленский облил бензином деревянную дверь центрального подъезда здания ФСБ на Лубянке в Москве и поджег ее. «Горящая дверь Лубянки — это перчатка, которую бросает общество в лицо террористической угрозе», — объяснил он позже в своем видеоблоге. «Лента.ру» поинтересовалась у художников и искусствоведов, считают ли они акцию Павленского произведением искусства, и где проходит грань дозволенного.

Андрей Шелютто, художник:

Все, что делает художник, должно происходить в специально отведенном для этого месте — галерее, музее или на выставке. Остальное пространство живет по законам, одинаковым для всех. Если ты поджигаешь здание, ты не художник. Ты просто уголовник. На худой конец можно договориться: мол, у меня будет перформанс, пригласить арт-критиков, которые посмотрят на твой поджог и похлопают в ладоши. То, что сделал Павленский, — обычное хулиганство. Другой вопрос — что из этого выйдет? Может быть, его посадят в тюрьму, а выйдет он оттуда мировой знаменитостью. Это самый простой и ровный путь к славе. Честно говоря, многие готовы не то что в тюрьме посидеть, а правую руку отдать за известность. Сидя за решеткой, ты зарабатываешь, допустим, в год миллион в валюте, а не сидя — не зарабатываешь.

Что касается акционизма, то искусство теперь — это не просто картинка на стене. Оно вернулось к тому времени, когда не приходилось объяснять, в чем его польза. Акционизм — это протест против давления на искусство и против его интерпретирования. Если мы говорим о выходе художника в общественное пространство, то в этом нет ничего дурного, все правильно, но тогда ты должен подчиняться общим правилам. Можно делать акции, и не нарушая законодательство, и никому при этом не вредить.

Это дико сложная штука. Бывают вещи абсолютно разные, понятные для всех, яркие и четко спланированные, а бывает, что без специальных знаний не разобраться. Все очень размыто. Вот что делать с Павленским? Посадить? Так ему того и надо. В Италии, например, тех, кто рисует граффити на исторических зданиях, заставляют все это дерьмо счищать. Страшно помогает. Если художник вздумал дверь поджечь, я бы заставил его новую сделать. А то, видите ли, у них теория, что артист не должен к своему произведению прикасаться. А я бы заставил. Другие меры совершенно неэффективны.

Анатолий Осмоловский, художник:

Искусство — это все то, что сохраняет дистанцию между зрителем и созданным визуальным образом. Если она существует, то проект может претендовать на то, чтобы называться произведением искусства. Если нет — то нет. Что под этим подразумевается? Например, если в художественной акции происходит насилие над живым человеком, то никакой дистанции быть не может, потому что мы будем переживать за этого человека и стремиться его спасти. В случае с последней акцией Павленского речь идет о порче государственного имущества, что несколько сокращает такую дистанцию, но не настолько сильно, чтобы отвергать работу как арт-проект. Бывает, что художник нарушает и Уголовный кодекс, да.

Вообще, у акционизма огромная история. К нему можно причислить, например, Диогена, который ходил днем с фонарем, или Василия Блаженного, демонстрировавшего совершенно абсурдное поведение. Современный акционизм продолжает эти традиции.

С одной стороны, я думаю, что в обществе нет никаких проблем в восприятии таких акций. С другой стороны, понятно, что внутренняя ситуация в России ненормальная и атмосферу в стране нужно менять. А еще фантазию надо развивать, это очень полезно. Иметь терпимость, толерантность к непонятным высказываниям. Не отвергать их, а пытаться строить свою картину мира, которая может быть очень многообразной. В мире не все обязательно нужно стремиться понять. Есть вещи, которые понимать не нужно.

Александра Обухова, куратор архива Музея современного искусства «Гараж»:

То, что акция Павленского, — это искусство, у меня не вызывает ни малейшего сомнения, тем более что этот художник давно известен. У акционизма есть свои традиции, не только российские. Современное искусство в своем самовыражении не имеет пределов. Это не традиционная живопись и скульптура — может быть все, что угодно, в том числе и искусство действия. Это просто данность, которую нужно принять.

Другое дело, что мы всегда должны распознавать ту тонкую грань, которая пролегает между искусством и жизнью. Это как раз и является проблемой для современных исследователей. Этические вопросы здесь во многом важнее эстетических. Очень важна контекстуальность отдельной акции. Если современным профессиональным сообществом она распознается как произведение искусства, значит, так и есть. Но и акционизм, безусловно, имеет этические границы. Мы спрашивали художников, что для них грань дозволенного. Они отмечали, что фактор «не навреди» очень важен. Любой вред, к примеру материальный, должен расцениваться по иным законам. Если пострадала дверь, значит мы должны рассматривать потерю этого имущества как побочный фактор арт-проекта, ничего не поделаешь.

Художники — умные, образованные и в значительной степени более моральные люди, чем большинство других. Я не знаю ни одного случая, когда художник навредил бы другому человеку в процессе проведения своей акции. Что касается столкновения с полицией, то все зависит от стратегии автора. Если ему нужно быть услышанным многими людьми и если он выходит на улицу, то подобные столкновения неизбежны.

Людям важно понять, что в современном мире традиционные средства выражения уже давно уступили место новаторским. Зачастую метафоры, которые мы привыкли видеть, скажем, в поэзии, выявляются не через слова или свет, а через действия, например. В любом случае нужно попытаться описать то, что произошло, и представить себе этот образ, сопоставить свои переживания с тем, что говорит о своем произведении сам художник.

Ирина Кулик, куратор интернет-проекта «Современники» Московского музея современного искусства, преподаватель Института проблем современного искусства:

Еще с начала прошлого века искусство исследует, где проходят его собственные границы и может ли оно преодолеть их и воздействовать на реальность. Это мог быть утопический пафос футуристов, и — как следующий шаг, который сделали дадаисты, — отказ от конвенциональной культуры, скомпрометированной Первой мировой войной. Эти эксперименты продолжались на протяжении всего ХХ да и нынешнего веков. В послевоенном акционизме на первый план вышла фигура самого художника — провокатора и мученика, подвергающего испытаниям не только понятие «искусство», но и самого себя, а также публику и общество.

Павленский работает с традицией, идущей от венских акционистов, Криса Бердена, Марины Абрамович. То, чем он занимается, несомненно, искусство, притом отличное. Он создает мощнейшие образы, которые можно назвать метафорическими, аллегорическими и даже плакатными, способные отпечататься в нашем сознании. Он подвергает себя испытаниям — причем это не только физическая боль, но и столкновение с государством, с судебной системой. Это может быть пострашнее телесных увечий. Мало кто из художников сознательно шел на такой риск — венских акционистов задерживали и сажали, но это не было вписано в концепцию их очень эстетских, на самом деле, акций. То, что делает Павленский, — не хулиганство и даже не политический протест в чистом виде, но осознанный художественный жест. Это вопрос к публике, вопрос к обществу — каково в такой ситуации оставаться просто зрителями и не вмешиваться.

Наше общество, со всей очевидностью, к таким вопросам не готово. Тут дело даже не в понимании (образ Павленского — понятный, доходчивый и яркий), а в отсутствии умения или желания сопереживать.

Записала Айгуль Хабибуллина