Портной и блатной

Эдуарду Лимонову исполнилось 75. Кто-то сегодня восхвалит вечного оппозиционера, писателя-скандалиста, радикала и неформала. Кто-то подвергнет его дежурному поруганию — за то же самое. Кто-то и вовсе сделает вид, что нет никакого Лимонова, а есть только ранее судимый за незаконное хранение оружия гражданин Савенко Э.В., уроженец г. Дзержинска Горьковской обл. Однако он есть. В истории русской литературы Лимонов уже занял собственное, не очень, впрочем, уютное место. «Лента.ру» решила отметить юбилей Эдички и рассказать о его пути в более материальном мире — мире модной одежды и заботы об имидже.

Называть Лимонова корявым штампом из дамского глянца — «иконой стиля» — было бы, наверно, неправильно. К тому же, если кто и молится на него, то вовсе не за элегантность. Вероятно, можно ограничиться простым определением «стильный». Хотя стильных литераторов в России хватало всегда, и даже в самые беспросветные времена, чему свидетельством фотографии Алексея Николаевича Толстого сталинских времен. А уж во времена либеральные, когда двери в окружающий мир чуть-чуть приоткрылись, — тем более. В стране, лишенной поп-культуры, роль поп-звезд взяли на себя «работники пера»: от международных плейбоев Вознесенского и Евтушенко до безымянных для широкой публики секретарей Союза писателей в привезенных из командировок в страны народной демократии замшевых пиджаках и джинсах Montana.

Впрочем, Лимонов никогда не входил в плеяду «совписов». Из СССР он уехал в 1974 году нищим полудиссидентом, абсолютным, по советским меркам, неудачником, перевалившим на четвертый десяток. И все же, если судить по сохранившимся фото, и в Москве, и до того, в Харькове, Эдуард Савенко, непризнанный поэт, пионер андеграунда и самопровозглашенный «национальный герой» являл собой образец стиля. Пусть несколько провинциального — что делать, «такая была жизнь», — но весьма самобытного и, в хорошем смысле, одиозного. Не будем забывать, что и сам герой неплохо шил, имел соответствующие навыки, зарабатывал пошивом джинсов. «Брюк за мою жизнь сшил я тысячи», — признавался Эдичка не без кокетства в «Дневнике неудачника».

Умение шить наверняка пригодилось ему и в тюрьме, куда он попал почти 60-летним, в 2001 году. Попал, разумеется, за «политику» — среди обвинений фигурировало и создание незаконных вооруженных формирований (впоследствии, впрочем, снятое — остаток срока после приговора Лимонов отбывал лишь за незаконное хранение оружия). И даже в зале суда, заключенный в клетку, словно опаснейший бандит, порядком постаревший за месяцы в Лефортово «молодой негодяй» выглядел на диво элегантно — даже там он сумел каким-то образом показать собственный стиль. Умение, судя по судебным эпизодам других российских оппозиционеров, мало кому здесь подвластное.

В творчестве Лимонова одежда и обувь занимают немалое место. В своем самом известном романе «Это я — Эдичка» он трижды, любовно и с подробностями, поминает свои «разноцветные итальянские сапоги», «красивейшие сапоги на высоком каблуке, сапоги из трех цветов кожи». Описание собственного (и — в меньшей мере — чужого) гардероба вообще составляет в лимоновском каноне (а почему, собственно, нет? «У нас была великая эпоха» проходили одно время даже в российских школах) значительное место. «Потом долго думал, в чем идти — наконец, оделся очень странно, в рваные синие французские джинсы и прекрасный новый итальянский джинсовый пиджак, одел желтую итальянскую рубашку, жилет, разноцветные итальянские сапоги, шею обмотал черным платком», — описывал свои гардеробные терзания все тот же Эдичка, литературное отражение реального Лимонова конца 1970-х.

Забавно и странно, но другим большим русским писателем ХХ столетия, столь же трепетно относившимся к описанию гардероба своих героев, был Марк Алданов — и в писательском, и в нравственном, и в политическом своем облике человек абсолютно противоположный Лимонову (и, скорее всего, крайне последним нелюбимый по всем перечисленным причинам). Но так же, как Лимонов с фотографической точностью живописует одеяния своего персонажа (то бишь, в большинстве случаев себя самого), так и Алданов тщательно описывал мельчайшие детали туалета действующих лиц своих исторических романов (за что, заметим в скобках, полстолетия после смерти отечественные литературоведы обвиняют его в «мещанстве»).

Сравните приведенный выше пассаж из «Эдички», к примеру, с этим отрывком из «Чертова моста»: «Штааль не мог не заметить, как нарядно был одет его гость. Под шубой-винчурой туруханского волка у него оказался зеленый, шитый золотом и шелками камзол, гроденаплевые панталоны, застегнутые ниже колен серебряными пряжками, и полосатые — не вдоль, а поперек, колечками, — шелковые чулки. В руках он держал белую муфту — «маньку». Все это было очень модно и тщательно обдумано».

Но консерватор Алданов все же обдумывал наряды за своих персонажей в зависимости от эпохи и социального круга — чтобы точнее и плотнее внедрить их в ткань времени. Революционеру Лимонову же приходилось и приходится ориентироваться только на себя и собственный вкус — ведь главным (да что там, по сути единственным) героем его книг всегда оставался он сам. При этом чувство стиля не изменяло ему практически никогда — с единственной поправкой на неистребимую тягу к парадоксальной в его случае тяге к чистой, выглаженной буржуазной красоте, принесенной, наверно, еще из нищей харьковской юности.

Именно поэтому мимо него прошла эстетика панка; поэтому же всю жизнь его очаровывала эстетика военной формы. «Появись сегодня галифе и кителя в магазине у Ле Халля, они были бы раскуплены в любом количестве за неповторимую оригинальность стиля», — ностальгировал Лимонов в «У нас была прекрасная эпоха» (и, кстати, абсолютно точно предугадал моду на стиль «милитари»). На одной из фотографий нью-йоркского периода Лимонов стоит на крыше небоскреба, одетый в белые клеша, узкий пиджак, расстегнутую до пупа рубаху и сапоги на каблуке — видимо, те самые. Прическа под Джима Моррисона; взгляд в никуда — «Лихорадка субботнего вечера», помноженная на романтику харьковских подворотен.

Впрочем, уже в начале 1980-х в Париже всплыл совершенно другой Лимонов — богемный пост-панковский интеллигент в очках в массивной оправе, с бритыми висками, чем-то неуловимо похожий на молодого Дэвида Линча. И, наконец, в начале 1990-х в Москву вернулся тот Лимонов, каким мы его знаем до сих пор: подтянутый седой красавец с бородкой под Троцкого, в неизменной куртке военного образца (иногда, впрочем, он изменял ей с рокерской косухой). Солдат революции, враг истеблишмента, вечный борец. И эта одежда — как и любая прежняя — сливается в единое целое с его образом — и литературным, и политическим, и жизненным. Потому что, как заявлял еще четыре десятка лет назад он сам, «одежда любой фирмы, которую одевает Лимонов, становится одеждой национального героя».

Наверно, и успех у женщин — от фотомоделей Елены Щаповой де Карли и Натальи Медведевой до 16-летней девчонки Анастасии, без ума влюбившейся в годящегося ей в деды Лимонова в Москве конца 1990-х — тоже связан именно с умением вечного подростка Савенко выделяться на сером фоне будней, даже без помощи той самой «фирмы» (ударение, очевидно, на последний слог). «Я взял ее за ручку, и мы пошли. Я в лоховском тулупчике из пропитанного серого брезента. С бородкой, косящий под провинциального дедушку, и она, косящая под внучку», — писал он о той скандальной связи в «Книге Воды».

Таким, вероятно, он навсегда и останется в памяти своих почитателей. Хотя в последние годы революционность Лимонова несколько сошла на нет: трудно заподозрить в противостоянии истеблишменту постоянного колумниста благонамеренного Russia Today. Но для читателей его книг Эдичка навсегда другой — молодой, нахальный стиляга в расклешенных белых джинсах, наполовину боец с баррикад, наполовину — беспечный танцор диско.

Михаил Лодыговский