«Помню, как волосы вставали дыбом»

Русская православная церковь проявляет активность в социальной сфере, занимаясь, к примеру, воспитанием детей. Забота о сиротах — это очень хорошо, но насколько полезно ребенку воспитываться в монастырских условиях? Об этом сегодня нет объективных исследований, но есть люди, которым уже выпало пройти этот путь. Елена попала в женскую православную обитель шестилетним ребенком и провела под чутким присмотром монахинь 11 лет. Теперь она учится жить заново в миру, борясь с ощущением нереальности происходящего вне монастырских стен. Девушка поделилась своей историей с «Лентой.ру».

Мне было пять лет, когда мама захотела уехать в монастырь. Мы с ней жили в Питере. Без отца. 

И мы переехали в одну из обителей, где воспитывают сирот. Я там стала седьмым ребенком. 

Одна из нас была, как и я, дочка монахини.

Две сестры приехали из Подмосковья, где жили с родителями, страдающими алкоголизмом. Бабушка вывезла их оттуда в монастырь, и отец с матерью, похоже, этого даже не заметили.

Четвертая девочка приехала с острова Валаам. Там она жила сама по себе — беспризорной. Ходила от двора к двору, и ее подкармливали добрые люди. В обитель ее привезла побывавшая на острове паломница из Москвы.

Самой старшей из нас была девочка лет 12-ти. Мы считали ее бесноватой, но мне кажется сейчас, что она была нормальная, просто гиперактивная какая-то. Откуда она приехала, я не знаю.

Шестую — самую младшую из нас, помню, звали Машей. Ее и брата родная мама буквально выкинула на помойку. Они так на ней и жили какое-то время. Брат был постарше и как-то находил пропитание. Потом их подобрали. Машу устроили к нам, а мальчика куда-то в другое место.

Потом прибывали все новые и новые ребята.

Практически у каждого была подобная история и, хлебнув горя, им было приятно обрести дом, даже столь специфический, как монастырь. 

Нас — детей — поселили в первом отремонтированном, лучшем домике на территории обители. В комнатах стояли двухъярусные кровати. Тесновато, но тогда этого не ощущалось. В домике также была прихожая, ванная с туалетом и комната, служившая нам учебным классом.   

Остальные дома, в которых жили монахини, были тогда в чудовищном состоянии. Там крыши проваливались, отопления не было.

Мама поселилась в другой обители. С тех пор времени на общение у нас было мало, и я старалась заранее на листочек записать, что ей рассказать при встрече, чтобы не забыть.

Монахини, которых нам назначили воспитателями, были людьми очень разными, но по большей части — из среды городской интеллигенции. У многих было хорошее высшее образование: техническое или гуманитарное.

Они держали себя в строгости, практически без сна и очень скудно питались. Было видно, что им это дается не просто, но на детях сестры не срывались.

У нас там сразу же появилась своя монастырская школа. Шесть девчонок попали во второй класс, а я — в первый. В начальных классах нас учили сами монахини. Раз в четверть приходила педагог из обычной школы, чтобы принять экзамены. По документам мы находились на домашнем обучении. 

Начиная с пятого класса, учителя из обычных школ к нам стали приходить чаще. Монахини тоже вели какие-то предметы — у кого что лучше получалось в школе.

Одна сестра, помню, удивительным образом знала географию — не глядя в карту, могла рассказывать, где и какие города находятся.

Другая окончила математический институт, компьютеры разрабатывала. Она нас обучала алгебре. Но было очень сложно, потому что эта женщина нас пыталась учить какой-то высшей математике в пятом классе, и мы долго ничего не понимали.

Зато от нас не скрывали теорию эволюции, рассказывали о различных физических моделях, описывающих Вселенную. В общем, естествознание в монастыре уважали, но вот к литературе подходили строже. 

Не все книги нас благословляли читать. К примеру, «Мастера и Маргариту» Булгакова. 

Даже, помню, «Хоббит, или Туда и обратно» Толкина был под запретом. Однако мы как-то раздобыли эту книгу и передавали друг другу втихаря. Потом кто-то покаялся в этом и всех сдал. Я тогда успела прочесть ее только наполовину и сожгла, чтобы скрыть улики.

Воспитательницы старались, чтобы мы с утра до вечера были чем-то заняты и не болтались без дела. Сначала нам выдумывали отдельные занятия, но потом выяснилось, что и детям, и сестрам проще работать бок о бок на кухне или на огороде.  

Мы подметали, красили, белили, снег чистили, помогали по кухне. Часто можно было выполнить работу побыстрее и сбегать искупаться на источнике — такая была забава. 

Читали утренние и вечерние молитвы, а по субботам, воскресеньям и по праздникам ходили на богослужения. А в первую и последнюю неделю Великого поста  мы почти с утра и до вечера были в храме.

Торжественные облачения священников, пение хора, горящие свечи, запах дыма из кадил — мы погружались в особую приятную атмосферу. Конечно, церковнославянские тексты того же псалтири сначала звучали для нас как набор непонятных слов, но ведь можно же наслаждаться англоязычной музыкой без особого понимания, о чем поют?

У ребенка нет выбора. Он полностью зависим от родителей, опекунов или воспитателей. И только чудо порой ограждает сирот от чудовищных проявлений этого мира. 

Помню, как волосы вставали дыбом от рассказов девочек, поживших до монастыря в обычном детдоме. Они рассказывали про ребят из АУЕ, которые наводили свои порядки, опускали слабых, ставили их на счетчик, подсаживали младших на наркотики. Рассказывали про то, как насилуют девочек-подростков — нередко при участии самих воспитателей. 

От этих рассказов я, наверное, должна была еще сильнее полюбить свой монастырь, но… Многие годы я ждала момента, когда смогла бы уехать оттуда. 

К слову, нам не говорили, что наше будущее должно быть связано с монастырем или с замужеством за священником. Собственно, разговоры о том, куда идти учиться и чем заниматься в будущем, велись только в том ключе, у кого из монахинь были какие знакомые в миру, которые могли бы помочь, сориентировать. 

Некоторые из нас хотели остаться. Вернее, классе в девятом говорили, что желают остаться, а в 11-м уже говорили, что передумали.  Иногда так делали специально. Ведь к тем, кто хотел остаться, в монастыре было другое отношение. Их переселяли к сестрам и позволяли жить самому по себе. Они, как и другие, ходили в школу, занимались послушаниями, но при этом их уже никто не контролировал. 

Вообще, монастырский уклад жизни в России — вещь не железобетонная. Здесь тоже идет процесс смягчения какого-то. Даже относительно питания. Что, казалось, может быть более устоявшимся, чем пост? Но сейчас детей в нашем монастыре кормят мясом, а в мою бытность была только рыба и лишь в скоромные, не постные дни. А сами сестры до сих пор в первую и последнюю неделю Великого поста ничего не едят почти. 

В подростковом возрасте возникла жажда перемен, тяга к путешествиям. Возможно, монахини это чувствовали и старались организовывать для нас интересные паломнические и экскурсионные поездки. 

Это удивительно, но все ребята, с которыми я там находилась, верили в Бога искренне и продолжают верить сейчас уже взрослыми и свободными людьми. Всем нам запомнилось, что в монастыре, несмотря на все трудности и несовершенства, все-таки ощущается присутствие Всевышнего.

Примечательно, что никто из выпускников не сгинул в миру. Особенно это касается наших сирот. Все получили жилье, разные профессии. Теперь у многих уже мужья, дети. Видимо, что-то их отличает от обычных детдомовцев, больше половины из которых спиваются или становятся жертвами своих же старших товарищей, отжимающих у них квартиры?

После окончания 11 класса я вместе с монастырской подругой переехала в Подмосковье и поступила в вуз на специальность «государственная служба». В течение пяти лет я жила в общаге с детдомовцами и вообще не понимала, где нахожусь. Что это за ад на земле?

Меня и подругу обзывали монашками, над нами без конца издевались. А ведь, живя с монахинями, мне почему-то представлялось, что внешний мир добрый, что он меня примет. Было очень неожиданно и неприятно узнать обратное, но я не сдавалась. 

Стала подрабатывать уборщицей вечерами и скопила себе на модную одежду. И что? Пришла на занятия в обновке — и в классе мне сказали: «Наконец-то ты не как бомж выглядишь!» После чего все хором заржали. Может, это было и ожидаемо, но фразочку-то выдала преподаватель, а не какой-нибудь студент.

После института я некоторое время вообще боялась разговаривать с людьми. Переехала в Москву, работала удаленно или где-то в офисе, но как-то без контакта с посторонними. 

Во время учебы в вузе я была изгоем, и никто меня на пьянки-гулянки не звал, но однажды я приехала к дальним родственникам в деревню, и там ребята убедили меня выпить пива. Это была «Балтика 9». Там вся молодежь пьянствовала поголовно. В итоге я только от горлышка отпила и не могла уже встать от головокружения. 

Вскоре сидеть с ними мне стало скучно. Смотрела на часы и считала минуты, когда уже можно уйти, чтобы никого не обидеть. Скучно становилось от тупых разговоров и непрекращающегося смеха, построенного на взаимных оскорблениях и унижениях. Чем больше ты ржешь, тем круче, — так, что ли?

С тех пор выпивка у меня ассоциируется вот с этим тупым ржачем.

Стюардессой я стала практически случайно. Оставила резюме на ярмарке вакансий — и мне позвонили из авиакомпании. Я подумала сначала, что эта работа мне не подходит, так как у меня другое образование и нужно трудиться по профессии. Потом мне написали еще раз, и подруга убедила меня сходить. Пришла на собеседование — и меня взяли.

Ждала такого же отношения ко мне людей, как в институте. Там у нас было длительное обучение, получив которое ты обязан отработать в авиакомпании минимум три года. И надо мной там никто не издевался. Они, конечно, смеялись, как я потом уже узнала, но за моей спиной и не над моей внешностью, а над тем, что я с ними не гуляла. 

А на работе у нас постоянно разные бригады, и я удивилась тому уважению, которое ко мне стали проявлять коллеги. Я перестала быть вечным лохом и объектом для шуток. Нашла друзей, но встречаемся мы редко из-за постоянной занятости.

Вообще говоря, работа стюардессы похожа на монашество. Это ежедневный труд с раннего утра до позднего вечера, умение терпеливо относиться к людям, к пассажирам, среди которых попадаются очень сложные персонажи.

Иногда выходных нет вообще. После двенадцатичасового перелета сдаешь все документы и только часа через четыре уезжаешь домой. А уже через восемнадцать часов тебе нужно вылетать. Остается время только поспать, а еще нужно что-то приготовить поесть и доехать обратно. За два часа до вылета медосмотр и много другой мороки…

Праздников, включая новогодние, у нас нет. Я так сильно устаю, что во время отпуска часто болею. Видимо, организм как-то расслабляется, и сразу накатывает.

Командировки по миру мне, правда, очень нравятся. Далеко на экскурсии мы не ездим, но где-то прогуляться, в магазин зайти — стараемся почти всегда. 

Недавно я нашла себе молодого человека. Два месяца мы встречаемся. А до этого, вот мне 28 лет, ни с кем построить отношения мне не удавалось. 

Я телевизор включаю крайне редко, но как-то увидела передачу про то, как мужчина с мамой живет и она четыре раза отводила от него невест. Последний раз она подстроила ситуацию, чтобы девушка напилась и ему изменила. Теперь эта несчастная бегает за ним, а он во весь голос на нее орет, что она шлюха. В общем, цирк! Но этот мир действительно такой.

Мне уже казалось, что нормальных парней просто нет, и нужно смириться с этим, научиться закрывать глаза на какие-то моменты. Но они были — эти моменты — кошмарные. В итоге я расставалась с ребятами, и потом некоторые начинали меня преследовать, караулить где-то.

Все они ведь где-то работают, живут обычной жизнью, но когда начинаешь общаться, то видишь, что психика у человека ненормальная. Были мысли, что, может, это у меня с головой проблемы,  и даже желание обратиться к психологу возникло. С одним специалистом уже договорилась встретиться, но прежде встретила его. 

Я долго молилась и, похоже, вымолила себе жениха. Даже мама удивляется, какой он у меня, говорит, что и в ее время таких ребят не было. Теперь молюсь, чтобы у нас была крепкая семья и много детей.

Своего ребенка я бы на воспитание в монастырь не отдала, но на пару летних месяцев в году привозила бы точно. Я удивляюсь тому, как моей матери хватило сил и решимости расстаться с маленькой дочерью, довольствоваться непродолжительными встречами. 

У меня нет склонности к депрессиям, нытью, я почти никогда не унываю. Эти заключения я сделала из наблюдений за собой и сверстниками в детдомовской общаге.

Многих из тех ребят мне искренне жаль.

Впрочем, монастырь научил меня не зацикливаться на недостатках других людей, не совать нос в чужое дело. Выйдя за его стены, я удивилась тому, как много времени и сил люди тратят на осуждение ближних и дальних, называя это сопереживанием.

А сколько людей, называющих себя религиозными, говорят, что, к примеру, трагедия в Трансвааль парке, где крыша упала на людей — это наказание от Бога за желание ходить в купальниках и телеса свои показывать. Как работает голова у таких христиан?

Возможно, что в противовес закрытому монастырскому укладу жизни, я теперь очень уважаю и ценю многообразие, которое существует в мире.

Лучшая моя подруга — мусульманка. Я ей ничего не внушаю, и она — мне, хотя тоже человек очень религиозный: днем и ночью встает на молитву, когда положено, намаз делает. Иногда я спрашиваю у нее что-то про ислам, чтобы это мне могло с пассажирами-мусульманами, например, помочь. 

Все, что во мне есть, все мои качества — они оттуда — из монастыря. Я смотрю на людей и, видя, что они творят с собой, очень рада тому, какое воспитание получила и какой характер приобрела. В то же время, когда мне совсем плохо, я утешаю себя мыслью, что я уже не в монастыре, что я свободна. Вот такое противоречие, если хотите. 

В настоящее время церковная деятельность по поддержке сирот подробно описана в документе, принятом Высшим Церковным Советом 21 июня 2013 года «Основные принципы деятельности церковных приютов Русской Православной Церкви».

Там говорится, что «приоритетом в работе церковного приюта является устройство ребенка в семью». С этой целью таким организациям предписывается «развивать систему патронатного воспитания, организовывать школы приемных родителей, помощь и сопровождение приемных и проблемных семей».

В том же документе есть также абзац про приюты при монастырях: «В церковных приютах, расположенных при монастырях, дети должны проживать отдельно от монашествующих. При этом настоятельно рекомендуется обеспечить размещение зданий приютов за оградой монастыря. Уклад жизни детей в церковных приютах не может быть ориентирован на монастырский устав».

Сергей Лютых