«Все слышали, как ее убивают»

В России за четыре года планируют усовершенствовать службу участковых уполномоченных полиции, однако им так и не дадут больше полномочий для разрешения бытовых конфликтов в семьях. В конце 2020 года в МВД также отказали правозащитникам, призвавшим создать опросники для полицейских, которые, как показывает мировая практика, помогают выявить случаи семейного насилия. Активисты считают, что правоохранительные органы игнорируют эту проблему и под суд обычно идут люди, которые уже совершили убийство или покалечили своих родных. Почему это происходит и как защитить жертв, если полиция не хочет вмешиваться, «Лента.ру» узнала у сотрудницы Центра защиты пострадавших от домашнего насилия при Консорциуме женских НПО Софии Русовой.

Насколько вообще легко понять, что в семье есть ситуация насилия? Ведь любая жертва может соврать, сказать, что все в порядке, даже участковому.

Русова:Проблема работы с темой насилия заключается в том, что у нее разные стадии. Это бывают и стадии возвращения к агрессору, иногда это происходит до семи раз и более. Но чтобы оценить риски, нужно начать с пострадавшей разговаривать должным образом, чтобы она не отказывалась от помощи и была готова к разрешению ситуации, чтобы была возможность планирования как действий по защите прав, так и каких-то планов безопасности, которые составляются с помощью специалиста, например в тех же в кризисных центрах.

В 2020 году активисты предлагали МВД ввести опросники, какими пользуются в других странах. Что в них за вопросы?

Вопросы были такие, которые на практике применяются уже в нескольких странах. Это достаточно большой протокол оценки. Например, вопросы «подвергались ли вы преследованию?», «предпринимали ли ваши преследователи навязчивые попытки связаться с вами?», «существуют ли в семье конфликты по поводу опеки над детьми?» Ряд вопросов, благодаря которым специалист, имеющий хотя бы какой-то опыт, сможет разобраться, насколько ситуация серьезна.

Более того, мы не можем согласиться с оценкой МВД о том, что у нас достаточно мер для защиты пострадавших. Собственно, почему все эти годы говорится и про законопроект о домашнем насилии, и про охранные ордера, которые должны быть в законе прописаны, — именно потому, что у нас недостаточно правовых инструментов. Есть с чем работать, но это не защищает женщин (преимущественно их) и вообще пострадавших от насилия.

Идея протоколов оценки риска взята из опыта и нашего, и международного. Это в принципе одно из действий любого специалиста, который работает с проблемой насилия. Потому что нужно понять, насколько ситуация опасна, стоит ли искать пострадавшей убежище, о каких рисках ее можно предупредить, на что нужно обратить внимание. В нашем протоколе в том числе есть вопрос: «Нет ли дома оружия?» Кажется, что все незначительно, но в общем комплексе это формирует картину и понимание.

Что именно нужно говорить женщине? Что полиция может сделать на месте, чтобы хотя бы объяснить, что надо куда-то поехать и снять побои или обратиться в специализированную организацию, если женщина не осознает всю тяжесть ситуации?

Полиция как минимум должна предотвратить риски и возможную трагедию, обезопасить пострадавших от агрессора, который находится на одной жилплощади с ним.

Адвокат Анна Гордеева, которая ведет дела нашего центра, как раз сейчас пытается добиться наказания полицейских, которые проявили халатность, и произошла страшная трагедия. В начале пандемии в марте 2020 года на Партизанской улице в Москве была убита девушка Екатерина Телькина. У нее осталась маленькая дочь. Гражданский муж Александр Назаров забил ее насмерть. 22 декабря в Кунцевском районном суде Москвы был оглашен приговор Назарову: он был признан виновным по части 4 статьи 111 УК РФ («Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью»). Судья Ирина Химичева назначила ему в качестве наказания восемь с половиной лет колонии строгого режима.

Я считаю, что полиция должна просто выполнять свои обязанности и не отмахиваться от обращений женщин. Я видела, как иногда один приезд группы полицейских может усмирить агрессора — у нас полицию, как и власть, боятся по определению, а домашние агрессоры чаще всего самые настоящие трусы. Мы постоянно говорим о том, что важно межведомственное сотрудничество и работа с полицией.

Почему все женские НКО так пытаются найти диалог с правоохранительными органами? Потому что мы понимаем, что без их реального участия и понимания ситуации не как бытовухи, а как правовой проблемы, будет сложно что-то сдвинуть с мертвой точки. В конце 2020 года мы вместе с нашими партнерскими организациями просили уполномоченную по правам человека в России Татьяну Москалькову содействовать в проведении круглого стола с сотрудниками полиции, выступить медиатором между НКО и МВД, где мы могли бы обсудить возможность внедрения протоколов оценки рисков, но, увы, она это не поддержала.

А сейчас какие инструменты есть у полиции? Что сотрудники должны делать и чего они не делают?

Во-первых, у нас есть проблема, при которой женщины обращаются с заявлением о побоях на сожителя или мужа, но очень часто полиция отказывается выдавать талон-уведомление о приеме заявления. Например, дело Аси Мовсисян.

Полиция не должна нарушать процедуру принятия заявления, потому что это все должно стать доказательной базой в суде — и количество обращений, и вызовов по телефону. Во-вторых, производство судебно-медицинской экспертизы по делам о физическом насилии обязательно. Полиция должна возбуждать дела о домашнем насилии и добросовестно их расследовать, сокращать сроки проверки, которая идет иногда очень долго. Или дело лежит у дознавателя, и по нему нет никаких действий, например не опрашиваются свидетели. Иногда полицейские говорят: «Мы не можем доставить в отделение агрессора, потому что не можем его найти». При этом у полиции есть возможность принудительно доставлять в участок человека для опроса или допроса. Полицейские могли бы консультировать и направлять женщин в помогающие организации, на горячую линию того же центра «Анна», о чем мы всегда просили — чтобы они давали листовки организаций, которые работают в регионах.

Женщины и мужчины-полицейские должны осознавать, что это не бытовая проблема. Конечно, есть разные сотрудники полиции, и они в силу возраста, образования и воспитания по-разному понимают проблему насилия, как и все люди. У нас есть дела в разных районах Москвы, и полицейские по-разному ведут дела. По центру более-менее адекватно, а в Подмосковье (например, Люберецкий район) ведение дел просто безобразное.

Не будет ли полиции лень возиться с новыми протоколами, пробегаться по опроснику?

По большому счету, они облегчают им работу в будущем. Вот, например, как это работает: мужчина каждый день бьет женщину, она каждый день обращается в полицию, пишет заявления, и полиция тратит на них больше времени. Если сотрудник правильно оценит риски, поймет, что женщину надо направлять в шелтер, то как минимум прекратятся ежедневные вызовы. По сути, протокол — инструмент для оценки управления рисками.

Сотрудник получил обращение о насилии и ничего не сделал — он может быть привлечен к ответственности. Наши адвокаты говорят, что российские суды в подобных делах ставят вопрос следующим образом: если вам стало известно о риске насилия в семье, что вы сделали, чтобы защитить пострадавшую? Поэтому протоколы нужны самим полицейским. Это просто нежелание осознавать риск и конечный итог.

Если у нас даже в столице и области такой разброс, то в регионах страны, наверное, все совсем плохо?

Да. У всех наших адвокатов в Нижнем Новгороде, Краснодарском крае, Санкт-Петербурге, Вологодской области, Ростовской области разная практика. Те, кто работает в Москве, чаще положительно отзываются о каких-то центральных отделениях полиции, но чем дальше, тем общая картина хуже. В регионах в целом намного сложнее. Кавказ — это отдельная тема. В основном везде дело заканчивается в пользу пострадавшей только после адвокатской работы — самой ей защитить себя очень сложно с учетом такой работы полиции. Тут надо или юристкой становиться, чтобы все собрать и доказать, или обращаться за квалифицированной помощью.

Плюс в регионах меньше доступа к информации.

Интернет как минимум есть сейчас почти везде, можно получить помощь дистанционно — те же группы поддержки и консультации, обращения на горячую линию. Но можно сказать, что есть проблема взаимодействия с МВД, и их последний ответ говорит, что у них нет желания [повышать качество работы с проблемой домашнего насилия].

Представим, что протокол внедрили и разослали в регионы. Люди, может быть, прочитали эти вопросы, задумались бы над этим, узнали, как формируется ситуация насилия в семье. Это носило бы еще и просветительский характер для тех полицейских, которые с этим не сталкивались, или не видят в этом проблемы. Но на это тоже ушло бы много времени.

Я немного перескочу на проблему законопроекта о домашнем насилии, который до сих пор не принимают, а необходимость его принятия настолько очевидна, что возникает много вопросов. Председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко говорила, что вопросом займутся после окончания карантина, но это было еще весной, а у Оксаны Пушкиной, единственного депутата Госдумы, который добивается принятия этого законопроекта, скоро закончатся полномочия, и что будет в новом созыве, пока непонятно. Скорее всего, законопроект будет лежать еще несколько лет. А на внедрение любой юридической процедуры уходит много времени, нужно, чтобы она прижилась и начала как-то действовать. Закон надо было принимать давным-давно, а ему не дают хода.

Но вместо этого декриминализовали домашнее насилие.

Закон, который декриминализовал побои, совершенные в отношении членов семьи или близких лиц (если ранее за такие побои человек не привлекался к ответственности), подписан в 2017 году. По новым нормам их перевели в разряд административных правонарушений. По официальной статистике, количество потерпевших от преступлений, сопряженных с насильственными действиями, совершенными в отношении члена семьи, в 2015 году составляло 50 780 человек, в 2016 году — 65 543 человека (и мужчин, и женщин, и детей, из них женщины — 49 765). В 2017 году статистика резко снизилась до 36 037 случаев. В 2018-м зафиксировано 33 235 случаев.

Да, и в 2017 году статистика убавилась за счет пострадавших — административных дел стало больше, а уголовных меньше. Но проблема статистики в том, что в нее не попадают заявления, по которым был вынесен отказ. В ней только то, что возбуждено по факту и попадает в суд. Огромная доля насилия в статистику не попадает, а отказывают в возбуждении часто — мы месяцами пытаемся обжаловать это в прокуратуре. Из нашей практики — на агрессоров хорошо влияет возбуждение уголовного дела, иногда они прекращают свои действия и оставляют человека в покое, потому что больше не чувствуют себя безнаказанно. Поэтому надо добиваться наказания, пусть это будет всего пять тысяч рублей штрафа.

Как вы считаете, почему законопроект о домашнем насилии так долго не хотят рассматривать, а все предложения критикуют и отклоняют?

Адвокат Мари Давтян с самого начала входила в рабочую группу по разработке законопроекта. Версия от 29 ноября 2019 года была опубликована на сайте Совета Федерации для публичного обсуждения, и там еще была война за комментарии, было много высказываний патриархального толка. Совфед опубликовал версию, в которой убрал виды домашнего насилия, очень сильно исказил версию документа рабочей группы, где была Алена Попова, Мари Давтян. Сейчас итоговый текст должен быть в Госдуме, что осталось в нем от реально защищающих и профилактических мер, я не знаю. Версия законопроекта правозащитников есть на сайте «Ты не одна», там прописаны формы насилия — экономическая, физическая, психологическая, сексуализированная, но в версии Совфеда виды насилия исключены.

Мне кажется, он не принимается потому что нет политической воли, понимания важности законопроекта, из-за патриархальности взглядов самих депутатов, и, конечно, лоббистских групп, которые выступают против свободы и демократии и считают законопроект угрозой.

Нет желания принять закон на государственном уровне, и, возможно, нет желания признать проблему. Вообще такое неприятие закона противоречит Стратегии действий в интересах женщин до 2022 года, которую подписал Дмитрий Медведев в 2017 году.

При обсуждении проблемы домашнего насилия мы обычно говорим о женщинах. Но есть еще дети, старики, иногда от этого страдают мужчины. Для Госдумы это тоже не аргумент к принятию законопроекта?

Везде проблема домашнего насилия рассматривается в комплексе с защитой детства. Например, американские эксперты говорят, что уязвимое положение женщины — это уязвимое положение детей. Более того, у насилия всегда отложенный эффект, и, если ребенок его видит, он вырастает с различными травмами, над которыми тоже надо работать. Любой адвокат скажет, что есть конфликт, а есть насилие. И насилие — это когда человека подчиняют разными способами, систематически осуществляют власть и контроль. Нам говорят: помогите разрешить конфликт, и семья начнет жить, но насилие — это не конфликт. Мне кажется, все законодатели воспринимают это как бытовой конфликт, отсюда и такое отношение.

По поводу пожилых — у нас за полтора года было одно обращение от мужчины приблизительно 80 лет, которого избивала дочь, мы его защищали. Но у нас 99 процентов — женщины и женщины с детьми.

Реальное признание проблемы насилия в стране сбивает установку, которую пытаются пропагандировать депутаты, — курс на большую, крепкую семью. В России вообще не хотят признавать многие проблемы, не только с домашним насилием. У нас продолжается практика замалчивания, создания ложных конструкций: «Есть же социальные службы, они занимаются семейной политикой». А чем они занимаются? Примирением, когда это вообще недопустимо. Наверное, поэтому сейчас новая волна гонений на женские НКО.

Я думаю, что домашнее насилие осложняется тем, что с ребенком сложнее выживать. В Москве намного проще с этим. У нас, по статистике, женщины, которые уходили от мужей-агрессоров, вскоре находили работу, чтобы содержать и детей, и себя. В столице с работой попроще, а в регионах не повыбираешь.

Ребенок может выступать стоп-фактором для женщины, которая осознает проблему, — она не будет уходить из семьи ради детей. Да и женщина сразу после родов не может уйти от мужа, если зависит от него.

Да, конечно, так часто бывает. Но сейчас есть возрастная разница — люди разного пола до 30 лет лучше понимают и знают проблему домашнего насилия. Возможно, потому что больше получают информации в интернете, попадается какая-то социальная реклама. Многие знают о деле сестер Хачатурян и не встают на сторону семьи их отца, Михаила Хачатуряна. Но это Москва, да.
Наверное, стало лучше с осознанием проблемы за последние 10 лет, но патриархальные тенденции очень сильны, а нелепые дискриминационные инициативы будто пытаются вернуть все назад.

Что делать в случаях, когда людям безразлично, что творится у соседей, или они не знают, как поступить?

У полиции есть полномочия вскрыть квартиру, а у соседей нет. Если говорить про общество, то есть безразличие, или соседи не всегда друг друга знают, но в той ситуации, о которой я рассказала в начале, — женщину знал весь подъезд, хорошо к ней относились. Ее часто видели с синяками и порезанными руками. Тем более что у нее маленькая дочь, которую она очень любила и все время с ней проводила.

Не везде такая ситуация. Мы предлагали управляющим компаниям вешать [в подъездах] плакаты от центра «Анна» с номером горячей линии, но инициативу не поддержали.

Почему суды не авторитет для ведомств? Если суды при вынесении решения по делам о домашнем насилии говорят о необходимости оценивать риски, почему МВД это не учитывает?

Это вопрос к МВД. Могу отметить, что система работает так, что защищает недобросовестных сотрудников до конца. Полицейских увольняют, а потом, если прослеживать историю, они чаще восстанавливаются на работе.

Но зато все СМИ писали, что дело возбудили и его отстранили от работы. Думаю, это все делается под шумиху, а когда она стихает, люди возвращаются на свои должности.

У нас женщины привязываются к агрессорам, это тоже проблема.

Одна из главных особенностей домашнего насилия состоит в том, что оно представляет собой повторяющиеся инциденты. Вторая важная особенность домашнего насилия, усугубляющая психологическую травму, заключается в том, что обидчик и пострадавший — близкие люди. В отличие от преступления, совершенного незнакомым человеком, домашнее насилие исходит от супруга или партнера, бывшего супруга, родителей, детей, других родственников.

Здесь следует отметить и третью принципиальную особенность домашнего насилия. Согласно исследованиям, она заключается в том, что домашнее насилие имеет гендерную основу. Именно поэтому чаще всего жертвами домашнего насилия становятся женщины и дети. Эксперты всегда говорят о цикличности насилия из трех фаз, следующих одна за другой. Первая фаза, которую можно назвать «напряжением», вторая — «инцидент насилия», третья — «фаза примирения (раскаяния)». Именно из-за цикличности насилия пострадавшая и возвращается к агрессору.

А некоторые женщины говорят: «Так тебе и надо».

Мне кажется, таких реакций становится меньше, в том числе благодаря тому, что о проблеме насилия много говорится, есть экспертное сообщество. Но, безусловно, обвинять жертву все еще очень распространено, виктимблейминг есть почти во всем. А родственники и ближний круг пострадавших — это отдельная история. Когда тебя не поддерживает семья, непосредственно мама, которая просит не выносить сор из избы, просит не разводиться, — это очень тяжело, и таких историй много. И в такой ситуации человек не должен оставаться наедине со всеми трудностями и угрозами.

Могу сказать, что, судя по нашей практике, агрессоры и даже убийцы никогда не раскаиваются в суде или раскаиваются формально. Еще у них часто для суда проявляются попытки изобразить хороших отцов, если они не лишены родительских прав, в надежде на более мягкий приговор из-за детей.

Маргарите Грачевой было важно лишить отца родительских прав, потому что в суде он выжимал жалость из судьи и говорил, что хочет вернуться воспитывать детей. Было еще громкое дело, которое вели наши адвокаты. Полицейский Сергей Гусятников жестоко убил жену Елену Вербу. Женщина пыталась уйти от Гусятникова после первого факта агрессии по отношению к ней, но ее отговорили полицейские-коллеги мужа. На суде он вообще не раскаивался, говорил, что «она меня довела, изменяла». Ему дали 10 лет колонии и лишили родительских прав.

Недавно «Зона права» выпустила исследование, в котором сказано, что суды предвзято относятся к жертвам насилия, перенося ответственность на них. То есть такое отношение к пострадавшим системное?

Стереотипы есть у всех — у судей, полиции, журналистов и сотрудников НКО. Вопрос в том, готов ты работать с этими стереотипами, чтобы стать специалистом, или не готов. У нас была история, когда проходили акции в поддержку сестер Хачатурян, в одном регионе полицейские проводили с активистками беседу. Они говорили: «Вы понимаете, это убийцы, зачем вам это надо, зачем вы ходите на эти митинги». Это было года полтора назад. Значит, полиция так это видит.

Сложность в том, что без реального участия полиции мы не решим проблему: у них есть инструменты для предотвращения самого страшного, когда человеку грозит смерть. У меня в подъезде этажом выше и этажом ниже было домашнее насилие. Агрессор выбивал дверь, бил бутылки. Я вызвала полицию, и, слава богу, приехали два мужика нормальных. А что было дальше — я не знаю. Я пыталась поговорить с женщиной, но никто не открывал.

Беседовала Майя Гавашели