Город и холод

Официальная московская статистика утверждает, что в городе проживают не менее 13 тысяч бездомных, но точных цифр не знают даже в департаменте социальной защиты. По оценке столичных властей, в городе могут бродяжничать от 20 до 60 тысяч человек. Сколько из них умирают каждую зиму, когда в Москве устанавливаются 20-градусные морозы, сказать нельзя ― власти ведут подсчет только тех, кто умер от обморожения и про кого они доподлинно знают, что эти люди ― бездомные. «Лента.ру» выясняла, кто помогает выживать московским бомжам в зимние холода.

По данным последней переписи 2010 года, в Москве проживают семь тысяч бездомных; прошлогодний подсчет столичного департамента социальной защиты дал цифру в 13 тысяч человек. По мнению заместителя руководителя департамента Андрея Бесштанько, «предполагаемое количество бездомных в городе ― от 20 до 60 тысяч». Для того чтобы вычислить точное их число, два месяца назад в департаменте подготовили проект «Закона о бездомных»: людей без прописки и определенного места жительства предлагается официально дифференцировать на «бездомных» и «бродяг». Под первыми подразумеваются люди, добровольно вставшие на учет в центры социальной адаптации: их обеспечат временным медицинским полисом и паспортом бездомного, помогут в восстановлении утраченных документов, подыщут работу и даже, по данным газеты «Коммерсантъ», дадут право голосовать на выборах.

Тех же, кто на учет не встанет и «паспорт бездомного» не получит, будут считать бродягой, то есть «лицом, нарушающим благоприятную санитарно-эпидемиологическую обстановку в городе». На закономерный вопрос, будут ли высылать таких бродяг за 101-й километр, как в советское время, Бесштанько отвечает отрицательно: их поместят в приемники-распределители на неопределенное время, принудительно установят личность и место жительства и, если нужно, принудительно зарегистрируют. Готовя документы, в департаменте опирались на нынешнюю белорусскую практику, предусматривающую наличие «специализированных учреждений для лиц, систематически и злостно отказывающихся от социальной адаптации». Основная цель, уверяют в департаменте, состоит «не в поиске железобетонных конструкций, которые бы всех [бездомных] загнали в угол, а в привлечении общества к самой теме, поскольку система социальной адаптации лиц без определенного места жительства подошла к определенной черте».

Черта выглядит так: на данный момент в Москве функционируют два центра социальной адаптации (ЦСА «Люблино» и ЦСА «Филимонки»), при которых действуют семь филиалов. Количество спальных мест для бездомных ― 1383 койки, в дополнение для тех, кто просится переночевать на одну ночь, в ЦСА «Люблино» с этого года развернуты 223 койко-места, еще 300 коек скоро обещают открыть. Даже если предположить, что последние подсчеты близки к истине и в городе действительно обитают всего 13 тысяч бездомных, то простой арифметический подсчет показывает: одиннадцать с половиной тысяч человек зимой ночуют там же, где и раньше: в подвалах, подъездах и вокзальных залах ожидания.

«Я понимаю, что [количества коек] совсем недостаточно, и мы работаем над увеличением их числа, ― соглашается Бесштанько. ― Но у нас уже появилось стабильное финансирование, более-менее стабильная сеть учреждений, более-менее четкое количество мест для того, чтобы принять бездомных на ночлег, а город ежегодно выделяет на бездомных 120 миллионов рублей. И складывается такая ситуация: чем ниже градус на улице, тем выше процент людей, вставших на учет в центр социальной адаптации и заявивших о желании [вернуться в общество]. А чем выше градус, тем больше людей, которые просто приходят на одну ночь и уходят, не предпринимая в дальнейшем ничего для того, чтобы найти работу и жилье».

Бесштанько охотно откликается на просьбу описать тех, кто живет на московских улицах: «Если крупными чертами нарисовать портрет московского бродяги, получится так: черты лица больше мужские, хотя начинает и что-то женское вырисовываться. Как правило, не из Москвы, но из близлежащих областей. Среднее образование, трудоспособный возраст. Порядка 30 процентов оказались на улице потому, что в действующей семье для них не нашлось места». Умирают бездомные, как правило, зимой.

По официальным данным департамента, зимой 2012-2013 года в Москве погибли 105 человек без определенного места жительства: считали по данным из моргов только тех, кто умер от переохлаждения, и только тех, про кого в департаменте было доподлинно известно, что эти люди ― бездомные. В то, что в столице за зимний сезон год умерли всего сто бездомных, Григорий Свердлин, руководитель благотворительной организации «Ночлежка», не верит: «Цифра, которую называют московские чиновники, занижена на порядок. Реальная цифра должна быть [исходя из] около 6-7 тысяч смертей в год».

Двадцать лет «Ночлежка» работает с бездомными Санкт-Петербурга и столько же времени собирает местную статистику смертности: «Мы каждый год запрашиваем данные в учреждениях ЗАГС по количеству смертей среди бездомных и среди неопознанных лиц. Учитываем не только тех, кто умер от переохлаждения, но и тех, кто погиб от ожогов на теплоцентрали или сгорел в подвале». Итоговая статистика: смерть 4,5 тысячи человек ежегодно, из них около тысячи ― в зимний сезон. По его словам, в Москве организаций, которые работали бы как «Ночлежка», нет, поэтому никто и не отправлял запросы в ЗАГСы, чтобы узнать точное число умерших на улице.

«А ведь в обществе до сих пор распространен стереотип, что эти люди сами во всем виноваты. Конечно, легче думать так, чем осознавать, что мир, в котором мы живем, довольно страшный: абсолютно каждый человек однажды может оказаться на улице. Приятно думать, что вот ты, любимый, никогда с родственниками не поругаешься и никто у тебя квартиру не отберет. Да у нас каждый пятый, живущий на улице, становится бездомным из-за проблем с недвижимостью», ― сердится Свердлин.

С 2008 года по улицам Москвы ездят машины отделения мобильной помощи бездомным гражданам «Социальный патруль». На данный момент в патруле тридцать машин; в бригадах, помимо водителя, социальный работник и врач. Содержание машин обходится городу в 14,5 миллиона рублей в год; в перспективе департамент соцзащиты хочет передать содержание и обслуживание мобильной службы на аутсорсинг. Уже в марте этого года власти города предполагают провести тендер между компаниями, занимающимися социально ориентированным бизнесом; в пример приводят французские власти, отдавшие обслуживание и адаптацию бездомных на откуп «Красному кресту».

Больше всего патрульные машины напоминают маршрутные такси: несколько рядов кресел с обивкой защитного цвета, у двери ― оранжевый ящик со стандартной укладкой первой медицинской помощи. Принцип работы бригады простой: по графику «отработки мест скоплений бездомных граждан» бригада объезжает около двадцати городских точек, начиная от труб теплотрассы в Капотне и заканчивая Комсомольской площадью, на которую смотрят фасады трех вокзалов ― Ярославского, Ленинградского и Казанского. Там же, у вокзалов, стоят автобусы-накопители, в которых по очереди греются бездомные. Если нужно, «маршрутки» выезжают по вызовам: бездомных везут на обработку в один из санпропускников, дальше ― в центр социальной адаптации.

Бригада, с которой я еду, начинает маршрут от подземного перехода у Савеловского вокзала. Возле киосков с бижутерией на полу сидит компания мужчин с полуторалитровыми бутылками слабоалкогольного напитка «Виноградный день». Рядом тошнит женщину в грязном бордовом пуховике. И мужчин, и женщину обтекает толпа людей, выходящих из станции «Савеловская».

«СПИД, туберкулез, открытая форма, ― говорит в лицо санитару патруля Вячеславу щуплый мужичок в грязной черной куртке. ― Я в обществе не могу находиться, а меня все равно в обществе держат, почему?»

Ему тридцать один год, из Тверской области, на улице он живет уже семь лет, до этого сидел в колонии ― за угоны и кражу. Сколько раз сидел, не помнит; перерывы между отсидками тоже стерлись из памяти. Идти ему решительно некуда, и жить ― негде: «Убивать я не могу, если бы я мог убить, я бы убил в первую очередь своего брата ― за то, что он меня выгнал из квартиры. Я оказался на улице из-за болезни. Он ща живет в квартире как барин, с девушкой, с ребенком». «А я сегодня проснулся на бульваре Дмитрия Донского, и как туда попал ― не помню», ― добавляет потом. Он плюет себе на ладони, пальцы украшены татуировкой LORD и перстнями: «Все утро кровью харкал». В ответ на просьбу представиться отвечает очень серьезно: «Костян».

Мы выводим его из перехода на улицу, к зданию Савеловского вокзала. Патруль вызывает «скорую помощь», которую мы ждем примерно полчаса. Еще минут пятнадцать врачи обсуждают, стоит ли везти Костяна в туберкулезную больницу. Решают ― везти.

«Ну и возьмут они меня, ну а **** толку? Меня вчерашней ночью уже в больницу возили, утром выгнали», ― безучастно бубнит бездомный.

Следующая точка ― несколько лачуг у теплотрассы на Ижорской улице: крыши из линолеума, стены из фанеры. На трубах разложена мокрая одежда, на костре закопченный чайник. Несколько женщин в майках и закатанных до колен тренировочных штанах моют миски под прикрепленным к фонарному столбу рукомойником. Такие городки строят каждый год, и почти каждый год, в самые морозы, они сгорают. Иногда ― вместе с обитателями.

Из крайней лачуги выходит пожилой мужчина ― Камиль. Приехал шесть лет назад из Удмуртии, работал на стройке, год назад его обокрали на Казанском вокзале ― он собирался ехать на побывку домой. Домой без денег ехать нет смысла: «Не по-мужски как-то», ― объясняет Камиль. «Может, в “Люблино” поедем?» ― предлагает Камилю санитар Вячеслав.

«Да нет, мне тут лучше, я привык. Мыться в соседний санпропускник хожу», ― бурчит он в ответ.

В санпропускнике, в пяти минутах езды от теплотрассы ― автоклавы для прокаливания одежды, деревянные столы, заваленные обработанной одеждой. К одной из стен прикручены фены с колпаками, как в советской парикмахерской 1970-х годов. «Вот тут у нас чистенькие мальчики, ― показывает душевые помещения работница пропускника Лариса. ― А вот тут, простите, все в говнище сидят, не успели еще помыться».

Мобильная служба помощи бездомным в столице есть не только у городских властей. Автобус православной службы «Милосердие» подбирал бездомных с 2004 года; этой зимой, в связи с увеличением парка «Социального патруля», он ездит только на вызовы. Кроме того ежедневно в автобусе, припаркованном возле храма Успения Пресвятой Богородицы в Успенском переулке, ведет прием социальный работник. Работника зовут Роман Иванов ― он хмур, коротко стрижен, лобаст. На кресла автобуса натянуты чистые майки-«алкоголички», на полках над проходами разложены пачки носков, у выхода из автобуса ― коробки с лапшой «Доширак» и «Роллтон».

У Романа есть компьютер, принтер и камера. Каждый, кто к нему обращается, заполняет анкету. Напротив него сидит Руслан Ахметалиев, уроженец Челябинской области: в ноябре 2012 года он приехал в Москву, «хотел большие деньги заработать». Сначала работал на стройке в частной компании ― говорит, что названия фирмы не помнит, не помнит и фамилии ее руководителя, а только имя ― Григорий Сергеевич.

С большими деньгами ничего у Руслана не вышло: Григорий Сергеевич ему «все деньги обещал, а потом и вовсе улетел куда-то». Руслан «подрабатывал и на что-то надеялся», а потом потерял документы и надежду вместе с ними. Год он прожил в подъезде возле метро «Парк культуры», потом обратился в православную службу «Милосердие». Сегодня его отправляют домой ― по справке об утерянных документах.

Домой едут и Нина Васильевна Ковалева из крымского города Саки и Игорь Степанович Вардубец из Закарпатья: они познакомились недавно на Киевском вокзале, у них на двоих общий диагноз ― туберкулез.

Вардубец приехал в Москву семь лет назад, работал заливщиком бетона. Затем подрался с милиционером, «подрихтовал его слегка, так что тот всех зубов лишился», получил шесть лет по 318-й статье и «уехал» сначала в колонию строгого режима, затем ― в туббольницу. Ковалева работала продавщицей в одной из палаток рядом с Киевским вокзалом, там же жила и там же ― заболела: говорит, на вокзале разрешают спать до часу ночи и с пяти утра, все остальное время приходится стоять на улице.

Новые знакомые говорят, что рады уехать на родину, поскольку в Москве сплошная «душевная прожарка, которую не каждый вынесет».

До прошлого года, помимо храма Успения бездомные ходили в церковь Благовещения Космы и Дамиана в Столешниковом переулке ― напротив, через Тверскую улицу, ― столичная мэрия. Но в марте 2013 года храмовую службу помощи бездомным, функционировавшую пятнадцать лет подряд, ликвидировали по распоряжению городских властей. В письме, направленном руководству храма, службу предписывали закрыть «в связи с благоустройством центральной части Москвы» ― Столешников переулок вошел в проект по созданию сети пешеходных улиц. По словам сотрудников службы, в морозные дни они кормили до полутысячи человек в церковной столовой и двух приделах; там же бездомным выдавали теплые вещи. Взамен старого места власти пообещали выделить новое, но этого так и не случилось. Где сейчас обитают люди, приходившие в храм за едой и одеждой, никто не знает.

Попечением о бездомных занимаются не только православные общины. Дважды в неделю члены движения «Друзья на улице» при католической Общине святого Эгидия ходят кормить бродяг на Курский вокзал. Вместе с координатором движения Натальей Марковой и двумя студентками МГУ, каждую из которых зовут Аня, я иду в субботу на кормление. Ани раздают пельмени, хлеб и наливают чай из термоса в одноразовые стаканчики. Потом раздают теплую одежду, которой на всех в такие морозы не хватает. Между двумя мужчинами начинается драка, кто-то достает нож. Хрупкая голубоглазая Аня отшатывается в сторону. Бездомного с ножом прогоняют с вокзальной площади его же товарищи. Рядом ходит постоянная обитательница вокзала, безумная Таня. Как только посмотришь ей в глаза, она начинает монотонно голосить: «Вы мне ничего не даете, пельменей дайте, брюки дайте, чаю дайте, бутерброды дайте, свитер дайте, почему вы мне ничего не даете!» И так ― несколько раз подряд.

«Я никогда не думала, что буду этим заниматься, ― объясняет мне позже Маркова. ― Я не замечала бездомных, как многие ― ты просто проходишь мимо сотен людей, которые нуждаются». По мнению Марковой, бездомных не нужно жалеть: «Жалость не самое подходящее чувство. Подходящее ― уважение, а также осознание того, что этот человек был изначально беднее тебя. У меня, допустим, было безоблачное детство, мне всего хватало, я в тепле спала. А вот приезжает человек из бедного региона просто заработать, так его отовсюду пинают: наши богатые [люди] переезжают за рубеж и ничего, никто не возмущается. А когда из регионов едут в Москву, то это всех сразу бесит. А ведь в регионе человек ничего не может найти, но он рыпается, хочет помочь семье. И ведь нужно над ним поиздеваться, попинать, нужно подождать, пока он обморозит себе конечности, станет инвалидом, скатится окончательно, после чего мы его отправим восвояси со справкой бомжа».

Раздача бесплатных обедов на Павелецком вокзале фондом «Справедливая помощь» Елизаветы Глинки

По словам Бориса Третьяка, директора центра социальной адаптации «Люблино» ― одного из двух подобных учреждений в Москве, каждое утро он начинает со слов: «Здравствуйте, граждане тунеядцы и алкоголики». Трехэтажное здание центра из красного кирпича, за которое он отвечает, расположено на Иловайской улице: пятьсот коек постоянно заполнены. При условии, что бездомный соглашается пройти программу ресоциализации, иногородних в приюте держат полгода, бывших москвичей ― год. С каждым клиентом подписывают контракт, предусматривающий неукоснительное соблюдение местных правил: подъем в семь утра, алкоголь на территорию не проносить. Говорят, помогают найти работу, а за нарушение контракта немедленно выгоняют. По центру меня водит заместитель директора Людмила Никулина. Объясняет, что в центре помогают с оформлением документов, обеспечивают «маечками-трусиками»; кормят постояльцев два раза в день, завтраком и обедом.

Ужин полагается тем, кто участвует в художественной самодеятельности, ― в приюте, например, скоро начнутся репетиции рок-группы, ― а также тем, кто принимает участие в уборке территории. «Человек должен понимать, что государство не будет платить за него постоянно. Хочешь ужин ― ищи работу», ― поясняет Никулина.

Елена Васильевна Никонова (фамилия изменена) и ее дочь Наташа, инвалид второй группы, пятнадцать лет назад были прописаны в самом центре Москвы, в Малом Златоустинском переулке. Ответственным квартиросъемщиком числился дядя Наташи, он же и предложил разменять квартиру в центре на две отдельные, на окраине.

Название риэлторской фирмы, занимавшейся разменом, Елена Васильевна называть не хочет ― боится. Говорит только, что им дали квартиру, в которой уже были прописаны несколько крепких парней, которые Елену Васильевну избили. Несколько лет она жила в Подмосковье у родственников, затем осела в Люблино. Она обращалась ко многим юристам, но шансов на успех у нее практически нет ― в «Люблине» не помнят ни одного случая, когда квартиру, один раз отобранную, безропотно вернули бы владельцу.

Обманутые с недвижимостью в центр соцадаптации попадают практически все: например, в центре охотно рассказывают, что долгое время в приюте жил лишившийся квартиры поэт Борис Баркас, автор стихов к песням Аллы Пугачевой и Александра Градского и, по совместительству, автор образа Каркуши из передачи «Спокойной ночи, малыши!». Местные вспоминают его как «тихого, вежливого человека», которому в 2007-м «Алла Борисовна все-таки купила однокомнатную квартиру, а он туда переехать не успел ― умер от инфаркта, поскольку счастья сердце не выдержало».

Среди работников московских социальных центров есть бывшие бездомные, пришедшие в приют тем же путем, что и их подопечные. Так, администратор Галина Новикова когда-то работала заведующей отделом научно-технической литературы в издательстве «Мир», а в 90-е вместе с мужем решила заняться бизнесом и взяла в аренду автомат для приготовления воздушной кукурузы. Когда бизнес не пошел и Новикова решила вернуть автомат обратно, с нее стали требовать 17 тысяч долларов ― по тем временам гигантские деньги. «Запугали страшно, обещали всех пристрелить, а у меня внучка ― девятимесячная», ― вспоминает Новикова. Семья приняла решение продать квартиру в Бибиреве; Новикова с детьми пошла в центр социальной адаптации ― сначала жить, потом работать. По ее собственному ощущению, она попала в число тех десяти процентов бездомных, которым удается вернуться к нормальной жизни.

Большая часть обитателей центра в Люблине ― инвалиды-колясочники с ампутированными пальцами и ногами, которые ждут отправки в дома инвалидов. Причина ампутации общая ― самый большой страх любого бездомного: обморожение.

В одной из комнат живет бывшая продавщица одного из центральных рынков, сорокалетняя Лена. Десять лет назад она жила в коммунальной квартире на Остоженке; комнату, объясняет она, у нее обманом выкупили черные риэлторы. Предложили в обмен отдельную квартиру, документы оказались поддельными. Дальше ― стандартный маршрут бродяги: работа на автобазе, запой, переезд в Питер, первое обморожение, после которого Лене ампутировали верхние фаланги пальцев рук, возвращение в Москву, работа на рынке, повторное обморожение, после которого Лена практически лишилась ступней. «Да все сейчас налаживается потихонечку», ― отвечает она мне и смотрит на обрубки ног в полосатых носках.

Закон об обязательном медицинском страховании дает право на медполис лицам без определенного места жительства и занятий, а статья 41 Конституции говорит: «Каждый имеет право на охрану здоровья и медицинскую помощь», ― но бездомных в российские больницы берут, мягко говоря, неохотно. Сколько бездомных умирают за зиму от гангрены и повторной ампутации, никто специально не считает.

По мнению медицинского журналиста Александра Батурина, в конце 2000-х работавшего травматологом в саратовских и московских больницах, бездомным отказывают в госпитализации по одной причине: они могут заразить других хирургических больных. «У них устойчивая флора, множественные инфекции: стрептококк, стафилококк, синегнойная палочка ― они гноятся. Когда я еще работал в Саратове, в нашей больнице действовало правило: если [поступают] бомжи ― класть в коридор, чтобы никого не заражали. После очередной проверки СЭС запретили класть даже и в коридор. При этом их жалко: я помню, как ко мне в хирургию поступила бомжиха со сломанной пяткой, сказала, что беженка из Чечни, из Толстой-Юрта. Несмотря на распоряжение СЭС, я положил ее в коридоре. Ей пришлось делать скелетное вытяжение, сверлить пятку, вставлять спицу, вешать на груз, но нога, несмотря на все антисептики и антибиотики, начала гноиться. В итоге, мы ей закатали ногу в гипс и отправили в гнойную хирургию, поскольку операцию делать было невозможно».

Батурин уверен: для бездомных нужно строить отдельную большую больницу в каждом крупном российском регионе. Дойдет ли до этого дело, пока непонятно. На данный момент в Москве количество больниц, куда готовы по первому требованию принять бездомных, сокращается: например, несколько месяцев назад был закрыт инфекционный корпус ГКБ №4, куда свозили больных с трех вокзалов ― Ленинградского, Ярославского и Казанского. Перед закрытием корпуса врачи больницы ходили на пикеты в Новопушкинский сквер ― безрезультатно.

Сорокалетнего Андрея Комарова, московского бездомного с десятилетним стажем и повторной ампутацией, взяли в больницу не сразу: когда у него уже развилась гангрена, «скорая помощь» возила его из больницы в больницу. Спустя сутки его взяли в отделение гнойной хирургии ГКБ №53, в Кожухове. Комаров, когда-то служивший пограничником на российско-таджикской границе и воевавший во вторую кампанию в Чечне, сейчас лежит на больничной койке без обеих ног ― ампутированы по колени.

Свою историю он рассказывает сдержанно: родился в Ульяновске, родственники умерли, в Москву переехал в начале 2000-х, когда его дом в областной столице сожгли при непонятных обстоятельствах. По профессии станочник широкого профиля, Комаров в Москве несколько лет работал на стройках: проводил электрику, ставил итальянскую сантехнику. Позже стал разнорабочим на строительном рынке под Москвой, свои обязанности описывает просто: «Принеси, подай, иди на фиг, не мешай». Жил там же, на рынке ― то в общежитии, то в бытовке. В 2013 году, когда рынок сгорел, стал убирать улицы в районе Теплый Стан: «Познакомился с двумя дворниками из Молдавии, они говорят: “Давай, говорят, Андрюха, к нам. Будешь нам помогать, мусорокамеры чистить, мы тебе 300 рублей в день платить будем”. Для жилья мне дали заброшенную машину, там переднего стекла не было, я его клеенкой заложил, принес подушку, матрас, два одеяла». Грелся алкоголем: «Употреблял не водку, потому что она остужает организм, а вино, которое в супермаркетах в коробках продается». Там же, в машине, отморозил пальцы: «В первый раз снял носок, посмотрел ― они еще красные. А второй раз ― уже черные». Первую ампутацию Андрею провели в ГКБ №56; через неделю выписали на улицу, даже не сняв швы. Дальше ― жизнь в палатке возле храма на Теплом Стане, ночевки на картоне под «Газелью», повторная ампутация в 53-й больнице.

Андрей поднимает больничную простынь, показывает остатки ног: культи желтоватого цвета, обмотанные чистыми бинтами. Рядом с ним на стуле сидит социальный работник православной службы «Милосердие» Светлана Харитонова. Когда-то давно ее отец, житель Ивановской области, ушел из дома и не вернулся. Его искали собственными силами восемь месяцев и нашли ― избитого и мертвого. Документов при нем не было, поэтому с родственниками милиция не связывалась. Думали, обычный бездомный на улице лежит.

Светлана Рейтер