Лягушка на болоте

Теневой сектор настолько беспокоит власти, что тема борьбы с ним стала одной из наиболее обсуждаемых на минувшем Гайдаровском форуме. Действительно, напряженный поиск новых ресурсов развития — или скорее новых объектов налогообложения — вынуждает правительство все чаще обращать внимание на «теневиков».

Еще весной 2013 года социальный вице-премьер Ольга Голодец сообщила о 38 миллионах трудоспособных граждан, о которых не известно, «где они заняты, чем заняты и как заняты» (экспертные оценки неформальной занятости сегодня колеблются в диапазоне 20-30 миллионов). Впоследствии появились такие инициативы, как «закон о тунеядстве» и объявление налоговых каникул для «самозанятых» граждан. Иными словами, в общем, понятны примерные подходы властей к решению проблемы теневого сектора.

Эта проблема, строго говоря, не является ни новой, ни специфически российской. Более того, существует и набор рецептов, призванных ее решить. Наиболее полно они изложены в книге «Загадка капитала. Почему капитализм торжествует на Западе и терпит поражение во всем остальном мире», которую перуанский экономист Эрнандо де Сото опубликовал в 2000 году.

Согласно де Сото, капитализм работает там, где собственность включена в легальный — то есть опирающийся на поддержку государства и права — экономический оборот, благодаря чему собственность используется намного эффективнее, нежели в том случае, когда речь идет об обычном обладании каким-либо имуществом. Например, выпустив акции, эту собственность можно поделить между неопределенно большим числом где угодно находящихся инвесторов, и таким образом привлечь деньги на развитие. А правовая защита позволяет свести к минимуму негативные эффекты, вызванные имущественными спорами. Как, впрочем, и саму вероятность их возникновения. В свою очередь, государство собирает с легальной собственности налоги и обеспечивает тем самым действенность своих институтов.

Таким образом, в развитых странах «мертвая» собственность превращается в активный, работающий капитал, однако в развивающихся странах достичь аналогичного эффекта по какой-то причине не получается. Хотя здесь тоже устанавливаются рыночные отношения, принимаются законы, защищающие права собственности. Что не так?

В развивающихся странах основная собственность, а следовательно и экономика оказывается в «тени». Причем ее размер потрясает воображение, даже если принимать в расчет условность подобных оценок. Ведь теневой сектор недоступен не только налоговым ведомствам, но и статистическим. Но тот же де Сото в упомянутой работе указывает, что в Египте 92 процента горожан живут в домах, которые не имеют легального статуса, а на Филиппинах стоимость не оформленной официально недвижимости в четыре раза больше суммарной капитализации всех компаний, акции которых торгуются на местной бирже. Совокупная же стоимость нелегальной недвижимости, принадлежащей беднякам в странах третьего мира и бывшего соцлагеря, примерно вдвое превышает суммарный объем обращающихся на планете долларов США.

В теневом секторе нелегальна не только недвижимость, но и труд. Кипучая деятельность мелких предпринимателей, не менее сложная и изобретательная, чем в легальном секторе, позволяет огромной массе их сограждан обеспечивать себе более-менее сносные условия существования. Но эти заработки тоже нельзя посчитать, поэтому возникает миф о том, что теневой сектор — зона нищеты и крайней бедности, хотя на деле это далеко не всегда так. И все же обычно считается, что само теневое состояние этой экономики делает ее неэффективной. Что же мешает ей легализоваться и приобрести форму активного капитала?

Основным препятствием здесь обычно считается то обстоятельство, что вход в легальную зону для теневого сектора не является бесплатным — он очень дорог во всех отношениях: стоит денег, требует усилий и времени для выполнения множества бюрократических формальностей. Возможные выгоды легализации перевешивают издержки ее обретения.

В развивающихся странах существует своеобразный «стеклянный колпак», под которым живет бюрократия, юристы, многие обыватели и некоторые предприятия, не догадываясь о существовании теневой зоны. Их жизнь пытаются регламентировать всевозможные реформаторы, импортирующие лучшие, как им кажется, образцы законодательства. Но проблема, считает де Сото, в том, что развитые страны — экспортеры этих правовых моделей — уже забыли о нюансах своего становления. Что свой собственный скачок они совершили вовсе не потому, что их правительствам удалось каким-то образом «втащить» теневые практики в рамки хороших законов, сочиненных просвещенными юристами. Наоборот — действующие в теневой зоне правила стали законами.

Де Сото показывает, например, каким образом американский фронтир защитил от нападок федерального правительства свои подходы к саморегулированию, в том числе и в вопросах собственности. И в результате именно они были закреплены в национальном законодательстве. Можно ли сегодня пойти по тому же пути и исправить ситуацию?

Разумеется, де Сото не предлагает радикального отказа от «импорта» законов из развитых стран. Его рецепт состоит, упрощенно, в следующем: необходимо создать такие условия, которые максимально упростили бы легализацию теневого сектора и повысили для него выгоды изменения статуса. Собственно, российская «дачная амнистия», которой уже минуло десять лет, построена как раз на таких принципах, но «обелению» теневого сектора она не сильно помогла.

Поэтому необходимо сделать существенную оговорку. По де Сото, необходимо досконально изучить действующее в теневом секторе неформальное право, чтобы «выявить образующие общественный договор принципы и правила». Далее их надо определенным образом скомбинировать с легальным правом, изъяв из последнего неработающий «балласт» и заменив его «всем приемлемым и работающим».

Но почему такая операция вообще возможна? Как отмечает де Сото, во всем мире — и в развитых, и в развивающихся странах — люди стремятся преумножать свою собственность и ограждать свои права на нее от возможных нападок. Просто «теневики» используют для этого, что называется, иную нормативную базу. И прибегают к услугам других — не государственных — гарантов.

«В любой культуре легальная собственность дает свои преимущества, и я сомневаюсь, что сам по себе принцип частной собственности противоречит какой-либо важной культурной традиции», — подчеркивает де Сото. Иными словами, с его точки зрения, не существует универсальной правовой системы, зато существует универсальная человеческая природа, которая руководствуется одними и теми же мотивами и «разумной оценкой сравнительных издержек и выгод», исходя из баланса которых люди и выбирают легальный или теневой тип собственности и труда.

Таким образом, работоспособность рецептов де Сото зависит от того, является эта предпосылка верной или нет. Для ответа посмотрим на историю нашей страны. Точнее, на ее советский и постсоветский этапы.

Советский строй был весьма своеобычным. Но дело не в его идеократичности или тоталитарности. Он был в первую очередь непредсказуемым, бросающимся из крайности в крайность. Военный коммунизм / нэп, индустриализация и коллективизация; репрессии в отношении писателей / раздача писателям дач и привилегий; создание кооперации / уничтожение кооперации; землю дать / землю отнять; массовые репрессии / массовые амнистии; культ вождя / критика культа личности; обострение напряженности / разрядка, ускорение и перестройка и проч., и проч. Советское государство постоянно генерировало состояние фундаментальной общей неопределенности. Исключение составляет, пожалуй, лишь эпоха застоя, и сегодня вызывающая ретроспективную народную ностальгию. Это заставило людей самостоятельно изыскивать или, чаще, использовать создаваемые тем же государством ресурсы, чтобы приспособиться к его постоянным причудам — то есть сформировать такой образ жизни, который в конечном счете обеспечивал бы максимальную независимость от легальной сферы переменчивого государства.

Крах СССР не изменил эту ситуацию, а лишь усугубил ее. Все элементы теневой жизни, сформировавшиеся в советский период, не только не сократились, но, напротив, разрослись. Огороды, дачи, шабашки (та самая «самозанятость»), гаражи — вот лишь некоторые из элементов этой теневой сферы. Главной ценностью общества (как неизменно показывают данные по России World Values Survey — Всемирного обзора ценностей) в результате стало выживание — причем в рамках собственного непредсказуемого государства.

И даже ставший сегодня легальным и попавший под «стеклянный колпак» бизнес по-прежнему ощущает эту непредсказуемость как самую острую угрозу. Неслучайно новый министр экономического развития Максим Орешкин, ратуя за борьбу с «теневиками», в то же время называет ощущение «экономической неопределенности» ключевым фактором, ограничивающим деловую активность, из-за которого «компании откладывают инвестиции, решают повременить с расширением объемов производства, с движением вперед».

Если принять во внимание эту историческую специфику российского теневого сектора, получится следующее. Наивно полагать, что достаточно ослабить формальный барьер, чтобы неформальная лягушка, сидящая в теневом болоте, обернулась законной царевной. Ведь намерение этой лягушки как раз и заключается в том, чтобы никогда не становиться царевной — в силу ожидаемых превратностей придворной жизни. Ей удобней сидеть на болоте с полностью неопределенными отношениями той же собственности, чем полагаться на посулы легальных гарантий прав собственности.

Можно сказать, что благодушные рассуждения де Сото о фундаментальном единстве легальной и нелегальной сферы опровергаются отечественным историческим опытом. Теневая сфера в России сформировалась вовсе не из-за дороговизны легализации. А чтобы максимально снизить риски, связанные не с обычной рыночной неопределенностью, но с фундаментальной непредсказуемостью легальной сферы.