Смерти вопреки

Гражданские войны, джихадистские восстания, солдаты удачи и бесстрашные журналисты — корреспондент «Ленты.ру» Игорь Ротарь, видевший все это своими глазами, выпустил книгу «Войны распавшейся империи. От Горбачева до Путина». Приднестровье, Абхазия, Чечня, Таджикистан, Югославия, Китай, даже Руанда — Ротарь побывал, пожалуй, в большинстве известных горячих точек планеты. «Лента.ру» с разрешения автора публикует отрывки из некоторых глав книги.

В 1993 году меня расстреливали. В Абхазии я не понравился пьяному казачьему атаману Васильеву, воевавшему против грузин на стороне абхазов, и он решил пошутить. Дико хохоча, бравый вояка трижды дал автоматную очередь поверх моей головы.

Действие происходило на территории российского военного санатория, охраняемого бравыми русскими десантниками. Увы, военные не могли мне помочь. Прибежавший на выстрелы молодой лейтенант не сумел уговорить кубанца прекратить упражнения в стрельбе. «Он мог запросто тебя убить. Атаман стрелял на отлет, держа автомат в дрожащей руке, а пьяному человеку ничего не стоит промазать», — огорошил меня русский офицер.

В Абхазии я впервые встретился с наемниками из России. Но потом они попадались мне практически во всех горячих точках распавшейся империи. В Донецке я познакомился с уроженцем Свердловской области Юрием, воюющим на стороне ополченцев. Это была уже четвертая война Юрия. До этого он воевал в Абхазии, Боснии и Герцеговине, в Чечне.

В начале перестройки двадцатилетнего Юрия посадили за драку. Выйдя через три года на свободу, бывший заключенный не смог найти места в изменившемся мире. Прежние друзья подались либо в коммерцию, либо в рэкет — по-другому в новой жизни прокормить семью практически невозможно. Оба варианта были противны Юрию — в тюрьме он приобрел устойчивое отвращение к уголовникам, а дух торгашества был чужд ему с детства. Юрий нашел себя в «горячих точках».

«Если привыкнешь к войне, а она не такая уж тяжелая, можно жить легко. Мне нравится, что у меня в руке автомат, в России же за это дают срок сразу. Здесь много людей, которые уже не могут жить без войны, она для нас — образ жизни…» — признался он.

Солдаты удачи — это очень разные люди. Среди них есть идейные борцы, откровенные уголовники, романтики, искатели приключений... Но, пожалуй, у большинства из них есть нечто общее: это люди, которые не могут найти место в устоявшейся жизни, а ищут себя лишь в экстремальных ситуациях, осваивая новые, еще «непорабощенные цивилизацией» территории.

«Уазик» долго петляет по горным дорогам Чечни. Неожиданно у въезда в одно из сел мы слышим крик «Аллах Акбар», и нас окружает толпа боевиков. Я было уже приготовился к самому худшему, но тут обратил внимание на рост «воинов» — дети. Как и у взрослых моджахедов, на голове у ребят были зеленые повязки. Правда, автоматы оказались игрушечными, а вот гранатометы — настоящие, хотя и использованные, без заряда. «У каждого нашего поста они выставляют свой — детский. Гоняем их, гоняем — ничего не получается», — смеется водитель-чеченец.

Оказалось, не только я боялся боевиков. «Во время бомбежек мы прятались в подвале. Когда бои кончились, к нам спустились русские солдаты. Один из них увидел мой игрушечный автомат и, вздрогнув, направил на нас свой настоящий. К счастью, до него все-таки дошло, что это игрушка. "Других боевиков здесь нет!" — сказала моя мама. Тогда солдаты ушли и даже не стали нас обыскивать», — не без гордости рассказывает девятилетний Магометарби из Грозного.

Среди журналисток, постоянно работающих в «горячих точках», их было много (больше, чем среди мужчин), тех, кто ездил на войну из любви к острым ощущениям. Многие из них упивались военной романтикой. Так, одна из моих знакомых поехала в Чечню во время отпуска. Самое интересное, что материалов в свою редакцию эта дама почти не передавала: ей вполне хватало ощущений фронтовой жизни. Около года в Чечне провела украинская журналистка, якобы работая стрингером на никому неизвестные агентства, а в реальности просто тусуясь. Конец этой женщины трагичен: ее убили боевики, обвинив в шпионаже.

Часто среди таких журналисток попадались женщины с довольно своеобразной психикой. Так, одна корреспондентка фактически хвасталась историей своего изнасилования боевиком. Дело в том, что женщина пожаловалась на насильника его командиру, и тот приказал расстрелять преступника. Эту историю женщина рассказывала, не стесняясь, при своем женихе всем знакомым.
Кстати, про эту даму рассказывали и такую историю. Как-то в подмосковной электричке на нее напал бандит с ножом. Женщина сжала лезвие рукой, и окровавленной ладонью провела по лицу бандита. Тот позорно бежал.

Многие журналистки восхищались «настоящими мужчинами» — чеченскими боевиками и даже вступали с ними в сексуальные связи. Особенно везло Шамилю Басаеву: многие женщины очень хотели пополнить им коллекцию своих любовников. Длительные и серьезные романтические отношения с одним из чеченских полевых командиров были у одной из российских журналисток, погибшей в Чечне при невыясненных обстоятельствах. А одна французская журналистка и вовсе вышла замуж за полевого командира из чеченского аула Шали. Бурный роман «Париж — Шали» был светской новостью номер один у работающих в Чечне репортеров.

Когда в Воcточной Украине зародилось сепаратистское движение, то у меня появилась устойчивое ощущение дежавю: все это мы уже «проходили» в Приднестровье. Действительно, сходство просто поразительное: бешеный энтузиазм населения, те же обвинения в фашизме правого берега — в одном случае Днепра, в другом Днестра. Приднестровцы говорили, что согласны быть молдаванами, но не румынами, жители Донбасса заявляют, что они украинцы, но не «бандеровцы».

Интересно, что и в Донбассе, и в Приднестровье сепаратистская пропаганда умышленно нагнетала страсти. Так, в дни штурма Славянска украинской армией на улицах города висели такие плакаты: «Если ты не хочешь, чтобы твои жена и дети оказались в фильтрационных лагерях — вступай в ополчение!». В Приднестровье местным жителям умело внушали, что после «неминуемого присоединения Молдовы к Румынии все славяне будут объявлены людьми второго сорта».

Так же как и в Приднестровье, в Донбассе пытаются законсервировать, а по возможности и возродить советское прошлое: это и забота о памятниках Ленину (в противовес разрушающим их «бандеровцам»), и сохранение советских названий улиц, и даже демонстративное введение советской школьной формы.

Однако, конечно же, главное, что оба конфликта управляются Кремлем. По сути, для Москвы Приднестровье было «учебным полигоном» перед Донбассом. Донецкую и Луганскую народные республики создавали «специалисты по непризнанным государствам» из Приднестровья. Так, бывший глава МГБ ПМР Владимир Антюфеев одно время работал заместителем председателя «совета министров ДНР», бывший вице-президент ПМР Александр Караман занимал пост «министра иностранных дел ДНР». «Обкатку» на приднестровской войне прошли и Игорь Стрелков, и бывший премьер ДНР Александр Бородай.

По сути, Владимир Путин делает в Донбассе то же, что делали в Приднестровье Михаил Горбачев и Борис Ельцин. Но в отличие от безвольного генсека и сильно пьющего первого российского президента, нынешний лидер страны куда более последователен и решителен.

Чечня оказалась полезна мне не только в качестве уникального журналистского опыта. Именно в этой страшноватой республике произошло знаменательное духовное событие в моей жизни.

Как-то в самый разгар боев в январе 1995 года я вместе с американским журналистом Юрием Зараховичем пришел в храм Михаила Архангела в Грозном. Нас принял священник Анатолий Чистоусов. Разговор в пустом холодном здании проходил под непрерывный гул разрывающихся снарядов, ожесточенные бои шли буквально на соседней улице, но священник был абсолютно невозмутим. Уходить из храма не хотелось, на улице было очень опасно: кроме вероятности попасть под случайный снаряд, можно было получить и пулю от засевших на крышах снайперов. Но, рано или поздно, нам все равно нужно было покинуть церковь, и наконец мы решились.

«Благословите, батюшка», — попросил Юрий Зарахович. Священник его благословил и вопросительно посмотрел на меня. Я честно признался, что некрещеный. Батюшка все же благословил и меня, добавив при этом, что я скоро крещусь, и, скорей всего, в грозненской церкви. Действительно, летом того же года Анатолий Чистоусов крестил меня в грозненском храме.

Этого человека можно без преувеличения назвать христианским подвижником. Анатолий Чистоусов окончил военное училище по специальности штурман ВВС. В 1993-м майор Чистоусов уволился из вооруженных сил, в марте 1994 года был рукоположен в священники и получил свое первое назначение: был направлен в Чечню.

«В декабре 1994 года в Чечне начались широкомасштабные военные действия… Среди пуль и снарядов отец Анатолий шел к солдатам, к находившимся в подвалах домов жителям города: исповедывал, причащал, крестил. Его подрясник был прострелен в нескольких местах, но он вновь и вновь шел к тем, кто ждал его», — вспоминает митрополит Ставропольский Гедеон (Докукин). 29 января 1996 года отец Анатолий Чистоусов вместе с сотрудником Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата протоиереем Сергеем Жигулиным был захвачен чеченскими боевиками. Обоих священников пытали, били кнутом, не давали пить. В конечном итоге протоиерея Сергея удалось освободить, а Анатолий Чистоусов был расстрелян.
Мученическая гибель отца Анатолия показала новую тревожную тенденцию: появление враждебности к христианам у части российских мусульман.

Весьма показательно отношение к христианам чеченского террориста Тамерлана Царнаева, устроившего взрыв на марафоне в Бостоне. Как вспоминают очевидцы, Тамерлан прервал службу в бостонской мечети, когда имам привел пастве в качестве примера Мартина Лютера Кинга. По мнению Царнаева, мусульманину нечему учиться у христианина.

Такой подход к христианам (не как к людям писания, а как к врагам) достаточно характерен для боевиков запрещенного в РФ «Исламского государства» (ИГ) в Сирии, Ираке и Египте, где нападение на христианские церкви стало уже почти рутинным явлением. Похоже, что это отношение к христианам получает все большее распространение и среди северокавказских радикалов. Так, в феврале 2018 года во время празднования Масленицы в православном храме дагестанского города Кизляр молодой местный житель, накануне присягнувший ИГ, открыл стрельбу по прихожанам из охотничьего ружья, крича: «Аллаху Акбар!» ИГ взяла на себя ответственность за этот теракт, в результате которого погибли пять женщин.

Вне зависимости от того, «кто виноват», факт остается фактом: сегодня Россия уже совсем другая, чем была до украинских событий. Очевидно, что, в отличие от 90-х годов прошлого столетия, Кремль в ближнем Зарубежье будет действовать активно и не оставит без внимания любое проявление (пусть даже мнимое) дискриминации соотечественников и симпатизирующих нашей стране национальных меньшинств.

Можно спорить, жалеет ли Владимир Путин о том, что ввязался в украинский конфликт. По сути, это и не так важно. В любом случае нынешний российский лидер «обречен» продолжать имперскую политику.

Отдать Крым обратно Украине и «сдать» Донбасс — попросту нереально, а, следовательно, у Владимира Путина нет надежды, что его «простит» Запад. США будет делать все возможное, чтобы сместить Владимира Путина или хотя бы ослабить влияние России.

Один из наиболее действенных способов осуществления второй цели — окружить Россию проамериканскими враждебными Кремлю режимами. Конечно же, Москва будет этому сопротивляться, а как показал украинский опыт, наиболее действенное оружие — сепаратизм русских и других национальных меньшинств во враждебных России государствах бывшего СССР...

В то же время все же остается надежда, что конфронтация России и США закончится. Как это не цинично звучит, но вероятность оттепели между двумя странами прямо зависит от активности радикальных исламских организаций. В Белом Доме должны понять, сегодня их главный враг отнюдь не Россия — нишу канувшего в Лету СССР заняли противостоящие Западному миру исламские радикалы. Если в Белом Доме простят Путину его «империализм» и «деспотизм», то у двух стран открываются просто великолепные возможности для совместной борьбы с исламскими радикалами. Увы, к сожалению, пока эти красивые теории утопичны.

Игорь Ротарь