Ограбление по-американски

Когда американские части в апреле 1945 года дошли до Германии, «экспроприация» гражданской собственности пошла с невиданным размахом. Хотя и в соседних странах солдаты подбирали «сувениры», у немцев отбиралось все — от шарфов и часов до королевских драгоценностей. Военнослужащие оправдывали свои действия жизненной необходимостью, любовью к сувенирам, местью за зверства нацистов, а армейское начальство принимало различные меры и полумеры, чтобы ввести происходящее в рамки приличий. Малоизвестные страницы «освобождения» Германии на основе интервью с ветеранами и документов из военных архивов изучил (достаточно критически) американский историк Сет Гивенс (Seth Givens).

Американская армия вступила на немецкую землю в апреле 1945 года: десятки тысяч солдат и единиц техники переправились через Рейн у Ремагена и хлынули в направлении Франкфурта и Касселя. Настроение военнослужащих изменилось: они пришли на территорию врага, из-за которого пострадал весь мир, а их самих послали умирать за океан. Если во Франции и Италии солдаты старались не обижать гражданских, то ограбление немцев считалось справедливым делом: «Мы даем им испытать то, что они много лет делали со всеми остальными», — заметил один ефрейтор. Чтобы представить законным изъятие ценностей у мирного населения, солдаты придумали множество эвфемизмов: они не мародерствовали, а реквизировали, брали под охрану, конфисковали, экспроприировали — и освобождали.

«Трофейные бригады» и массовый вывоз ценностей Красной армией — это всем известные факты, тогда так джи-ай (американские солдаты) имеют репутацию невинных охотников за сувенирами или даже спасителей культурных ценностей (как в фильме «Охотники за сокровищами»). В исторических монографиях и мемуарах эта тема освещается крайне скудно и фрагментарно. Кроме того, военнослужащие далеко не всегда проводили разграничительную линию между сбором трофеев на поле боя и присвоением имущества мирного населения, — а ведь второе находится под защитой Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны (статьи 46-47) и Единого свода военных законов США (ст. 75 и 93).

Какие предметы и с какой целью присваивали американские военнослужащие в Германии? Прежде всего надо сказать, что многие солдаты на передовой впервые за десять месяцев после высадки в Нормандии попали в «культурные» условия: не мокрый окоп или стог сена на французской ферме, а дом с горячей водой и чистыми постелями. Почувствовав себя как дома, джи-ай не удержались от того, чтобы открыть дверцы шкафчиков и буфетов.

Сначала, еще холодной зимой Арденнской операции и битвы в Хюртгенском лесу, солдаты хотели только согреться. Парашютист Дональд Бёрджетт (Donald Burgett) сорвал меховой воротник с пальто своей хозяйки и пришил его себе на шинель. Сотни солдат укутывались в кружева (для камуфляжа) и цветастые шарфы (когда камуфляж им опротивел). Кроме того, они не верили, что пайки D, C и даже (усиленный) К обеспечивают их калорийным и сбалансированным питанием, и таскали овец и телят, и совершали набеги на курятники. «Я ел столько яиц, что уже начал кудахтать», — вспоминает сапер Эндрю Адкинс (Andrew Adkins).

Где еда — там и питье. Американцы знали, что оказались в знаменитых винодельческих и пивоваренных районах, и при вступлении в каждый городок начинали искать припрятанные бутылки коньяка, шнапса, вина и шампанского. Сообразительные шли сразу к первоисточнику: «Первое, что мы начинали искать в каждом городе — это местная пивоварня или винокуренный завод», — вспоминает пехотинец Гарри ван Зандт (Harry Van Zandt). Немцы прикладывали максимум усилий для сокрытия спиртного, но солдаты приняли вызов: охота за алкоголем стала для них любимой игрой, и в результате фляжки и бутылки стали искать даже там, где их не было. Офицерам пришлось принимать жесткие меры, чтобы военнослужащие, «нагрузившиеся» алкоголем по ночам, не устраивали бесчинств и, главное, могли утром идти в наступление.

Когда американцы перешли Рейн, фронт практически рухнул, а фольксштурм вообще не оказывал сопротивления, солдаты стали мародерствовать уже не ради выживания, а для собственного удовольствия. «Больше всего нас интересовали хорошие фотокамеры Leica», — рассказал ван Зандт. На втором месте после дорогих камер стояли парабеллумы. Американский солдат запомнился немцам с ремешком от «Лейки» через плечо и пистолетом на бедре. Высоко ценились часы: по всей Германии разошлась шутка о том, что USA надо расшифровывать как Uhren stehlen auch (они также воруют часы).

К моменту встречи на Эльбе рынок был уже настолько перенасыщен, что американцы стали массово продавать часы советским солдатам. Деньги, которые выдавали нашим военнослужащим, в СССР ничего не стоили, а вот за часы можно было получить корову или другой полезный товар. Американцы же обменивали эти бумажки на доллары. Когда в мае сорок пятого рядовой Роско Блант (Roscoe Blunt) оказался у Бранденбургских ворот, со стороны советского сектора к нему сразу подбежали солдаты, «выменивая часы, сигареты и другие вещи, которые они могли бы увезти в Россию-матушку. Я быстро выставил правильное время на своих двухдолларовых Ingersoll, которые остановились несколько месяцев назад, и продал их русскому солдату за 75 долларов, а блок сигарет — за сто».

Но американцы искали и более конкретные источники дохода: судя по жалобам немецких бургомистров, солдаты регулярно взрывали и взламывали банковские сейфы. Даже генерал-лейтенант Седьмой армии Александр Пэтч (Alexander Patch) , заметив, как в Мюнхене его подчиненные собираются вторгнуться в банковское хранилище, сказал только: «Ну что, ребята, производите разведку?» — и прошел мимо. Впрочем, мало кому удалось воплотить таким образом свою «американскую мечту» весной 1945-го: нацисты и местные органы власти вывезли или спрятали почти все банковские ценности.

Наконец, мародерство могло быть орудием мести. Когда солдаты узнавали о жестокостях нацистов (нередко это происходило вживую, например, при встрече с узниками концлагерей), они вымещали свой гнев на собственности сбежавших нацистских бонз. 4 мая американцы вошли в местечко Берхтесгаден в Баварских Альпах, где располагалась резиденция Гитлера и домики других высокопоставленных нацистов. Командиры открыто объявили разрешение на разграбление. За «сувениры» американцы даже дрались с французскими военными, которые уступили им в гонке за захват города. «В Бергофе [резиденции Гитлера] не осталось ни единого стоящего экспоната для музея этого великого преступника», — сетовал военный фотограф Ли Миллер (Lee Miller).

Тем не менее отношение американских солдат к немцам в лучшую сторону отличалось от отношения к их собственности. Случаев разграбления брошенных домов и квартир было на порядок больше, чем вымогательства ценностей у обычных граждан. Более того, по мнению некоторых историков, желание мстить или унижать немцев среди джи-ай было гораздо меньшим, чем у французов и русских. С точки зрения культуры среди всех увиденных ими европейцев жители Германии были ближе всего американцам. Военные власти даже издали (12 сентября 1944 года) специальный указ о запрете братания с немецким населением. Многие сотни (если не тысячи) немцев американские солдаты спасли от голодной смерти.

Каким бы резонным и справедливым ни казалось американским солдатам (и их офицерам) их поведение на оккупированных территориях, Главное командование союзных сил (Supreme Headquarters Allied Expeditionary Force, SHAEF) расценивало все самовольные «реквизиции» как преступление. Уже во время битвы за Францию жалоб на грабеж поступило столько, что Мари-Пьер Кениг (Marie-Pierre Kœnig), главнокомандующий войсками «Свободной Франции» в Великобритании, написал в штаб Эйзенхауэра, требуя что-то с этим сделать. Генерал обещал разобраться, но было уже поздно: образ солдата-освободителя успел поблекнуть. «Грабежи, изнасилования, убийства… безопасность исчезла. Царит закон джунглей, власти бессильны. Окрепшая было симпатия [французов к американцам и британцам] исчезает. Это очень плохо», — сообщала редакционная статья нормандской газеты в ноябре 1944 года.

Горький опыт заставил SHAEF принять превентивные меры еще до переправы через Рейн. «Поведение солдат США в Германии окажет огромное и длительное воздействие на немецкий народ… Они должны постараться, чтобы такое вторжение не произошло в третий раз. Солдаты должны стать не завоевателями, а воспитателями… Они не должны злоупотреблять спиртными напитками или совершать акты насилия и грабежа», — гласил меморандум SHAEF.

Однако работа армейской бюрократии практически погубила эти благие намерения. Указы о наказании за грабеж получали командиры групп армий, они доносили их до подчиненных — до уровня полка, а дальше батальонные офицеры службы информации и общеобразовательной подготовки знакомили с ними рядовых. На уровне полка также была прописана система наказаний за мародерство и насилие в отношении мирного населения. Но ротные командиры, которые непосредственно общались с солдатами, смотрели на их «художества» сквозь пальцы, даже зная обо всех распоряжениях SHAEF. «Капитан сказал нам: “Полковник напомнил, что грабежей быть не должно. Кажется, местные пожаловались, что из их домов пропадают вещи. Грабить нельзя!” Потом, немного тише, он добавил: "А если вы все-таки занимаетесь этим, смотрите, чтобы вас не поймали”», — вспоминает танкист Джон Ирвин (John P. Irwin).

То есть решение Эйзенхауэра возложить борьбу с мародерством на младший командный состав оказалось в корне ошибочным: эти офицеры делили с солдатами все тяготы войны, мерзли в окопах, кутались в одни и те же «конфискованные» шарфы и согревались тем же шнапсом — и странно было бы ожидать от них особой строгости. В результате реальную работу по преследованию мародеров выполнял немногочисленный штат офицеров службы гражданской администрации. Получая жалобы от немцев или наблюдая случаи мародерства, они немедленно тащили солдат к начальству, требовали вернуть добычу и наложить на виновных дисциплинарное взыскание. Однако у этих офицеров на повестке дня стояли более важные дела: на оккупированных территориях сначала нужно было конфисковать все оружие, радиоприемники, инвентаризировать запасы продовольствия, выявить пособников нацистов среди местных чиновников — и лишь в последнюю очередь заняться мародерством. На фронте указы Эйзенхауэра натолкнулись на равнодушие младших офицеров, а в тылу (где у солдат было время и возможности для серьезной «зачистки» и отправки домой больших посылок) для предотвращения мародерства не хватало рук.

Объективности ради американский историк рассказал и об отношении к немецкой собственности солдат других союзных армий — британской и советской. Англичане и канадцы, по мнению ученого, в целом вели себя так же, как и американцы. А вот Красная армия, пишет Гивенс, заслужила репутацию «безжалостного завоевателя». Опираясь на монографии Кэтрин Мэрридейл (Catherine Merridale) и Нормана Нэймарка (Norman Naimark), он повторяет достаточно известные мнения о систематическом разграблении Германии с санкции армейского руководства и живописует вагоны, которые советские офицеры набивали награбленным.

Однако такие утверждения в значительной степени являются мифами, считает российский историк Елена Сенявская. «Разнузданное мародерство» 1945 года, когда солдаты «отнимали последнее» у беспомощных немцев, опираются главным образом на чисто литературные источники: песни Высоцкого и стихи Твардовского.

Споры также вызывает приказ НКО СССР № 0409 от 26 декабря 1944 г. «Об организации приема и доставки посылок от красноармейцев, сержантов, офицеров и генералов действующих фронтов в тыл страны», который историки нередко называют узаконившим мародерство. Но, пишет Сенявская, вес и содержание посылок жестко регламентировались: одна посылка в месяц, солдату — 5 килограммов, офицеру — 10, генералу — 16. «Вещи… солдат не выискивал среди брошенного на дорогах барахла, не подбирал в оставленных домах и тем более не отнимал у мирного населения… Командование предоставляло к его услугам специальный склад, куда свозилось бесхозное имущество, признанное трофейным… откуда и выдавались по строго установленной квоте "товары широкого потребления", а если точнее — первой необходимости. Отрез ткани, кусок мыла или швейные иглы, высланные на родину, были реальной помощью семьям, оставшимся без кормильца в голодной, раздетой, разоренной немецкими оккупантами стране», — пишет российский историк. Впрочем, эти утверждения не отрицают, что и советские солдаты присваивали себе чужое имущество, — Сенявская лишь подчеркивает, что, как и в случае США, партийное и военное руководство не одобряло такие действия.

Несмотря на все безуспешные попытки SHAEF остановить грабежи, армейское начальство сделало важные выводы. Вторая мировая война стала «лебединой песней» для славных традиций мародерства западных армий (вспомните, например, Тридцатилетнюю войну). Уже в Корее и Вьетнаме джи-ай были жестко ограничены в объеме и содержании посылок, которые они отправляли домой, а сейчас эта практика вовсе отсутствует.

Однако за 70 лет тема мародерства 1945 года претерпела странные метаморфозы: в мемуарах, фильмах и сериалах она поэтизируется как «веселый опыт», приятно контрастирующий с ужасами военных действий, — но при этом все больше стариков-ветеранов отправляют свои «сокровища» назад в Германию.

Артем Космарский